— Используя мою дочь? — спросил Метелл Сципион.

— Ну не мою же! — заржал Катон. — Помпею нравятся только патрицианки. С ними он чувствует себя очень важным. Чуть ли не Цезарем, а?

— Она не захочет, — убито сказал Метелл Сципион. — Публий Красс был очень знатным. Ей это нравилось. И еще ей нравился сам Публий Красс. Правда, они толком и не пожили. После свадьбы он убыл к Цезарю, а потом в Сирию вместе с отцом. — Он поежился. — Я даже не знаю, как ей намекнуть, что собираюсь выдать ее за Помпея Пиценского. За сына Страбона!

— Скажи ей правду, — посоветовал Бибул. — Скажи, что это нужно для дела.

— Но я, право, не все понимаю, Бибул.

— Тогда повторю специально для тебя, Сципион. Мы должны перетянуть Помпея на нашу сторону. Это тебе понятно?

— Думаю, да.

— Хорошо. Идем дальше. Обратимся к событиям четырехлетней давности. К тем, что происходили в Луке. Цезарь устроил там совещание с Помпеем и Марком Крассом. Поскольку Помпей был рабом дочери Цезаря, тот убедил своего зятя помочь узаконить для него второй губернаторский срок. Если бы Помпей отказался, Цезарь был бы теперь вечным ссыльным, лишенным всего, чем владеет сейчас. А ты, Сципион, был бы великим понтификом, не забывай. Цезарь подкупил Помпея и Марка Красса, пообещав им второе консульство, но ему не удалось бы этого сделать, если бы не Юлия. Хотя что остановило бы Помпея выдвинуть свою кандидатуру на второе консульство?

— Юлия мертва, — заметил Метелл Сципион.

— Да, но Цезарь все еще держит Помпея! И пока он держит Помпея, есть шанс, что ему удастся продлить свое губернаторство в Галлии вплоть до своего второго выдвижения в консулы. Через четыре года ему это позволит закон.

— Но почему ты все время толкуешь о Цезаре? — выразил удивление Метелл Сципион. — Разве сейчас нам опасен не Клодий?

Катон так стукнул чашей о стол, что Метелл Сципион от неожиданности подпрыгнул.

— Клодий! — вскричал он презрительно. — Что бы ни затевал наш дружок Клодий, это Республике не повредит. Кто-нибудь его остановит. Но только мы, boni, можем остановить нашего подлинного врага.

Бибул вновь принялся объяснять:

— Сципион, если Цезаря не осудят до повторного консульства, мы уже никогда не осилим его! Он проведет через собрания законы, которые не позволят привлечь его ни к какому суду! Потому что теперь Цезарь — герой. Сказочно богатый герой! В первое консульство у него не было почти ничего, кроме имени. А по прошествии десятка лет ему будет дозволено делать все, что угодно, ибо весь Рим восхищается им. Рим считает его величайшим из римлян. Цезарь не ответит ни за один из проступков, — даже боги к нему повернутся, отвернувшись от всех остальных!

— Да, все это я знаю, Бибул, но также я помню, сколько раз мы пытались расправиться с ним, — упрямо сказал Метелл Сципион. — Каждый очередной заговор стоил нам массу денег, и каждый раз ты говорил одно: Цезарю пришел конец. Но каждый раз выходило иначе!

— Лишь потому, что у нас не имелось достаточного влияния, — кротко пояснил Бибул. — А почему? Да потому, что мы слишком презирали Помпея. Мы отворачивались от него, а Цезарь вступил с ним в союз. Он, безусловно, тоже его презирает, с такими-то предками! Но он использует этого выскочку. Обладающего огромным политическим весом. Претендующего на звание Первого Человека в Риме. Как вам это нравится?! Ха! Цезарь отдал ему свою дочь, которая могла выйти замуж за любого патриция. У нее в родословной и Юлии, и Корнелии — все. Она была помолвлена с Брутом, аристократом, умницей и всегда при деньгах. Но Цезарь разорвал эту помолвку. Сервилия пришла в ярость, все родичи — в ужас, но Цезарю было на это плевать! Он поймал Помпея в свои сети и сделался неуязвимым. А если мы поймаем Помпея, он сделает неуязвимыми нас. Вот почему ты предложишь ему свою дочь.

Катон слушал, не сводя глаз с Бибула. Лучший, самый испытанный, самый преданный друг. Такой миниатюрный. Волосы, брови, ресницы такие белые, что почти не видны. Даже глаза белесые. Острое личико и острый ум. Вот за что Цезарю можно выразить благодарность. Этот ум оттачивался в дискуссиях с ним.

