Опустившись на одно колено, он склонил голову и покорно сказал:

— Моя госпожа, вы — сияющая звезда на моем небосклоне, и я отдал бы все, лишь бы упокоиться на вашей груди.

Зрители разразились смешками и свистом.

— Ничего не имею против, — проворковала Жуглет, вульгарно имитируя манеру Линор, и опустилась на одно колено рядом с ним.

Изящно обхватив Виллема рукой за затылок, она грубо прижала его к своей груди.

Там ощущались маленькие, но определенно женственные выпуклости: ухом и скулой Виллем чувствовал их далее сквозь слои одежды. Этой ночью он уже видел ее груди в свете камина, таращился на них, да и вообще на нее, как на какого-нибудь суккуба, [9]но эти детали стерлись из памяти. То, что он ощущал сейчас, не сотрешь; сейчас на его коже словно выжгли клеймо.

Притянутый к ее груди — к женской груди, вне всяких сомнений, — он разглядел что-то женственное и в чертах ее лица. Она была интересная женщина. Не хорошенькая, нет, не изящная, какой, предположительно, должна быть благородная дама. Не утонченно совершенная, как его сестра, не соблазнительно округлая, как вдова. Но это было лицо, способное приворожить — и под стать духу, которым Виллем восхищался годами. Он поразился тому, какую глупость совершил, отказавшись от нее этой ночью. Он смотрел вверх, на ее лицо, Жуглет поглядела вниз, и, когда их взгляды на мгновение встретились, она улыбнулась ему, очень личной улыбкой. От этой улыбки внутри у него все перевернулось, в особенности когда он вспомнил, что брат короля во все глаза смотрит на него.

Конрад почувствовал беспокойство брата, даже не глядя на него. И повернулся к Павлу, собираясь спросить, что его так взволновало, с тем расчетом, чтобы еще больше позлить.

Однако на лице кардинала было выражение, которое Конрад хорошо помнил еще по их подростковым словесным схваткам: хитрое, ликующее, победоносное; обычно оно всегда предвосхищало крупную ссору. Конраду не требовалось даже проследить за взглядом брата. Он знал, что Павел смотрит на Жуглета и Виллема.

Жуглет демонстративно захлопала бледными ресницами.

— Ох, мой господин, вы такой храбрый, преданный, рыцарственный, великодушный, сильный — и очень красивый. Единственное препятствие, стоящее на пути нашей любви…

Она посмотрела на него с таким чисто женским обожанием, что он невольно покраснел…

Но это выражение мгновенно исчезло. Она с силой оттолкнула его и спросила совсем другим, удивительно мерзким тоном:

— Каково ваше происхождение, сударь? Вы ведь просто безземельный рыцарь, не так ли? Ба! Я придерживаюсь правила — влюбляться только в свою ровню или в тех, кто выше.

И она театральным жестом показала ему нос.

Зрители — и молодые дамы, и их зрелые мужья — рассмеялись, признавая, что да, такова жизнь, ничего не поделаешь.

Виллем вскинул руку, призывая всех к молчанию, и горячо возразил:

— Но, моя госпожа, разве чистая любовь не поднимает ничтожнейшего до невиданных высот? И разве я уже не сделал первый шаг в этом направлении, просто самим фактом своей бескорыстной любви к вам?

Отбросив женственную манеру вести себя, Жуглет со смаком провозгласила, обращаясь к аудитории:

— Наш рыцарь — ученик Андреаса Капеллануса, модного французского монаха! Это цитата из его первого диалога об идеальной любви!

— Правда? — удивился Виллем. — А я считал, что придумал это сам.

Зрители расхохотались, что еще больше взвинтило его.

— Я серьезно, — добавил он горячо, вызвав лишь новый взрыв веселья.

— Стойкий сторонник «Искусства куртуазной любви»! — Жуглет стало неприятно, что Виллем выглядит таким уж простодушным. — Если бы каждый мужчина в этом зале старался быть столь же мягким, аристократия в целом стала бы гораздо благороднее, а дамы счастливее. — Она подмигнула женщинам, сгрудившимся вокруг сундуков. — Любая из вас заслуживает такого галантного обращения.

Виллем стал совсем уж пунцовым, но Жуглет сделала вид, что не замечает этого.

