Томас, мы связаны вместе, как бы нам ни хотелось противоположного. Что же касается будущего, ничего сказать не могу.

Так много не было сказано.

Я слышала, как ты произносил мое имя, когда меня забирали. Я была в шоке и не могла говорить. Иначе я ответила бы тебе. Моя тетка приехала в больницу вскоре после меня. Нужно отдать ей должное, она заплакала лишь один раз, а все остальное время только и говорила, что предупреждала меня. Ее недоверие к тебе всегда меня озадачивало. Возможно, она ненавидит всех мужчин. Думаю, она была бы рада, если бы кто-нибудь мог забрать меня от нее.

Я находилась в больнице пять дней. Дядья, двоюродные братья и сестры постоянно присматривали за мной, так что я никогда не оставалась одна. Странное сокровище они охраняли — сокровище, которое уже было украдено.

Дома я пробыла один день, а затем меня отправили машиной в Нью-Йорк. За рулем был дядя Брендан, и мы только в одном Коннектикуте заехали в три бара. Эта поездка была сущим мучением, как я теперь вспоминаю, потому что одна сторона моего тела очень болела. (Внутри у меня болело все.) Проходили дни. В марте сняли повязки. Эйлин работала лечебной массажисткой и уходила на весь день. Когда были силы, я гуляла по улицам. Думала о тебе. Бывало, сидела часами, глядя в окно и думая о тебе. Когда я смогла встать с кровати, несколько дней звонила тебе. Но никогда никто не отвечал. Позже тетка написала мне, что ты с семьей уехал в Европу. Это правда? Забыла спросить у тебя в воскресенье. Потом тетка сообщила, что ты встречаешься с Мариссой Маркэм (и скатертью дорога, и тому подобное). Ее мотивы были совершенно очевидны, но я не могла знать наверняка, что это неправда. Люди меняются, не так ли? Может, ты рассердился, что я уехала, не сказав куда. Тетка могла и тебе солгать.

«Как быстро он меня забыл», — думала я.

Я никогда не получала писем, которые ты посылал. Нетрудно представить, что с ними сделали. Думаю, их читали и выбрасывали. Как бы я хотела вернуть себе эти письма. Чувствую, что мы созданы друг для друга. Я люблю тебя с твоими длинными волосами. Я люблю тебя.

Пожалуйста, пришли мне свои стихи. Очень надеюсь, что только ты забираешь почту.

С любовью,

Линда

P. S. Спасибо за Тшебинского. Я прочла его за день. Жаль, что не читаю медленнее, и книги кончаются так быстро.

10 января

Дорогая Линда!

Я прихожу в ужас, думая о том, что ты могла вообразить, будто я тебя тогда забыл.

Никогда.

Если бы я только не обращал внимания на твою тетку и продолжал свои попытки! Если бы я позвонил Эйлин! Если бы сел в машину и поехал в Мидлбери. Не могу больше думать об этом. Я заболеваю в буквальном смысле слова.

Поэтому мне труднее радоваться своим новостям, какими бы чудесными они ни казались час назад. Вчера я получил письмо (оно шло сюда семь недель) от редактора «Нью-Йоркера», который хочет опубликовать два моих стихотворения. Я был в панике: редактор мог подумать, что я не заинтересован в этом, ведь от меня так долго не было ответа. Я поехал в Найроби, нашел телефон и немедленно позвонил ему. Он немного удивился, что я звоню из самой Африки (ясно, что для него это не так важно, как для меня), но я объяснил ему ситуацию с почтой. В любом случае стихотворения будут опубликованы, и мне даже за это заплатят (что само по себе удивительно). Регина радуется новости. Полагаю, она думает, что это оправдывает мое существование. Я тоже так думаю, коли на то пошло.

У меня есть и другие новости. Мой сотрудник посольства прислал мне записку: он планирует организовать прием, на котором будет несколько влиятельных людей (включая мистера Кеннеди), и его интересует, смогу ли я убедить Мэри Ндегву тоже присутствовать. Он полагает, что для меня это хороший шанс помочь ей, и я очень обрадовался, что он не забывает «дело Ндегвы». (Конечно, Кеннеди меня не вспомнит, и, несомненно, возникнет неловкая ситуация, но меня сейчас это не волнует.) Я еще не знаю точной даты этого события, но, когда буду знать, сообщу тебе. Возможно, вы с Питером сможете прийти? (Разве это не безумие — представлять себе, что мы можем быть в одной комнате, не прикасаясь друг к другу? Мы сумеем контролировать себя? Боюсь, что нет.)

