Метелл Сципион не знал, то ли пнуть его, то ли расцеловать.
Пробыв дома несколько дней, Цицерон оправился, делая вид даже для себя самого, что ничего особенного с ним не случилось и что Помпей все тот же, что и всегда. Да, у него был приступ той ужасной головной боли, когда разум словно бы цепенеет и заставляет заплетаться язык. Так он объяснил все Целию. А остальным сказал, что на него подействовало присутствие войска и он просто не смог сосредоточиться в обстановке такой агрессивности. Многие знали, что Цицерона не смущали и вещи похуже, но держали язык за зубами. Цицерон постарел, вот и все.
Милон осел в Массилии, Фауста вернулась к своему брату в Рим.
Через какое-то время Милону доставили с курьером подарок — копию речи, не произнесенной Цицероном, с дополнениями о военном давлении и витиеватыми выпадами в сторону консула без коллеги.
«Благодарю, — написал в ответ Милон. — Если бы у тебя хватило смелости произнести эту речь, дорогой Цицерон, я бы сейчас не наслаждался массильской кефалью».
ИТАЛИЙСКАЯ ГАЛЛИЯ, ПРОВИНЦИЯ И ДЛИННОВОЛОСАЯ ГАЛЛИЯ
ЯНВАРЬ — ДЕКАБРЬ 52 Г. ДО P. X
За несколько лет до описанных выше событий, после того как Гней Помпей Магн и Марк Лициний Красс побывали консулами вторично, им обоим очень захотелось занять губернаторские посты. Легат Цезаря Гай Требоний, ставший во времена их консульства плебейским трибуном, провел закон, по которому они получили завидные провинции сроком на целых пять лет. Не желая уступать Цезарю, чье эффективное управление Галлией не давало им спать, Помпей выбрал Сирию, а Красс обе Испании.
А потом здоровье Юлии, так и не оправившейся вполне после выкидыша, стало стремительно ухудшаться. Помпей не мог взять ее с собой в Сирию: традиции запрещали. Поэтому он, искренне любивший жену, пересмотрел свои планы. Он все еще выполнял обязанности куратора по запасам зерна для Рима, что являлось прекрасным поводом оставаться где-нибудь поблизости, если бы он управлял стабильной провинцией. Сирия была нестабильной. Новейшая из приобретенных Римом территорий, она граничила с Парфянским царством, могучей империей царя Орода, которому очень не нравилось присутствие римлян под боком. Особенно если их возьмет под крыло сам Помпей Великий, знаменитый завоеватель. Ширился слух, что Рим подумывает о завоевании Парфянского царства. Царь Ород забеспокоился. Он был очень предусмотрительным человеком.
Озабоченный состоянием Юлии Помпей предложил Крассу поменяться провинциями: Помпей возьмет обе Испании, а Красс — Сирию. Красс согласился без проволочек. Так и сделали. Помпей получил возможность остаться с Юлией, послав управлять Ближней и Дальней Испаниями своих легатов — Афрания и Петрея. А Красс отбыл в Сирию с намерением покорить парфян.
Известие о его поражении и смерти вызвало в Риме шок. Оно пришло от единственного уцелевшего в этой кампании аристократа — квестора Красса, замечательного молодого человека по имени Гай Кассий Лонгин.
Послав официальное донесение в Сенат, Кассий также отправил более откровенное описание событий Сервилии, своей хорошей приятельнице и будущей теще. Зная, что подробности этой истории причинят Цезарю муки, Сервилия с удовольствием переслала его в Галлию. «Ха! Страдай, Цезарь! Я ведь страдаю».
Я прискакал в Антиохию как раз перед прибытием туда армянского царя Артавазда с официальным визитом к губернатору Марку Крассу. В Антиохии полным ходом велась подготовка к предстоящему походу против парфян… или, скорее, так думал Красс. Признаюсь, я не разделил его уверенности, когда увидел, что ему удалось собрать. Семь легионов, все неукомплектованные. По восемь когорт в каждом вместо положенных десяти. И разномастная кавалерия, неспособная на единодушные действия. Публий Красс привел тысячу конных эдуев из Галлии — подарок Цезаря своему другу. Лучше бы Цезарь не делал этого. Они не поладили с конниками из Галатии и очень тосковали по дому.
А еще там был Абгар, царь арабов скенитов. Не знаю почему, но он не понравился мне с первого взгляда. Однако Красс доверял ему и не хотел слышать других мнений о нем. Абгар, оказалось, являлся клиентом Артавазда, царя Армении. Его рекомендовали Крассу как проводника и советника вместе с четырьмя тысячами легковооруженных скенитов.
