Операция началась по плану. Анатолий Зотов и его источник погрузились в один вертолет. Присутствие источника диктовалось необходимостью быть предельно точными при ударе с воздуха, чтобы не пострадали мирные жители близлежащих кишлаков, а источник уверял, что хорошо знает местность и точно укажет цель. Зотов занял место стрелка-радиста, пристроившись у пулемета и рассчитывая при необходимости принять участие в боевых действиях. Афганца разместили на коробках с боеприпасами. В сопровождении еще двух вертушек поднялись и пошли к цели. К ним в ходе операции должны были присоединиться и наши штурмовики.
Машина, где находился Зотов и источник, поднялась над целью выше других вертолетов, чтобы ее не смогли поразить с земли автоматным огнем. Трассирующими очередями Зотов открыл огонь из пулемета по дому, на который указал афганец. Два других вертолета, находившиеся ниже вертолета Зотова, увидели светящиеся трассы, определили цель, и начался бой. С земли ответили шквалом огня из всех видов оружия, включая и крупнокалиберные пулеметы. Дом бандитов загорелся, это было четкое указание цели для штурмовой авиации. Отбомбившись, они ушли на свою базу, а вертолеты еще кружили над скоплением бандитов, отвечая на их огонь.
Зотова и афганца смущало и тревожило одно обстоятельство – почему нет взрыва склада боеприпасов. Афганец уверял, что его информация точна, что здесь находится большой склад оружия, которое будет в самое ближайшее время использовано против шурави. На складе, кроме стрелкового оружия, большое количество мин, фугасов. Все это – будущая смерть для русских солдат.
Анатолий верил своему источнику и понимал, что до конца их задача не выполнена. С таким чувством они, израсходовав боезапас, вернулись на базу. На базе, поблагодарив афганца за помощь, Зотов настоял на том, что он должен на том же вертолете вернуться на место операции, поскольку «не привык бросать начатое дело на полпути».
На этот раз вертолет, в котором находился Зотов, не стал, по его настоянию, подниматься выше и остался в боевом строю с остальными. Трассирующие очереди Анатолия полетели точно в цель, туда же легли ракеты и бомбы штурмовиков. И случилось то, ради чего и затевалась эта операция – огромный силы взрыв потряс землю, разметав все вокруг. База душманов была полностью уничтожена. И, казалось бы, наступило затишье, как вдруг какая-то шальная очередь из крупнокалиберного пулемета угодила в вертолет Зотова. И он рухнул вниз.
Останки «каскадера» и двух вертолетчиков были извлечены из-под обломков вертолета и доставлены в Кабул на следующий день.
Я доложил Ахромееву обо всех деталях героического подвига Анатолия Зотова. Генерал, подумав, обратился ко мне с вопросом, может ли военное руководство, в частности он, ходатайствовать перед правительством Советского Союза о награждении погибшего «каскадера» боевым орденом. Понимая, что это вне моей компетенции, я ответил, что доложу об этом своему руководству, что и сделал без промедленья. Некоторое время спустя мне сообщили, что КГБ сможет сам решить этот вопрос.
Смерть Анатолия Зотова стала первой потерей для «Каскада-3».
He менее сложным направлением деятельности «Каскада» была оперативная разработка душманских банд, как правило, местного масштаба. Используя агентурно-оперативные возможности, мы выискивали таких главарей душманских формирований, которые по тем или иным причинам, как нам казалось, могли бы пойти на контакт с нами. В поле нашего внимания попадали главари – выходцы из близлежащих кишлаков, у которых многочисленная родня проживала в районах, надежно контролируемых нашими войсками и новой властью. Таких главарей нам иногда удавалось переманить на сторону местной власти, сложить оружие и перейти к мирной жизни. В этом случае они требовали от нас гарантии, что их не будут преследовать за прошлые дела. И мы, согласовав все вопросы с правительственными чиновниками и службой безопасности Афганистана, давали им такие гарантии.
Правда, чаще всего главарь душманов не соглашался на мир с местной властью, не признавал НДПА, но готов был прекратить вооруженные вылазки против шурави. Приходилось довольствоваться и этим.
