— За четыре дня, — сказал Лабиен, — любой офицер Цезаря может покрыть четыреста миль. А вы покрыли не более полутора сотен.

— Кто ты такой, чтобы нас упрекать? — ледяным тоном спросил Луций Цезарь.

— Я — Тит Лабиен, юноша. — Лабиен смерил молодого Луция Цезаря презрительным взглядом. — Твое лицо говорит мне, кто ты. А еще оно говорит, что своему родителю ты не опора.

— Хватит! — рявкнул Помпей, теряя терпение. — Говорите о главном!

— Цезарь вошел в Авксим, который приветствовал его очень радушно. Аттий Вар и его пять когорт отступили, но Цезарь послал следом за ними одну из своих центурий. Аттий Вар потерпел поражение. Почти все его люди сдались. Некоторые разбежались.

Воцарилось молчание, через какое-то время нарушенное Катоном.

— Одна центурия, — медленно произнес он. — Восемьдесят человек. Против двух тысяч.

— Дело в том, — с готовностью пояснил Луций Росций, — что солдаты Вара победить не могли. Они тряслись при одной мысли о схватке. Но как только Цезарь согласился взять их под начало, боевой дух к ним мгновенно вернулся. Поразительно, да?

— Нет, — криво улыбаясь, сказал Лабиен. — Это нормально.

Помпей сдержался и тут.

— Цезарь выдвинул нам условия?

— Да, — ответил молодой Луций Цезарь. Он глубоко вдохнул и скороговоркой отбарабанил: — Вот условия Цезаря, Гней Помпей. Первое: ты и Цезарь должны распустить свои армии. Второе: ты должен немедленно отбыть в Испанию. Третье: набранные за это время войска должны быть распущены. Четвертое: господство террора должно прекратиться. Пятое: должны быть проведены свободные выборы и возврат к конституционному правлению как Сената, так и народа. Шестое: ты и Цезарь должны встретиться, обсудить ваши разногласия и прийти к соглашению, скрепив его клятвой. Седьмое: при достижении соглашения Цезарь сам передаст свои провинции сменщику. И восьмое: Цезарь должен получить право лично участвовать в консульских выборах.

— Бред! — воскликнул Катон. — Он же не думает, что мы это примем! Ничего более абсурдного я никогда не слыхал!

— То же сказал и Цицерон, — кивнул молодой Луций Цезарь. — Совершенный абсурд.

— И где же это ты встретился с Цицероном? — с вкрадчивой мягкостью спросил Лабиен.

— На его вилле, недалеко от Минтурн.

— Минтурны? Странный, однако, ты выбрал маршрут!

— Нам нужно было помыться. Наше пребывание у Цезаря чересчур затянулось. От нас дурно пахло.

— И как это я сам не сообразил? — вяло спросил Лабиен. — От вас, значит, пахло. А от Цезаря пахло? Или от его офицеров?

— От Цезаря — нет. Но он моется ледяной водой!

— Правильно делает. Только так можно добиться, чтобы от тебя хорошо пахло в военную пору.

Помпей громко кашлянул.

— Прекратите. Ну что ж, теперь мы имеем его условия. Он предъявил их официально, какими бы абсурдными они ни были. Но я согласен с Катоном. Он не относится к ним серьезно, а просто тянет время.

Он крикнул:

— Вибуллий! Сестий!

Вошли два префекта: Луций Вибуллий Руф, инженер, и Сестий, кавалерист.

— Вибуллий, поезжай в Пицен, найди там Лентула Спинтера и Аттия Вара. Убеди их как можно скорее выступить против Цезаря. У него только две когорты, поэтому они смогут его побить — если им удастся объяснить это своим солдатам! От моего имени заставь их сделать это.

Вибуллий Руф отсалютовал и ушел.

— Сестий, ты едешь к Цезарю. Скажешь ему, что его условия неприемлемы, пока он не освободит незаконно занятые города и не вернется в Италийскую Галлию. Эти шаги с его стороны я приму как знак доброй воли. Подчеркни, что никакие соглашения невозможны, пока он опять не пересечет Рубикон.

Публий Сестий, префект кавалерии, отсалютовал и ушел.

— Вот хорошо! — сказал довольно Катон.

— Что Цезарь подразумевает под словами «господство террора»? Какое еще господство террора? — спросил Метелл Сципион.

— Мы с Росцием думаем, — сказал Луций Цезарь-младший, — что имеется в виду паника в Риме.

— Ах, это! — фыркнул Метелл Сципион.

Помпей прочистил горло.

— Итак, уважаемые сенаторы, наши пути расходятся, — сказал он с большим удовлетворением, чем Катон и Метелл Сципион, вместе взятые. — Завтра мы с Лабиеном отбудем в Ларин. Шестой и пятнадцатый уже на марше. Консулы, вы поедете в Капую, чтобы ускорить вербовку. Если увидите Цицерона, скажите ему, чтобы взялся за ум. Чем он занят в Минтурнах? Уж конечно, не делом! Наверное, строчит письма Аттику и боги ведают кому еще!

— А из Ларина, — поинтересовался Катон, — ты пойдешь на север к Пицену?

— Там посмотрим, — ответил Помпей.

— Я понимаю, консулы нужны в Капуе, — сказал Катон, оживляясь, — но мы, разумеется, едем с тобой.

— Нет, не едете! — Помпей выпятил подбородок. — Вы тоже отправитесь в Капую. У Цезаря там пять тысяч гладиаторов, их надо как-то рассеять. К сожалению, у нас нет тюрем, но вы, полагаю, все-таки разрешите эту проблему. В Ларин меня будет сопровождать только Тит Лабиен.

Это правда, что Цицерон тянул время и никакой вербовкой не занимался, ни в Минтурнах, ни тем более в Мизене, куда успел уже перебраться со всей своей свитой, которую составляли Квинт Цицерон, Квинт Цицерон-младший и его собственный сын Марк. Плюс двенадцать ликторов с фасциями, перевитыми лавром, ибо Цицерон был триумфатором, еще не удостоившимся триумфа. Очень надоедает, когда твои родичи все время мельтешат где-то рядом, но постоянное присутствие сытого и разряженного эскорта усугубляет эту докуку втройне. Цицерон не имел права и шагу сделать без этих ребят. Малиновые туники, перехваченные широкими кожаными поясами, медные, начищенные до блеска эмблемы, топорики в фасциях из тридцати прутьев — импозантно, конечно. Но все это не для серьезных, обремененных раздумьями о судьбе государства людей.

В Мизене странствующего мыслителя посетил не кто иной, как многообещающий молодой адвокат Гай Требатий Теста, уже оставивший службу у Цезаря, но глубоко впитавший в себя дух, царивший в его окружении. Он пришел просить Цицерона вернуться в Рим, который очень нуждался в умных и проницательных консулярах.

— Я никуда не поеду по приказу изгоя! — возмущенно ответил ему Цицерон.

— Марк Цицерон, Цезарь отнюдь не изгой, — возразил умоляющим тоном Требатий. — Он просто хочет восстановить свое попранное достоинство и не желает Италии зла. Наоборот, он полагает, что его присутствие в Риме обеспечит всем римлянам долгожданный покой.

— Пусть полагает, что хочет! — огрызнулся Цицерон. — Я — за республику, а не за тиранию. Цезарь твой метит в цари, да и Помпей, кстати, тоже. Ха! Царь Магн! Нелепее ничего и придумать нельзя.

После такой отповеди Требатию ничего не осталось, как удалиться.

А потом пришло письмо от самого Цезаря, судя по его лаконичности, весьма раздраженного.