Красс имел намерение вторгнуться в Месопотамию и ударить по Селевкии-на-Тигре — зимней резиденции царя парфян. Поскольку выступить предполагалось в зимнее время, он надеялся, что Ород с семьей будет там и что удастся захватить его в плен вместе с его сыновьями, прежде чем те разбегутся, чтобы поднять парфян против Рима.
Но армянский царь Артавазд и царь арабов-скенитов Абгар не одобрили этот план. Никто, заявили они, не может побить армию парфянских катафрактов и конных лучников на ровной местности. Зато эти воины в кольчугах, сидящие на гигантских мидийских лошадях, тоже закованных в латы, не способны сражаться в горах. Равно как и конные лучники, которым, когда у них кончаются стрелы, надлежит поворачивать и галопом нестись за другими. Поэтому, сказали Артавазд и Абгар, Крассу лучше идти к мидийским горам, а не в Месопотамию. Если вместе со всей армянской армией Красс нападет на земли парфян ниже Каспийского моря и захватит летнюю резиденцию Орода, Экбатану, он не проиграет, утверждали Артавазд и Абгар.
Я нашел этот замысел дельным и сказал о том Крассу. Но Красс отказался рассмотреть такой вариант. Сражения на равнине его не пугали. Честно говоря, я решил, что Красс попросту не захотел делиться с Артаваздом трофеями, добытыми в результате победной кампании. Тебе ведь известен нрав Марка Красса, Сервилия. В целом мире не хватило бы денег, чтобы утолить его жажду обогащения. Он был не против союза с Абгаром, не слишком сильным царем, не могущим претендовать на значительную часть трофеев. А царю Артавазду следовало бы отдать половину захваченного. По справедливости, какой славится Рим.
Как бы там ни было, Красс твердо сказал «нет». Ровная местность Месопотамии дает больше простора для маневрирования, твердил он. Ему вовсе не хочется, чтобы его люди взбунтовались, как люди Лукулла, завидев вдали гору Арарат и сообразив, что им придется карабкаться по крутым горным склонам. Кроме того, кампания в дальней Мидии могла начаться лишь летом. А его армия, сказал Красс, будет готова выступить в начале апреля. Если отложить поход до секстилия, энтузиазм легионов сойдет на нет. По моему мнению, надуманный аргумент. В солдатах Красса не замечалось ни капли энтузиазма.
Очень недовольный, царь Артавазд покинул Антиохию и отправился восвояси. Он надеялся с помощью Рима захватить Парфянское царство для себя. Но, будучи отвергнутым, решил соединиться с парфянами. И оставил Абгара при Крассе — шпионить. С того времени как Артавазд удалился, ему сообщалось обо всем, что делал Красс.
Затем в марте прибыли послы царя Орода. Их возглавлял старый человек по имени Вагис. Они выглядели очень странно, эти парфянские аристократы. Их шеи от подбородка до плеч были стиснуты спиралевидными золотыми воротниками. На головах — круглые шапки без полей, инкрустированные жемчугом и подобные опрокинутым кубкам. Их накладные фальшивые бороды крепились золотой проволокой к ушам, а усыпанные драгоценностями наряды нестерпимо сверкали. Я думаю, что Красс видел только золото, драгоценности и жемчуга. И прикидывал, сколько же всего этого должно быть в Вавилонии!
Вагис попросил Красса соблюдать договора, которые Сулла и Помпей заключили с парфянами. Все земли к западу от Евфрата — территория Рима, все земли к востоку — территория парфян.
Красс рассмеялся ему в лицо!
— Дорогой Вагис, — заявил он между взрывами смеха, — скажи царю Ороду, что я действительно подумаю об этих договорах, но лишь после того, как завоюю Селевкию-на-Тигре и Вавилонию!
Вагис помолчал. Затем поднял правую руку и показал ладонь Крассу.
— Скорее здесь вырастут волосы, Марк Красс, чем ты вступишь в Селевкию-на-Тигре! — произнес он.
У меня мороз прошел по спине. Фраза звучала как предсказание. Ты пойми, никто из восточных правителей и вельмож не любил Марка Красса. Он игнорировал гипертрофированную обидчивость этих людей, казнивших каждого, кто осмеливался при них усмехнуться. Некоторые из нас пытались урезонить его, но все эти попытки незамедлительно пресекал Публий Красс, сын Марка Красса. Он обожал отца, считал, что тот во всем прав и не может ошибаться. Публий эхом вторил отцу, а отец прислушивался лишь к сыну, так что голос разума не мог пробиться.