Естественно, что установление контактов с главарями душманов было весьма рискованным мероприятием. Ведь встречи с ними проводились на их условиях. Они указывали место встречи, требовали, чтобы наши представители не имели при себе оружия и приходили без всякого сопровождения. И мы шли на такой риск, считая его оправданным. К счастью, печальных срывов в этой тонкой работе у нас не было. А вот неудачи случались. Уже в ходе начавшихся переговоров душманы подчас вдруг отказывались от их продолжения, но наших «парламентеров» не трогали, позволяли им вернуться обратно живыми.
Много хлопот нам доставляли местные афганские болячки – желудочные расстройства и особенно гепатит. Болели офицеры, болели и солдаты. Но удивительное дело, даже больные «каскадеры» не хотели покидать свои команды, не хотели уезжать из Афганистана на лечение в Ташкент и даже в Москву. Любыми путями они стремились остаться в строю.
Однажды со мной связались из военной комендатуры Кабула. Дежурный офицер сообщил, что у них находится задержанный солдат, никаких документов при нем нет, но он утверждает, что является рядовым команды из Кандагара (отряда «Каскад»). Попросил разрешения доставить этого солдата в расположение нашего отряда. Я согласился.
Передо мной появился солдат, худой, измызганный, но держался с достоинством. Прежде всего, я выяснил, имеет ли он отношение к пограничникам. Он ответил утвердительно. Это указывало на то, что он наш человек.
Солдат поведал следующее. Он заболел, его поместили в местный военный госпиталь, а оттуда перевезли, вопреки его желанию остаться в Афганистане, в госпиталь в Ташкенте. Почувствовав себя лучше, он сбежал из госпиталя и вот спустя неделю оказался в Кабуле. Пытался попасть на самолет, летящий в Кандагар, но его задержали и посадили на гауптвахту. Тогда ему пришлось сознаться, что он член команды «Каскада», чтобы его вновь не отправили в Союз. Я поинтересовался, чем же он питался всю неделю до Кабула. Беглец философски ответил, что мир не без добрых людей. И я поверил ему. Его накормили, помыли и запросили Кандагар о беглеце. Оттуда сообщили, что такой-то солдат в настоящее время находится на излечении в госпитале в Ташкенте.
Я поздравил солдата с благополучным прибытием к месту боевой службы и отправил его в родную команду. Иначе я поступить не мог, так как видел по его глазам, что он все равно вернется в «Каскад».
Нечто похожее случилось и с командиром одной из команд «Каскада». Он заболел гепатитом и несколько недель уже находился на излечении в местном военном госпитале. Мы проинформировали о его болезни Центр и через некоторое время получили из Москвы сообщение, что на место больного командиром команды назначается другой офицер, его заместитель. А больного мы должны были по возможности направить в Союз для продолжения лечения. Прошло еще какое-то время, и вот бывший командир прибыл в Кабул и появился у меня. Болезнь еще не совсем прошла, выглядел он плохо, был слаб. Я сообщил ему о решении Центра и предложил готовиться к отправке домой, убеждая, что ему нужно хорошо залечить болезнь, чтобы окончательно встать на ноги. Офицер молчал, опустив голову. А когда поднял ее и взглянул на меня, я впервые увидел плачущего «каскадера». Крупные слезы катились по щекам, губы подрагивали, руки, сжатые в кулак, посинели.
Я пытался успокоить его, говорил, что он еще молод, ему надо победить болезнь и еще много сделать дел на пользу Отечества. А для этого нужно здоровье и сила. Но по его глазам я видел, что он не слышит меня. Он произнес, а затем несколько раз повторил только одну фразу: «Мне стыдно ехать домой, я не успел ничего сделать здесь, в Афганистане. Что же я скажу своему сыну, что по болезни сбежал отсюда, испугался трудностей?»
И я растерялся, не знал, что сказать, как поступить. Ведь решение Центра уже было – ему нужно возвращаться домой на лечение. Выход из создавшегося положения помог мне найти только что прибывший из Джелалабада командир «Тибета». Он быстро включился в ситуацию, посоветовал мне не спешить с выполнением указания Центра, ведь там сказано «по возможности», а он, больной, сейчас не готов к далекому перелету. Командир «Тибета» предложил мне отправить больного к нему в команду, климат в той провинции мягкий, самое лучшее место в Афганистане, где он сможет достать для больного даже свежее молоко. Через одну-две недели больной поправится, а я за это время улажу его дальнейшую судьбу. Я согласился с этим предложением. А потом все решилось самым наилучшим образом»[5].
