Так и договорились.
Хотя вечер выдался теплый, Валентин Леппард приехал в шляпе и в толстом черном пальто. Шляпу он поручил заботам Пенелопы и Шэрон еще в вестибюле, но снять пальто попросту отказался. Все члены комиссии почтительно встали, когда старик появился в кабинете. Валентин пожал руку Стивену. Рядом с Генри поставили кресло с мягкой спинкой. Валентин погрузился туда, вздохнул и уставился на членов комиссии сквозь мутноватые стекла очков.
Стивен Боксбаум взял на себя обязанность обратиться к Валентину Леппарду с приветствием. Стивен рассказал что найдена старинная или даже древняя плита, что на ней клинопись, и вроде бы она содержит печальное известие о том, что Вселенную создал некий лишенный разума и злокачественный процесс.
Более того, сказал Стивен, не вполне ясно, однако нельзя исключить, что сама Вселенная и есть этот самый процесс.
– Прошу прощения, что перебиваю вас, Стивен, – вставил отец Робин, – однако я слишком переволновался, когда сказал про клинопись. Надпись на плите вовсе не клинописная. Возможно, она сделана на амхарском языке, который, согласно классификации языков, принадлежит к юго-восточной семитской подгруппе афроазиатской группы языков.
– Благодарю, викарий, – сказал Стивен, хмуро поглядев на Джереми, который вовсю ухмылялся. – Мы рассчитываем в ближайшем будущем своими глазами увидеть эту удивительную скрижаль.
Комиссия желала услышать, какой совет даст им профессор Леппард: надо ли в самом деле поверить, что существует этот бесчеловечный антиразумный процесс и – если он существует» – как им следует поступить.
Валентин воздел бровь и молча уставился на Стивена. Робин вновь заговорил:
– Понимаете, профессор, мне вначале было видение… Сошел ангел с небес и сказал, чтобы я глянул за стенку шкафа – там и хранилась эта плита Каккабука.
Валентин, не опустив бровь, попросил Робина описать, как выглядел ангел.
– Ну, крылья, конечно. Большие такие крылья, будто из перьев. И желтая футболка. – Робин тут же смолк.
– Надо же: ангел в футболке! Вот так новость! В Ветхом Завете ангелы футболок не носят. А что на ней было написано? «Пейте на небе больше пива "Гиннес"!» или что?
– Нет. Не это. Другое. – Отец Робин говорил отрывисто, пытаясь скрыть перед вновь пришедшим свою неприязнь.
– Как думаете, вы в силах сообщить нам, что же на футболке было написано?
– Я бы предпочел об этом не распространяться.
– Понятно. – Валентин на некоторое время задумался, потом спросил в лоб: – А вы готовы сообщить нам имя или титул этого зловредного существа, которое утверждает, что победит нас, или вы и об этом тоже предпочли бы не распространяться?
– Профессор, целесообразно не называть его имени.
Робин не сдавал позиций, хотя всегда предпочитал зыбучие пески, а не твердь. Но последующие слова Валентина Леппарда застали его врасплох:
– А его имя случайно не ИСПаВеДиВ? Аббревиатура, как это ни глупо, обозначающая слова «Изначальное Создание Пантократор Вечной Древности и Возмездия»?
Робин ладонью прикрыл глаза. Потрясенный словами профессора, он почти умоляюще спросил, откуда Валентин узнал тайное имя.
Валентин ответствовал, что с удовольствием расскажет, если Робин сообщит всем, что было написано у ангела на футболке.
– Хорошо, скажу. На футболке была надпись – видимо, какая-то шутка: «Книг-Конг тоже умер за наши грехи».
Напряженность, которая так долго копилась у присутствующих, разрядилась взрывом хохота. Джереми чуть не свалился со стула.
Лишь Валентин не смеялся. Он запустил руку в необъятные внутренности своего пальто и вынул квадратный пергамент, который тут же и развернул.
Разгладил его на столе крапчатыми старческими руками.
– Это послание его преподобия Тарквина Феррерса написанное в 1814 году… кстати, в том же году открылся Венский конгресс, а добрый Папа Пий Седьмой восстановил Инквизицию…
Все внимали ему, и он явно наслаждался.
