Цезарь шагал вместе с солдатами, окруженный молодыми, но уже видавшими виды ветеранами десятого легиона.

— Да, это марш, Цезарь! — сказал ему кто-то, перелезая через огромный валун. — На этот раз то, что надо!

— Перед тобой еще тридцать пять миль такой радости, парень, — сказал Цезарь, широко улыбаясь, — и их нужно пройти до заката. Я хочу, чтобы наш веснушчатый друг, шагающий по Эгнациевой дороге, уткнулся своим курносым носом мне в зад. Он думает, что с ним идут лучшие римские легионеры. А я знаю, что это не так. Настоящие римские легионеры топают вместе со мной.

— Настоящих римских легионеров, — сказал Кассий Сцева, один из центурионов десятого, — воспитывают настоящие римские генералы, а более настоящего римского генерала, чем Цезарь, не сыщешь нигде.

— Это как посмотреть, Сцева, как посмотреть, но спасибо на добром слове. А теперь, парни, берегите дыхание. Оно вам еще пригодится.

К концу дня армия Цезаря заняла высоты восточнее Эгнациевой дороги, милях в двух от Диррахия. Поступил приказ окопаться, то есть построить большой лагерь с фортификациями.

— Почему ты не хочешь закрепиться там, где повыше? — спросил Антоний, указывая рукой на юг. — На том плато. На Петре, по-местному.

— Петру пусть занимает Помпей.

— Там ведь наверняка лучше с рельефом!

— Но слишком близко к морю, Антоний. Нас начнет доставать флот. Нет уж, благодарю, обойдемся без Петры.

На следующее утро марширующий по Эгнациевой дороге Помпей обнаружил Цезаря между собой и Диррахием и незамедлительно занял плато.

— Цезарю придется попотеть, чтобы выкурить нас отсюда, — сказал он Лабиену. — Здесь хороший рельеф и Диррахий доступен, потому что мы возле моря. — Он повернулся к своему зятю Фаусту Сулле. — Фауст, пошли сообщение моим адмиралам, что любые разгрузки отныне вести надо здесь. И пусть начнут перевозку того, что есть в Диррахий. — Он иронически вздернул губу. — Нельзя, чтобы Лентул Крус остался без перепелиного или рыбного соуса.

— Это тупик, — мрачно сказал Лабиен. — Цезарь нас тут обложит.

Удивительно точное предсказание. Несколько следующих дней старшие офицеры Помпея наблюдали за тем, как Цезарь укрепляет линию холмов на расстоянии полутора миль от Эгнатиевой дороги, начиная от стен своего лагеря и прямо на юг. Затем он соединил укрепленные узлы траншеями и земляными валами.

Лабиен с досады выругался:

— Cunnus! Он строит циркумвалляцию. Он собирается отгородить нас от моря и пастбищ.

Чуть ранее Цезарь собрал свою армию.

— Сейчас мы в тысяче миль от Длинноволосой Галлии, ребята! — весело крикнул он. — Прошедший год должен был показаться вам странным в сравнении с теми, что мы провели там. Пришлось больше шагать, чем копать! Не так много голодных дней! И по ночам вы не очень-то мерзли! Время от времени ерундовые стычки! А в солдатских кубышках денег все больше! Приятное, краткое путешествие по морю, чтобы проветрить ноздри! Все это хорошо, — продолжал он спокойнее, — но в таком режиме вы потеряете форму! Можем ли мы это допустить, а, ребята?

— НЕТ! — радостно взревели солдаты, от всей души веселясь.

— Я думаю то же. А еще думаю, что пришло время этим cunni в моих легионах заняться тем, что они делают лучше всего! А что вы делаете лучше всего, ребята?

— КОПАЕМ! — в один голос ответили солдаты и засмеялись.

— Ну так покажите свое мастерство! Будем копать! Похоже, Помпей все же решится дать нам сражение! А можем ли мы идти в бой, не перетащив для начала несколько миллионов корзин земли?

— НЕ МОЖЕМ! — закричали хохочущие солдаты.

— Вот-вот. Значит, займемся этим. Наверстаем упущенное! Будем копать, копать и копать! А потом покопаем еще. Я хочу, чтобы Алезия показалась вам праздником. А еще хочу отрезать Помпея от моря. Как, ребята? Вы согласны копать вместе с Цезарем, вместе со мной?

— ДА! — заревели они, размахивая шарфами.

— Циркумвалляционная линия, — задумчиво промолвил Антоний.

— Антоний! Ты не забыл это слово!

— Как можно забыть Алезию? Но, Цезарь, зачем?

