Двусторонние отношения Москвы с Кабулом становились настолько тесными, что, как выразился сотрудник Совета национальной безопасности США Гарри Сик, «Афганистан стал считаться советской сферой влияния и мы давно отошли от этой страны». Ту же самую мысль, но иными словами, высказывали в Комитете начальников штабов США: «Афганистан более не представляет никакой стратегической важности для Соединенных Штатов». Более того, американские дипломаты и политики зачастую злословили, что Кабул, мол, строго придерживается «нейтралитета, но с советским креном».

Разумеется, что подобного рода заявления и высказывания представителей США были, как в таких случаях принято говорить, «хорошей миной при плохой игре». Признавая на словах Афганистан сферой советского влияния, Вашингтон, тем не менее, не вычеркивал его из перечня своих геополитических приоритетов. Скорее, наоборот, повышал рейтинг Афганистана в своей глобальной политике.

«Москва, занимая доминирующие позиции в Афганистане, – бил тревогу З. Бжезинский, – в состоянии разорвать прямые связи между крайними западными и дальневосточными евразийскими союзниками США»[68].

Комментарии здесь излишни. Афганистан по определению не мог быть исключен из геополитических прикидок Вашингтона. Как, впрочем, и Москвы.

Взвалив на себя роль могильщика капитализма и предводителя всех угнетенных народов мира в деле построения счастливого будущего – социализма, Старая площадь не могла не думать о том, чтобы подверстать своего южного соседа к реестру стран «социалистической ориентации», таких как Южный Йемен, Эфиопия, Ангола и многих других, для которых социализм виделся желанным раем, а Москва – надежным проводником в этот рай. Вся закавыка была в том, что Афганистан, хоть и считался сферой советского влияния, не мыслил о том, чтобы расстаться со своим нейтралитетом, а тем более согласиться поменять веру мусульманскую на коммунистическую. И то и другое напрочь исключалось. А это шло вразрез с геополитическими планами Старой площади, с ее мессианскими надеждами.

Вот как эту мысль, правда, несколько витиевато, изложил в своих мемуарах В. Крючков:

«Нельзя не учитывать суть афганской проблемы, заключающейся в необходимости учета интересов Советского государства, что в эпоху тогдашнего противостояния в мире делало это весьма серьезным аргументом»[69].

В соответствии с этим «аргументом», а проще говоря, со своими мессианскими задумками, Старая площадь и действовала.

«Были у нас товарищи, считавшие, что в Афганистане есть все условия для создания пролетарской партии и революции»[70], – вспоминает Николай Григорьевич Егорычев. Уж кому, как не ему, знать потаенные от народа помыслы главных обитателей Старой площади?! Ведь он сам, как первый секретарь московского горкома КПСС и кандидат в члены Политбюро ЦК КПСС, был сопричастен ко всему, что там происходило.

«Тот же Борис Николаевич Пономарев, заведующий Международным отделом ЦК (и тоже кандидат в члены Политбюро ЦК КПСС. – А.Ж.), – продолжает он, – как был в молодости приверженцем мировой революции, так и остался. Без всякого учета местных условий создали Народно-демократическую партию Афганистана – фактически две партии под одной крышей. Во фракцию «Парчам» входили в основном пуштуны, а в «Хальк» – представители других народов, населявших Афганистан»[71].

В пестрой по национальному составу стране, каким является Афганистан, вполне закономерно появление политических, культурных и прочих организаций, представляющих интересы той или иной общины. За примерами ходить недалеко. «Сетам-е-мелли» («Национальный гнет») возникла как оплот таджиков, узбеков и туркмен в борьбе против пуштунского засилья. В свою очередь, «Афган меллят» («Афганская нация») была создана националистически настроенной пуштунской интеллигенцией с целью защиты своих панафганских устремлений.

Но «Парчам» и «Хальк» – случай особый. И в той, и в другой фракции пуштунов было хоть отбавляй. Все руководящие посты были заняты ими. И в этом плане суждение Н. Г. Егорычева относительно национального принципа формирования «Парчам» и «Хальк» представляется не бесспорным. Американский эксперт по Афганистану С. Гаррисон склоняется не к национальному, а к социальному фактору.

«Идеологический конфликт между «Парчам» и более доктринальной «Хальк», – утверждает он, – маскировал то, что было основными социальными различиями между двумя группами. Большинство парчамистов являются выходцами из находящихся под персидским влиянием городских высших классов. Даже те парчамисты, которые этнически были пуштунами, говорили на языке дари – афганском варианте персидского языка, и в культурном отношении были изолированы от пуштунского большинства страны. Наоборот, халькисты представляли собой восходящий, только что получивший образование средний класс пуштунов из небольших городов и сельских местностей, который хотел пуштунского доминирования в афганской жизни»[72].

Наверное, и с Гаррисоном кто-то захочет пополемизировать. Но это уже сфера ученых-специалистов, посвятивших свою жизнь изучению Афганистана.

«Парчам» («Знамя») основал Бабрак Кармаль, а «Хальк» («Народ») – Hyp Мухаммад Тараки. Оба доморощенных марксиста-ленинца еще в начале пятидесятых годов регулярно посещали советское посольство в Кабуле и были там своими людьми.

«Бабрак Кармаль – отпрыск влиятельного клана муллахель пуштунского племени юсуфцзай. Родился в 1929 г. в местечке Камари близ Кабула. Отец – генерал Хусейн Мухаммад в королевской армии был командиром Пактийского корпуса и генерал-губернатором юго-восточной провинции Пактия. Затем возглавлял финансовое управление Министерства обороны Афганистана. В 1965 г. вышел в отставку. Мать – по национальности таджичка, умерла вскоре после рождения «Тигренка» (так переводится с персидского имя «Бабрак», у пуштунов оно символизирует смелость, отвагу).

В связи с частыми переездами отца, связанными с его военной службой, «Тигренок» воспитывался в семье доктора Камаруддина Какара, дослужившегося со временем до лейб-медика короля. Там «Тигренок» познакомился с Анахитой Ратебзад, врачом по образованию, впоследствии – видной деятельницей НДПА, верной сподвижницей и спутницей по жизни Бабрака.

В 1948 г. Бабрак окончил престижный столичный лицей «Амани», основанный еще в двадцатых годах эмиром Аманулла-ханом. В 1951 г. поступил на юридический факультет Кабульского университета.

Общественно-политической деятельностью стал заниматься с начала пятидесятых годов, когда вступил в члены Союза студентов. Активно участвовал в либерально-демократическом движении «Виш зальмиян» («Пробудившаяся молодежь»).

За участие в марте 1952 г. в многолюдной демонстрации протеста против вмешательства королевских властей в процедуру подсчета голосов на только что прошедших парламентских выборах 23-летний Бабрак был арестован и осужден на четыре года тюремного заключения.

В тюрьме он близко сходится с активистом революционно-демократического движения, офицером полиции М. А. Хайбаром, который впоследствии станет одним из его ближайших сподвижников. Там же, в неволе, он впервые знакомится с марксистской литературой, попадавшей в Афганистан из Ирана, где ее нелегально издавала партия Туде.

В 1956 г. Бабрак, освободившись из заключения, закончил учебу на юридическом факультете Кабульского университета и поступил на работу в Министерство просвещения. По этому случаю он добавил к своему имени приставку «Кармаль», что в переводе с языка пушту означает «друг народа».