– Вы спросите меня, каким образом мне досталось это важное послание. Сей исторический документ принесен мне ветром: летел по земле вместе с мусором, который оставляют потребители мусорной «пищи» из автоматов… Документ застрял в колючках кустарника, который огораживает мой участок, аккурат когда я направлялся домой. Стоит ли говорить, что я тут же взял его с собой, прочел и таким образом познакомился с ИСПаВеДиВ… Что тут скажешь: тревожное знакомство, должен признать.
– И? – подначил Генри.
– Вот и все пролегомены, – сказал Валентин.
Он сложил руки и упокоил их перед собою прямо на пергаменте. Солнце вышло из-за облака и вонзило в кабинет припозднившийся луч, весь словно из полированной меди. Большинство членов комиссии несколько утешились этим обстоятельством.
– Вы, видимо, помните, – сказал Валентин, – если вы вообще имеете хотя бы какое-то образование, что «Симпозион», или «Пир», Платона, после обсуждения идей завершается тем, что Сократ умылся и затем «провел остальную часть дня привычным образом». [46]Я всегда восхищался этой концовкой. Какими бы великими и глубокими ни были идеи, занимающие нас, в конце концов мы можем и должны проводить свои дни привычным образом… Губительные идеи нередко тревожат нас. Был такой археолог по имени Гордон Чайлд, [47]если не ошибаюсь… я с ним лишь однажды виделся и с первого взгляда его невзлюбил… хотя, возможно, это был не он. Во всяком случае, именно Чайлд развивал теорию, что мы, люди, являемся потомками тех, кого он называл «приматы-убийцы». И в самом деле, в прошлом веке был целый период, довольно долгий, когда возникало ощущение, что целые страны – Третий рейх, Советский Союз – оказались под пятой у таких вот «приматов-убийц»… Это теперь мы пришли к более благообразному представлению, что мы с вами – потомки так называемых «охотников-собирателей». Ах, эти «охотники-собиратели» – они только что не робин-гуды. В самом деле, это куда приятнее звучит, чем отвратительные «приматы-убийцы». Несмотря на многие ужасные вещи, которые связаны с «общественной», что называется, «жизнью», мы существуем в эпоху, когда осуществляется немало собирания – научных данных, к примеру, и тому подобного. Мы наблюдали немало поразительных перемен, которые воздействуют на нашу жизнь весьма разнообразно. И тем не менее, мужчины по-прежнему любят женщин, а женщины – мужчин, и именно это для меня означает «провел остальную часть дня привычным образом»… Нас неизменно тревожит противоречие видения. Доказательство этому мы все время находим в произведениях искусства. Нас могут восхищать элегантные костюмы людей высшего света на картинах Джона Сингера Сарджента или искаженные формы обездоленных на полотнах Фрэнсиса Бэкона. [48]Или и то и другое разом.
– Валентин, – прервал его Генри, – нас сейчас интересует не история человеческой эволюции и не лекция по искусству, а твои мысли об этом злокозненном ИСПаВеДиВ'е – если мне позволено произнести это имя вслух и не пасть замертво.
– Рано или поздно ты все равно падешь замертво, как и все мы, – отвечал профессор, демонстрируя редкое самообладание. – А там можешь винить ИСПаВеДиВ'а, или великого бога Пана, или могущественного Баала; это уже кому как нравится. И ничто не отсрочит твой уход в мир иной. Все мы ожидаем своего смертного часа с разной степенью стойкости духа… Я вот что пытался продемонстрировать: какая бы великая теория ни восторжествовала, мы будем истинно мудры, если по-прежнему будем вести обычные наши жизни, сопротивляясь доминирующей идее столь неколебимо, сколь нам это удастся. Если изучаешь исторические пьесы этого скорохвата, этого претенциозного позера, которого называют драматургом Уильямом Шекспиром, не может не поразиться этому стародавнему, превратному представлению, будто Франция принадлежит Англии… Сколько храбрых людей погибло за эту идею – а ведь вот уж чепуха, дальше некуда!