— Он немного робок, поэтому вам следовало бы дать ему понять, что его усилия не пропадут даром. Он остановился в гостинице Вальтера у южных ворот города. Послания можно передавать через его оруженосца Эрика — это такой плотный белокурый парнишка с прыщавым лицом — и, конечно, через меня, мои ласточки.

Она одарила всех улыбкой Жуглета-менестреля, собирающегося исполнить очередную любовную песню, и, несмотря на то что на ней по-прежнему был женский наряд, многие, как обычно, польщенно вспыхнули. Виллем же чувствовал себя одновременно настолько сбитым с толку, потрясенным и удивленным «представлением» Жуглет, что на несколько мгновений вообще утратил способность оценивать происходящее вокруг.

Когда же он наконец пришел в себя, все наряды были разобраны и супружеские пары потянулись к выходу.

— Шахматы! — жизнерадостно объявил Конрад, подходя к Виллему. — И прихвати свой фидель, Жуглет.

— Да, я высоко ценю игру в шахматы, — сказал внезапно возникший рядом Павел, подчеркнуто демонстрируя хорошее настроение и с таким видом, точно звали и его или даже, чем черт не шутит, он сам приглашал.

Конрад бросил на него испепеляющий взгляд.

— Уверен, в замке немало людей, играющих не хуже меня и моих друзей.

— Но, брат, — с улыбкой ответил Павел, — дело не в том, кто как играет, а в личности игрока. Если этот молодой рыцарь достоин твоего общества, без сомнения, он достоин и моего, значительно более скромного.

Не успел Конрад снова обрезать его, как к ним подошел граф Бургундский. Он только что вымыл руки, но так рвался присоединиться к компании, что, не дожидаясь полотенца, вытер их о тунику.

— Похоже, оба моих племянника сегодня в хорошем настроении, слава Господу, — с улыбкой сказал он. — Почту за честь принять участие в вашей вечеринке.

Конрад на мгновение закрыл глаза.

— Полная чушь, — пробормотал он и взглянул прямо в глаза дяди. — Никакая у нас не вечеринка, и это грубо со стороны вас обоих — напрашиваться в личные покои императора. Я хочу отдохнуть в обществе этих двух молодых кавалеров, и никто больше мне не нужен.

— Вообще-то, сир, — с елейной улыбкой сказал Павел, — сегодня я получил от его святейшества Папы послание относительно ваших брачных планов и надеялся обсудить его с вами как можно скорее, чему шахматы никак не помеха. Если вы не желаете пригласить к себе ни меня, ни вашего дядю, мне придется побеседовать на эту тему с ним как с главой Ассамблеи. Мой добрый дядя, — он подчеркнуто низко поклонился Альфонсу, — вы пойдете со мной? Наш император все еще не женат, и этот предмет очень занимает его святейшество. Возможно, и Ассамблею тоже.

Конрад уже много лет назад научился скрывать даже самое острое раздражение.

— В данный момент Альфонс Бургундский не может ничего обсуждать с тобой, — устало сказал он. — Он идет ко мне играть в шахматы, а ты, увы, нет, поскольку у меня всего лишь две шахматные доски, а игроков уже четверо.

И с этим они отправились в гостиную Конрада. Там было все как обычно: сокол над головами, гончие у ног, пажи в углу и телохранители за дверью. Альфонс пошел с ними, чрезвычайно обрадованный, в отличие от всех остальных. Мальчиков-пажей позвали помочь тащить по крутому склону восковую отливку для колокола новой часовни. Шахматная доска на деле оказалась всего одна. Жуглет играла на фиделе, а Виллем быстренько проиграл две партии Конраду и одну графу.

Чувствуя тотальное равнодушие к себе Конрада, Альфонс выбрал, как ему показалось, удобный момент и довольно неуклюже повернул разговор в таком направлении, чтобы иметь возможность самому принять в нем участие.

— Я, конечно, не разделяю точку зрения Папы на брачные взгляды моего племянника.

Остальные трое удивленно замерли.

— Да неужели? — с оттенком иронии спросил Конрад. — Папа хочет, чтобы я женился на наследнице Безансона. Ты тоже хочешь, чтобы я женился на наследнице Безансона.