В этом кратком сюжете я стремился показать, как подавленные инстинкты человека могут вырваться на свободу и обрести форму огромной эротической фантазии, которая, ожив, отнимает у него разум и в конце концов губит. Здесь, как и в «Сладкой жизни», Анита сознает свою сексуальность, наслаждается ею, понимая, что ее вины тут нет и обвинять ее не в чем — символически, я имею в виду.
Я часто задумываюсь, где теперь тот рекламный щит. Надо поехать как-нибудь в «Чинечитта» и поискать его. ликолепный был щит.
Доктор Антонио сопротивляется любым современным течениям, которые хотят снять покров тайны и невежества с вопросов пола, покров, который искажает их, делая скрытыми и нечистыми. Человеческое тело под одеждой может быть эротичным или незаметным. Обнаженное, оно вряд ли останется незамеченным, однако может быть не только эротичным, но и смешным. Люди, подобные доктору Антонио, не понимают одной вещи: нагая женщина утрачивает только внешнюю тайну, продолжая хранить секреты, невидимые для глаз.
Лично я не верю, что когда-нибудь пойму женщину. Надеюсь, что нет. Полное знание убьет тот священный трепет, который возникает между мужчиной и женщиной — если возникает.
В фильмах мне интереснее создавать женские характеры- возможно, потому, что женщины более интригующие создания, чем мужчины; более эротичные, ускользающие, они в большей степени возбуждают мое творческое воображение. Героини моих фильмов — сексуально привлекательные женщины, потому что я уверен: на них приятно смотреть не только мужчинам, но и женщинам.
Мне кажется, что творческая личность — медиум, то есть она одержима разными индивидуальностями. Как кинорежиссер я имею возможность проживать много жизней в разные периоды времени. Можно стать кафкианским жуком, хотя сам писатель никогда им не был. Кафка — особый случай, когда творческое воображение человека слишком велико Для него. Миру повезло, но не самому Кафке. Его творчество, на мой взгляд, полностью автобиографично. В лучшем случае художник становится одновременно и доктором Франкенштейном, и ужасным монстром или вампиром, не являясь ими по своей сути. Мне хочется как-нибудь вставить эпизод с вампиром в какой-нибудь фильм, хотя сам я не то Что пить кровь, но даже смотреть на нее не могу. Я подумывал об этом, когда работал над «Искушением доктора Антонио». Но вампиры — слишком сильный элемент для конкретно этого фильма.
Моральдо искал смысл жизни, как искал его и я. Моральдо стал Гвидо (в «8 1/2») примерно в то время, когда я понял, что скорее всего его не найду. Тогда Моральдо во мне умер или, по меньшей мере, спрятался, стыдясь своей наивности.
Я никогда не чувствовал потребности консультироваться с психиатром, но у меня был друг, доктор Эрнст Бернард, известный последователь Юнга, который познакомил меня с его учением. Он посоветовал мне записывать сны и схожие со снами состояния. Они играют важную роль в моих фильмах.
Знакомство с работами Юнга помогло мне почувствовать себя увереннее в предпочтении вымысла реализму. Я даже совершил путешествие в Швейцарию, чтобы увидеть места, где жил Юнг, и заодно поесть шоколаду. Эти впечатления, включая и впечатления от шоколада, я сохранил на всю жизнь.
Чтение Юнга было важно, очень важно, но не потому, что внесло изменения в мое творчество, а потому, что помогло понять, что я делаю. Юнг подтвердил то, что я всегда чувствовал: связь с собственным воображением — дар, который нужно раскрыть. Он выразил в словах то, что я знал на уровне эмоций. Я познакомился с доктором Бернардом в то время, когда работал над «8 1/2». Думаю, мой тогдашний интерес к психотерапии отразился в «8 1/2» и, конечно, в «Джульетте и духах».
Какое-то время я проводил в его обществе долгие часы, приходя к нему не как к психотерапевту, а как к другу-единомышленнику. Я приходил к нему, желая открыть мир неведомого, который давно манил меня, но открыл только себя.