— Чтобы Помпей нас зауважал, — сказал Цезарь таким тоном, что нельзя было понять, шутит он или нет. — Ему нужно прокормить больше семи тысяч лошадей и девяти тысяч мулов. Здесь это легко, поскольку зимой в этой местности идет дождь, а не снег. Трава не жухнет, продолжает расти. То есть если он сможет пасти животных. Но если я обнесу его лагерь стеной, у него возникнут проблемы и его конница перестанет быть силой. Когда нет места для маневра, конницы тоже словно бы нет.

— Ты меня убедил.

— Но это не все. Я хочу унизить Помпея в глазах его союзников и клиентов-царей. Я хочу, чтобы такие властители, как Деиотар и Ариобарзан, съели свои ногти, гадая, даст ли Помпей мне сражение. Его войско по численности и по мощи вдвое превосходит мое. Но он не решается атаковать. Если так пойдет и дальше, союзники могут в нем усомниться и отозвать своих рекрутов. В конце концов, они платят, а люди, которые платят, хотят видеть результат.

— Убедил, убедил! — крикнул Антоний и поднял руки, показывая, что сдается.

— Надо еще продемонстрировать Помпею, на что способна настоящая армия, — продолжил Цезарь, игнорируя его восклицание. — Он хорошо знает, что перед ним галльские ветераны и что в последний год они прошагали две тысячи миль. Но они будут копать, несмотря на усталость и на то, что у нас мало еды. Зная, что я связан и что еды мало, Помпей наверняка будет постоянно патрулировать море, а я не заметил, чтобы эффективность его флота упала с тех пор, как умер Бибул.

— Как ни странно, но это так.

— Бибул всегда делал больше, чем от него требовалось. И сейчас адмиралы используют его наработки, Антоний. — Цезарь вздохнул. — Говоря откровенно, мне горько, что его нет. Он был сильным противником, но он умер. Сенат без него будет уже не тот.

— Он будет намного лучше!

— В смысле простоты принятия решений — конечно. В смысле наличия крепкой и уверенной в своей правоте оппозиции — нет. Единственное, чего я опасаюсь, Антоний, это того, что победа в войне окончательно лишит меня оппонентов.

— Иногда я тебя не понимаю, Цезарь, — проворчал Антоний, комично поджав губы к носу. — Скажи на милость, зачем тебе нужны какие-то оппоненты? Сейчас ты можешь выполнить все, что задумал. Все твои решения идут Риму на пользу. А кто не давал твоим планам пойти в ход намного раньше? Все те же самые Бибул и Катон. У них двойные стандарты: одни — для себя, другие — для прочих. Извини, но я думаю, что потеря Бибула весьма полезна для нашего дела. То же я скажу, если вдруг окочурится и твой доброжелатель Катон.

— Ах, Антоний, ты веришь в меня больше, чем я сам. Пойми, автократия очень коварна. Нет человека, который не уверует в собственную непогрешимость, если его будут со всех сторон восхвалять, — сдержанно сказал Цезарь. Он пожал плечами. — Во всяком случае, Бибула уже ничто не вернет.

— Есть еще сын Помпея со своими египетскими квинкверемами. Он ликвидировал твой опорный пункт Орик и сжег тридцать моих транспортов в Лиссе.

— Ха! — презрительно выдохнул Цезарь. — Все это ерунда. В Брундизий, Антоний, мы поплывем по чистому морю и на кораблях Помпея. Что мне Орик? Я замечательно проживу без него. А вот Помпею от меня не избавиться. Я буду донимать его всюду, куда бы он ни пошел.

В дни безжалостных майских дождей затеялось странное соревнование. Обе армии рьяно копали. Цезарь старался сжать территорию, контролируемую Помпеем, тот же, напротив, старался расширить ее. Люди Цезаря работали под постоянным градом стрел и камней. У Помпея трудности были другими. Его люди ненавидели копать, не понимали, зачем это нужно, и копали только из страха перед Лабиеном, который, казалось, один сознавал, насколько важен этот тяжелый и изнурительный труд. Рабочих рук у него было вдвое больше, и лишь это позволяло ему немного опережать землекопов противника, но не настолько, чтобы сделать прорыв.

Иногда случались стычки, но обычно не в пользу Помпея. Ему мешал страх спровоцировать настоящую битву. Не сразу он понял, что близость к морю хороша не во всем. Ручьи и речушки, питающие водой его армию и животных, стремились, естественно, к побережью, но с территории, занятой Цезарем, а тот все активней пускал их в обход плато.