Во вторник приезжает Рич, и мы на пару недель поедем на сафари. Я с нетерпением ждал этого (полагаю, и сейчас жду), хотя прихожу в отчаяние от мысли, что не смогу получить твоего письма. (Пожалуй, тебе не следует писать мне недели две. Нет, все же пиши, просто не отправляй, пока я не вернусь. Ненавижу эти чертовы уловки. Они унижают нас, так же как и Питера с Региной. Но я не вижу, как этого можно избежать. А ты?)

Я последовал совету знакомого и встретился с одним человеком в Найроби — владельцем журнала, чтобы узнать, не захочет ли он опубликовать что-нибудь из моих стихов. Дело было ненадежное, но я все же отправился в Найроби (звонил в «Нью-Йоркер» за двенадцать долларов в минуту — наверное, потратил всю сумму будущего чека), чтобы попробовать. Это довольно странный журнал, какой-то гибрид, нечто среднее между «Мак-коллз» и «Таймс» (интервью с высокопоставленными политиками рядом с кулинарными рецептами), но редактор мне понравился. Он получил образование в Штатах — как выяснилось, в Индиане — и пригласил меня на ленч. Он согласился опубликовать несколько моих стихотворений. (В этом случае мне тоже заплатят. Мне даже неловко от моего богатства.) Однако у этой встречи был и побочный результат: редактор сказал, что отчаянно нуждается в репортерах, и спросил, не напишу ли я для него пару статей. Я ответил, что никогда не работал журналистом, но, кажется, это его не волновало — думаю, главным для него было то, что я под рукой и могу писать по-английски. Я подумал: почему бы и нет? И согласился. В результате завтра уезжаю в Рифтовую долину освещать siku kuu (буквальный перевод: «большой день») у масаи. В сопровождении фотографа. По-моему, это может представлять определенный интерес.

Линда, я просто умираю. Я должен увидеть тебя как можно скорее. У тебя есть возможность уехать на несколько дней? Я думаю о том (возможно, напрасно), чтобы встретиться на побережье. Регина поедет на сафари вместе с нами, но, когда мы доберемся до Момбасы, она там надолго не задержится (не переносит влажности). Я мог бы убедить Рича вернуться вместе с ней (к тому времени старший брат ему уже порядком надоест и Ричу, вероятно, очень захочется побыть одному). Встретиться с тобой в Ламу было бы просто блаженством. Ты когда-нибудь бывала там? Другой вариант: вообще забудь про побережье и приезжай в Найроби. Или давай я приеду в Нджию. Мы можем встретиться в Лимуру? Все мое тело изнывает.

Всегда люблю,

Томас

P. S. Ненавижу то, как заканчиваются мои письма, — слишком прохладно или слишком слащаво.

P. P. S. Заголовок в сегодняшней газете: «РАЗЪЯРЕННЫЕ СЛОНЫ УНИЧТОЖИЛИ УРОЖАЙ».

17 января

Дорогой Томас!

Сегодня мне очень грустно. Утром в больнице «Мария Магдалина» умер Дэвид. Доктор Бенуа сделал все, что мог, но пневмония захватила оба легких, и у Дэвида не было сил бороться с ней. Я только что ходила сообщить его матери, которая и сама тяжело больна; едва ли она услышала то, что я ей сказала. Что же это за ужасная болезнь, Томас? Доктор Бенуа злится и на себя, и на Брюссель: слишком много времени ушло на то, чтобы прислать нам результаты анализов. Но в Брюсселе тоже озадачены, они отправили образцы в Америку, в Центр контроля и предупреждения заболеваний. Доктор Бенуа говорит, что он уже видел другие подобные случаи и обеспокоен тем, что болезнь распространяется, а он еще не в состоянии установить, что это такое.

Дэвид был мужественным мальчиком. Завтра состоятся похороны.

Да, я думаю, что мы сможем встретиться с тобой на побережье. Мне придется так все устроить, чтобы я поехала с Питером или вернулась с ним, но, возможно, получится выкроить два дня, чтобы побыть с тобой. Я тоже страстно этого желаю, хотя боюсь увидеть тебя снова. Вероятно, причина в моем сегодняшнем унылом настроении, но я не вижу никакого хорошего исхода наших с тобой отношений. Никакого. Кто-то очень сильно пострадает — и, надо надеяться, это будем мы.