Главную роль играл молодой австриец по имени Айхбергер, которого для съемок в кино окрестили Францем Айхом, потому что так лучше звучит… Он не был профессиональным актером и никогда до этого еще не стоял ни на сцене, ни перед кинокамерой, и ему пришлось срочно обучаться литературному немецкому языку и сценическим приемам. Но он был славный малый. Из-за того что у него начались какие-то неполадки с желудком, ему запретили курить, и директорша бдительно следила за тем, чтобы он не вздумал «стрельнуть» у кого-нибудь сигаретку. Так что иногда мы с ним, выбрав подходящий момент, спрятавшись за какой-нибудь скалой, делали пару затяжек.
Лохмотья одежды итальянского пастуха не годились на меня ни в длину, ни в ширину, а в курчавом парике я казался себе ужасно смешным, просто до неузнаваемости. Что же до Чингиса, то он меня все равно сразу узнал, даже в этом маскарадном костюме.
Если бы речь шла только о «нападении волка», то это не составило бы для меня никаких трудностей: я ведь достаточно долго разучивал его с Чингисом. Но теперь режиссер начал от меня требовать такое, о чем прежде не было и речи: оказывается, я должен схватить волка за горло и «удушить», при этом мы с ним вместе должны кубарем катиться с откоса. Мне-то ничего не стоило сделать вид, что я душу волка. Но вот как объяснить Чингису, Инке или Липсу, что я не всерьез собрался их задушить, что это просто шутки такие и что мы ни за что не сорвемся вместе в пропасть, а только сделаем вид, что нам это угрожает?
Что делать? Я надел Чингису намордник — он ведь уже привык носить его в берлинской электричке, так что не сопротивлялся. Потом лег на спину, потянул его сверху на себя и затем схватил за горло. Это пока было нетрудно. Но теперь я должен был опрокинуть его на бок и прижать сверху своим телом. Попробуйте опрокинуть волка, у которого четыре устойчивых ноги и стальные мускулы! Нет, так дело не пойдет: Чингис встал надо мной, широко расставив ноги, твердо уперевшись ими в землю, зарычал мне в самое лицо и грозно оскалил зубы, не давая сдвинуть себя с места ни на один сантиметр. Он словно бы приклеился лапами к земле.
Я начал его спокойно уговаривать, гладить, ничего, мол, страшного здесь не происходит, а сам незаметно защемил каждую из его передних лап у себя под мышками, а ногами обхватил его вокруг туловища и теперь, когда он потерял устойчивость, опрокинул его на бок. Когда мы оба очутились рядом, лежа на боку, я улегся поудобней и продолжал дальше с ним беседовать до тех пор, пока он не сделался снова приветливым, как обычно, и перестал скалить зубы. Тогда я рывком перевернулся на него, прижав сверху своим телом, потом снова сполз на бок и закинул его на себя и так продолжал с ним «играть» десять, двадцать, сорок, шестьдесят оборотов подряд, пока ему самому не понравилась такая игра и мы вместе покатились вниз с пологого откоса.
Намордник я снял с него уже раньше, чем мы покатились, потому что понял — он и не собирался меня покусать, просто пугал. Но вот чего я совершенно не ожидал, это того, что осилю «нападение», «борьбу с волком» и «удушение волка» всего за один день. Все оказалось отснято. Какой же Чингис был все-таки умный и способный волк! Просто поразительно!
Среди итальянцев, которых кинокомпания наняла на время съемок, был один чудаковатый малый по имени Аугусто. Он утверждал, что принадлежит к Мальтийскому ордену, поэтому не пил алкогольных напитков, не курил и заявлял, что и женщинами абсолютно не интересуется. Зато к животным он относился очень хорошо и заботливо. Он был единственным из персонала, кого Чингис слушался и кому мы вообще могли доверить волков.
Однажды ночью раздался неожиданный стук в мою дверь. Встревоженный голос Аугусто сообщил:
— Волк вырвался на волю!
Все постояльцы хижины мигом оказались на ногах. Выяснилось, что Чингис прогрыз дыру в штакетнике своего загона и тотчас же набросился на Фурбу, которая свободно, не привязанная, бегала по двору. Собака кинулась наутек, и ее отчаянное завывание слышалось теперь то близко, то далеко с альпийских пастбищ, уходящих к вершинам гор.