— Хорошо, — вздохнул, поднимаясь, Метелл Сципион. — Я сегодня же поговорю с ней. Ничего не могу обещать, но, если она согласится, я сведу их с Помпеем.

Проводив Сципиона, Катон вернулся.

— Вот и славненько, — сказал Бибул.

Катон поднял чашу, хлебнул вина. Бибул укоризненно покачал головой.

— Катон, ты не должен пить. Ты пьешь слишком много. Ты убьешь себя этим.

Действительно, в последние дни Катон выглядел плоховато, хотя былой осанки не потерял. Но лицо его, прежде живое и младенчески-гладкое, стало землистым, морщинистым, несмотря на то что он едва разменял свои сорок лет. Нос, выдающийся даже здесь, в городе большеносых, грузно обвис, серые светящиеся глаза потускнели, золотистые волосы пошли бурыми пятнами, утратив каштановый блеск.

Он пил и пил. Особенно с тех пор, как отдал Гортензию свою Марцию. Бибул знал, конечно, почему он так поступил, хотя Катон никогда не обсуждал это с ним. Любовь не то чувство, с которым Катон мог справиться, особенно с любовью столь пылкой и страстной, какую он чувствовал к Марции. Она мучила его, она грызла его. Каждый день он думал о ней. Каждый день он думал, сможет ли жить, если она умрет, как умер его любимый брат Цепион. Поэтому когда вонючий Гортензий попросил, он увидел выход. Быть сильным, снова принадлежать себе! Отдать ее. Отделаться от нее.

Но это не помогло. Теперь он проводил свои ночи с парой философов-приживал — с Афенодором Кордилионом и Статиллом. Те охотно бражничали с ним, проливая над каждой его сентенцией горючие слезы, словно автором ее был сам Гомер. А под утро, когда все добрые люди вставали, они погружались в оцепенение, в сон.

Не будучи по натуре чувствительным, Бибул не понимал глубины терзающей друга боли, но он любил его, и главным образом как несгибаемого бойца. Катон противостоял всему и всем, от Цезаря до Марции. Никогда не сдавался, всегда шел до конца.

— Порции скоро исполнится восемнадцать, — сказал вдруг Катон.

— Я знаю, — несколько удивленно отозвался Бибул.

— А у меня нет для нее жениха.

— Ты, помню, прочил ей Брута…

— Он в Сицилии.

— Но вот-вот вернется. Аппий Клавдий ему больше не нужен. Поэтому с Клавдией он, скорее всего, разведется, если получит новое предложение.

Раздался смех, похожий на ржание.

— Только не от меня! У Брута был шанс. Он женился на Клавдии, и кончим на том.

— А как насчет отпрыска Агенобарба?

Катон наклонил бутылку. Тонкая темная струйка полилась в опустевшую чашу. Глаза в красных прожилках лукаво блеснули.

— А как насчет тебя, старина?

Бибул ахнул.

— Меня?

— Да, тебя. Домиция умерла, так почему бы…

— Я… я… я никогда не думал… о боги, Катон!

— Разве она тебе не подходит, Бибул? Я понимаю, у Порции нет приданого в сто талантов, но она далеко не бедна. С хорошим происхождением, прекрасным образованием. Верная, прямодушная. — Он повертел в руках чашу. — Жаль, что она девушка, а не юноша. Она стоит тысячи римских юнцов.

С глазами, полными слез, Бибул протянул другу руку.

— Марк, конечно, я возьму ее! Для меня это честь.

Но Катон не ответил на жест.

— Ладно, посмотрим, — проворчал он и допил вино.

В семнадцатый день января Публий Клодий оделся для верховой прогулки, прикрепил к поясу меч и пошел к жене. Фульвия с отсутствующим видом полулежала на мягкой кушетке. Ночная сорочка из тончайшего шелка облегала ее роскошные формы. Увидев, во что одет муж, она выпрямилась.

— Клодий, в чем дело?

Он сделал гримасу, сел на край ложа и поцеловал ее в лоб.

— Душенька моя, Кир умирает.

— О нет! — Фульвия уткнулась в плотную льняную рубашку супруга, потом удивленно вскинула голову. — Но ты едешь куда-то! Почему? Разве Кир умирает не в Риме?

— Да, он в Риме, — сказал Клодий с искренней горечью в голосе, ибо умирал не только лучший архитектор Италии, спроектировавший для него виллу, но и близкий ему человек. — Однако он вбил себе в голову, что в его расчеты вкралась ошибка. Я должен все проверить на месте. Завтра вернусь.