Казалось, все написанное Юнгом предназначено специально для меня. Помнится, в детстве я мечтал, чтобы у меня был старший брат, который ввел бы меня за руку в большой мир. Я был довольно наивен и некоторое время надеялся, что мать пойдет в больницу и приведет мне оттуда старшего брата. Но когда она и в самом деле легла в больницу, то по возвращении принесла домой всего лишь крошечную девочку, за которой, как мне тогда казалось, и ходить-то не стоило. Мой младший брат Рикардо в детстве еще меньше разбирался в жизни, чем я. Мне нужен был кто-то постарше, кто мог отвечать на мои вопросы или хотя бы их формулировать. В юности я дружил обычно с теми, кто был старше меня. Казалось, Юнг — как раз тот человек, которого я ждал всю жизнь.
Для Юнга символ представляет невыразимое, а для Фрейда — скрытое, потому что постыдное. Мне кажется, разница между Юнгом и Фрейдом в том, что Фрейд — выразитель рационального мышления, а Юнг — творческого.
Важным результатом чтения Юнга стало то, что я сумел применить уясненное там к своей жизни, что помогло мне избавиться от комплексов неполноценности и вины, приобретенных в детстве, от воспоминаний о недовольстве родителей и учителей, насмешках детей, которые всегда видят в непохожих на них сверстниках «белых ворон». У меня были друзья, и все же я был одинок, потому что внутренняя жизнь была для меня всегда более важной, гораздо более важной, чем внешняя. Для других же детей игра в снежки была подлиннее мечты и вымысла. Я был одиноким ребенком, одиноким среди людей, а это означает, что я был так одинок, как только возможно.
Я создал свою собственную семью на съемочной площадке, объединившись с людьми, чьи чувства и интересы были похожи на мои. Меня привлекала возможность основательно покопаться в своем внутреннем мире — это одна из причин, почему меня так интересовал Карлос Кастанеда и его сочинения. Юнг не казался мне претенциозным мыслителем, пишущем о недостижимом. Его книги доброжелательны. Он был, как старший брат, которого мне так хотелось иметь: Ведь он сказал мне: «Сюда, иди сюда». Так как я признавал его лидерство, что очень важно, и, кроме того, сам двигался в том же направлении, мне было легко последовать за ним в открытую дверь. Я видел в нем истинного мудреца, из тех, кто уважает творческое воображение и символическое выражение.
Наши сны и ночные кошмары — те же самые, что и у людей, живших три тысячи лет назад. В наших домах мы наслаждаемся, испытывая те же страхи, что и первобытные люди в пещерах. Я говорю «наслаждаемся», потому что верю: страху сопутствует и толика удовольствия. Иначе почему все так любят «американские горки»? Страх придает жизни остроту, но только в небольших дозах. Признаваться в том, что испытываешь страх, испокон веку считалось немужественным. Однако страх и трусость не одно и то же. Высшее мужество — когда человеку удается победить свой страх. Чувства страха лишены либо сумасшедшие, либо наемники, либо люди, в которых оба эти свойства объединены. Эти «бесстрашные» люди безответственны и ненадежны, и их следовало бы держать в изоляции, чтобы не подвергать опасности остальных.
Не знаю уж, повлияло ли знакомство с Юнгом на мою работу, но на меня самого точно повлияло, а на мой взгляд, то, что оказывает воздействие на меня, становится частью меня и, следовательно, не может не влиять на мою работу. Я нашел в нем родственную душу и то же представление о фантазии как о шестом чувстве, которое является для меня основным. Юнг разделял со мною преклонение перед воображением. В снах он видел архетипические образы, явившиеся результатом коллективного опыта человечества. Мне с трудом верилось, что кто-то сумел так великолепно оформить в слова мои чувства по поводу творческих снов. Юнг размышлял о совпадениях, предзнаменованиях, которые всегда играли важную роль в моей жизни.
Фильм «Джульетта и духи» давал возможность не только смелого исследования юнгианской психологии, но также астрологии, спиритизма и прочих разновидностей мистицизма. Мои фильмы всегда позволяли мне следовать моим интересам. Так, «Город женщин» является развертыванием сна. Первая попытка в этом направлении была предпринята в «Искушении доктора Антонио».