Бедная Фурба! Я натянул сапоги и, забыв, что кругом люди (а главное — дамы), кинулся очертя голову в одной ночной сорочке вниз по лестнице, чтобы ей помочь. В тот момент, когда я рывком открыл дверь, Фурба, словно снаряд, пролетела у меня между ног в дом и, едва живая, поползла вверх по лестнице, оставляя за собой кровавые следы. А я едва успел ухватиться за волчью голову с окровавленной пастью: он тоже намеревался проскочить мимо меня в дом. Я вцепился Чингису в шерсть, изрыгая проклятия до тех пор, пока он постепенно не начал приходить в себя после охватившего его внезапного приступа кровожадности.
Только теперь, задним числом, я удивляюсь, что мне удалось так легко усмирить волка, вошедшего в такой раж! А ведь именно так оно и было — кто-то протянул мне сквозь чуть приоткрытую дверь кусок бечевки, которую я и повязал бушующему зверю вокруг шеи (а веревка, между прочим, была самая хлипкая — скрученная из бумаги, даже не шпагат!). Но Чингис дал себя заарканить этой эфемерной петлей — добровольно позволил отвести себя в коровий хлев, где я запер его в другое, не поврежденное его зубами отделение. Он сделался снова контактным и кротким.
Утром мне пришлось целый час отмывать его теплой водой от запекшейся у него на голове, шее и передних лапах Фурбиной крови, чтобы придать ему снова чистый, причесанный «кинематографический» вид. Как же охотно он разрешал мне все это с собой проделывать! Как доверчиво смотрел на меня своими янтарными, с зеленоватым отливом глазами! Глаза эти имели несколько раскосый разрез, а крепкие, роскошные зубы сверкали снежной белизной.
Фурба же оказалась в довольно плачевном состоянии. Она удирала от волка во все лопатки, спасая свою жизнь, но тем не менее Чингис, видимо, то и дело нагонял ее, потому что задние ноги и бока у нее оказались сильно покусанными. Отыскать и обработать раны в ее густой темно-серой шерсти оказалось делом отнюдь не легким. Волк наверняка отделал бы собаку еще похуже, будь она короткошерстной. Мы вливали ей в рот молоко и угощали самыми вкусными лакомствами, но она была не в силах встать. Когда мы поднимали ее и ставили на ноги, она не могла пройти и двух шагов — валилась на пол. А это было ужасно, потому что Фурба была занята в фильме. Если через два-три дня она не придет в себя, съемки придется прервать, что для игрового фильма означает большую неприятность. Выплата заработной платы актерам и другим членам съемочной группы, денег за арендованные помещения и прочее на это время не прекращается и оборачивается тысячными убытками.
Но к счастью, пастушеская собака из Доломитовых Альп, привычная к суровым условиям жизни — испепеляющей жаре, снежным бурям и жгучим морозам, — способна перенести гораздо большее, чем четвероногие и двуногие городские жители. Фурбу погрузили в корзину, привязанную на спину одному из носильщиков, которые ежедневно по утрам втаскивали всю аппаратуру и реквизит на 1500 метров вверх по горе, а вечером снова спускали назад в лагерь.
Славному итальянскому парню явно было не по душе таскать на себе в гору какую-то обыкновенную пастушескую собаку. Еще более неуютно чувствовала себя при этом сама Фурба, которая не привыкла, чтобы люди проявляли к ней такое повышенное внимание, устраивали вокруг ее персоны так много шума. В корзине на спине носильщика она сидела с самым несчастным видом и время от времени делала попытки спрыгнуть на землю. Пришлось ее связать бечевками и самым настоящим образом пришвартовать к корзине. Всю дорогу до съемочной площадки она жалобно скулила. Все ее жалели, со всех сторон ублажали, ласкали и закармливали лакомствами, отчего она не становилась счастливей. Уже на следующий день она, прихрамывая, трусила за нами сама на своих ногах, а два дня спустя нельзя было заметить, что она побывала в такой передряге.
Для съемок я мог использовать только часть своих каникул, и поэтому, когда наступил следующий перерыв в съемках, я вынужден был уехать домой. Брать с собой Чингиса смысла не было: зачем ему томиться в тесной транспортной клетке всю долгую дорогу до Берлина, а потом назад? Ни к чему ему утомительное пребывание в багажном отделении таможни и все другие тяготы перевозки. Аугусто ведь все равно будет ухаживать за двумя другими волками, принадлежащими кинокомпании; он на все это время останется с ними здесь, наверху. Чингис к нему очень привязался, и Аугусто хорошо с ним справляется. Так что решено: оставлю Чингиса на время перерыва здесь, в Доломитах.
