– Как приятно, что вы нашли возможность встретиться со мной, миссис Хопкинс, тем более что я даже не намекнул, о каком одолжении хотел бы вас просить.

– Я рада, что вы меня пригласили. У меня как раз сегодня утро свободно, потому что прием иностранных студентов закончился.

И она вкратце поведала ему о своих приключениях со студентками из Гонконга.

Возник официант, принял заказ на кофе и особенно пышно исполненную булочку с кремом, о существовании которой Стивен был прекрасно осведомлен. Они поговорили о том о сем, пока он не воспользовался моментом заявить, что организует комиссию по подготовке празднования юбилея церкви Святого Климента, памятника стабильности и относительного мира в пределах Великобритании. Он высказал надежду, что миссис Хопкинс согласится принять посильное участие в работе этой комиссии.

– Да-да, спасибо, я утром получила ваше объявление по почте.

– Ну так как? Вы не против?

– Идея неплохая, хотя, как я уже вам говорила, я неверующая. А кто будет руководить комиссией? Вы?

– Да, пока не найдем того, кто лучше с этим справится.

Она посидела молча, разглядывая поверхность стола, а затем, бросив взгляд на Стивена, спросила: что же у него за резон праздновать долгожительство англиканской церкви?

Стивен понял, на что она намекала.

– Вы, миссис Хопкинс, по-видимому, не могли не обратить внимания, – сказал он, – что люди иудейской веры волей-неволей жили в совершенно непредсказуемых условиях и подвергались преследованиям – в том числе и в двадцатом веке. Оттого для меня так желанна стабильность. А перед нами – великолепный пример именно этого качества – ведь, надо надеяться, стабильной наша жизнь будет и впредь. Церковь Святого Климента отнюдь не архитектурный шедевр. Я хочу помочь ей, потому что жизнь моя в Хэмпден-Феррерсе сложилась, мне кажется, счастливо. – И он протянул руки вперед, демонстрируя искренность своих слов.

– А-а, в том самом Хэмпден-Феррерсе, – сказала она себе под нос, – где только что избиты и изгнаны двое совершенно никому не мешавших молодых людей – только потому, что они гомосексуалисты.

– Может, и гомосексуалисты – но не евреи.

Он рассмеялся, и она, не удержавшись, присоединилась.

– Что ж, наш Хэмпден-Феррерс сам по себе не так плох, – согласилась она. – Да и Оксфорд рядом.

– А это ведь еще один повод для празднования, миссис Хопкинс. Кстати, могу я заметить, как мне нравятся ваши серьги? То есть церковь способствует прочности сельской жизни. Пожалуй, точь-в-точь как почта. Без церкви и паствы деревня, возможно, давно перестала бы существовать, хотя бы из-за близости к процветающему Оксфорду.

– Меня зовут Пенелопой, – ответила она. – Зовите меня просто Пенни. Как все. Оставьте уже это ваше «миссис Хопкинс». Мне тоже надо кое в чем признаться, если уж сегодня у нас такое настроение. Я в церковь не хожу. Ребенком меня туда водили регулярно. Но когда я выросла, интерес к этому пропал или мне годами было некогда. Может, мне и сейчас не до церкви. Кроме того, у меня нет никакого желания что-то выпрашивать у незримого существа. Вероятно, можно считать, что это недемократично. Но правду сказать, я полагаю, что в нашем мире каждая женщина и каждый мужчина – сами за себя. Как бы мы ни хотели помочь другим, первым делом мы обязаны позаботиться о себе. Тогда не придется ничего вымаливать, будто милостыню просить… Извините, что я так долго об этом говорю. Я, наверное, и сама еще не разобралась. Ноя, видимо, из скептиков, из агностиков.

Им принесли кофе на подносе эбенового дерева.

– Однако для вас существует жизнь духа.

– О, не знаю, не знаю. Даже не понимаю, что бы это могло означать.

– Вы слишком красивы, чтобы у вас не было никакой духовной жизни.

Еще до того, как он выговорил эти слова, Пенелопа совершенно четко и недвусмысленно поняла, что у него на уме – что было у него на уме, когда она вошла в кафе, и даже что было у него на уме, когда они столкнулись в магазине «Хиллз», когда он купил буханку темного хлеба. Возможно, он это выдавал жестами, но до сей минуты она не сознавала, что видит, не понимала, что это такое. Их взгляды встретились, и глазами она дала ему понять, что ей ясны его подспудные намерения. Она спохватилась, пожалела, что выдала себя, однако в то же время была довольна: ее не покоробил сам факт, что он ее возжелал. За последние годы за нею не раз пытались ухаживать, но она отражала любые авансы. Друзей среди мужчин у нее было немало, но всем приходилось мириться с невидимой границей, которую она прочертила, как бы говоря: вот до сих пор – пожалуйста, а дальше – ни-ни Однако этот вкрадчивый мужчина, которому на вид лет пятьдесят пять – примерно как ей самой, – что ж ему возможно, удастся нейтрализовать ее оборону, если конечно, он правильно поведет наступательную кампанию…

Она удивилась, как восторгает ее эта перспектива. И даже возбуждает.

А Стивен, решив, что атака его преждевременна, тут же забил отбой. И сказал, что с его стороны было совершенной дерзостью выведывать обстоятельства ее духовной жизни. Он прикрывал свое отступление попытками дать определение самому этому понятию:

– Что мы имеем в виду, говоря о «жизни духа»? В моем случае это означает, что меня беспокоят собственные недостатки, а все они на вид неразрывно связаны с… ну, назовем это человечностью, если она вообще существует…

– Разумеется, она существует, Стивен. – Назвав его по имени, она намекнула, что отступление его совершенно не должно быть долгим или необратимым. – Явно существует, – продолжала она. – Я сама без конца страдаю именно от человечности…

И она улыбнулась. Он потягивал кофе.

– Ах, если бы я мог облегчить ваши страдания, – заметил он, помолчал и, смело улыбаясь ей, добавил: – А не усугубить их предложением войти в состав нашей комиссии.

Она не хотела продолжать разговор в таком тоне и поинтересовалась, какую роль он хотел бы ей поручить.

– Дел у нас немало, – сказал он. – Прежде всего надо переговорить сосвященником. Нужно одобрение отца Робина. Я ему написал особое обращение. Надо всем в деревне разъяснить, какие у нас намерения, чтобы люди поддержали нас, хотя бы эмоционально, или же, если такое возможно, с энтузиазмом. Надо привлечь как можно больше народу. Нужно, разумеется, собрать средства, пригласить в комиссию еще людей – пусть будет максимум человек шесть, так? И надо решить, как именно мы отметим это событие. Может, пригласить на весь день симфонический оркестр? Вы любите музыку?

– Шостаковича. И Вагнера. Отдельные вещи у Вагнера мне невероятно нравятся.

– А что именно?

А вдруг Вагнер ему претит, подумала Пенелопа.

– По-моему, у него совершенно божественная прелюдия к «Лоэнгрину». Такая лиричность, такая тонкость чувствам Но… не важно, не в том дело. Расскажите еще: а где будут проходить торжества?

– Одни в самой церкви, а другие, пожалуй, в здании начальной школы. Я подумал, мы могли бы на весь день перекрыть главную улицу, если местные власти разрешат. Праздник будет прямо на улице, под открытым небом, а под конец фейерверк. Надо выбрать, конечно, ясный день, чтобы погода не подвела.

– А деньги откуда брать?

– О-о, деньги… Придется, видимо, обойти всех с кружкой для пожертвований.

– Вы и об этом уже подумали. А вы решительный человек.

Он взглянул на нее невесело.

– Увы, нет. В этом, может, и решительный, а вообще… куда там! Отнюдь нет, это моя большая слабость. Одна из многих.

Она кивнула, довольная тем, что он доверился ей, хотя в первом приливе чувств не обратила внимания на то, что он на самом деле имел в виду.

И тут же они увлеклись беседой, которую не смогли прервать даже булочки с кремом.

Стивен накрыл руку Пенелопы своей и, лучась от счастья, сказал: он знал, что на нее можно рассчитывать.

Она не отняла руки и задала последний вопрос:

– А какую роль будет играть ваша жена?

– Шэрон никак этим не интересуется, – ответил он.

Но чем именно«этим», не без внутреннего волнения спросила себя Пенелопа.