— Я уезжаю не завтра, — тихо произнес он. — К тому времени Бибул уже будет дома.
— Да, конечно, — равнодушно сказала она, потом вдруг просияла и хлопнула себя по коленям. — Что я покажу тебе, Брут! Я тут просматривала Фабия Пиктора и обнаружила серьезное историческое несоответствие. В той главке, где он обсуждает уход плебса на Авентин.
А, это уже нечто получше! Брут с удовольствием погрузился в изучение текста, хотя его больше занимало оживленное лицо Порции, чем чье-то мнение об уходе плебса на Авентин.
Но слухи все ширились и росли. К счастью, весна этого года, совпавшая с календарным летом, была очень мягкой. Лили дожди, пригревало солнышко, и как-то не верилось, что в Италийской Галлии притаился паук, готовый задушить Рим. Впрочем, простые граждане Рима так и не думали. Они обожали Цезаря, они считали, что в сложившейся ситуации повинен Сенат. И делали вывод, что все закончится хорошо, как всегда это бывает. Однако на влиятельных всадников восемнадцати старших центурий слухи действовали сильнее. Единственное, что их заботило, — это деньги, и малейший намек на гражданскую междоусобицу шевелил волосы на их загривках.
Группа банкиров — Бальб, Оппий, Рабирий Постум — неустанно трудилась, пытаясь заставить плутократов, подобных Титу Помпонию Аттику, понять, что отнюдь не в интересах Цезаря замышлять войну с Римом. Что Катон и Марцеллы ведут себя безответственно, приписывая Цезарю столь дикие настроения. Что они сами приносят больше вреда римской коммерции, чем любые действия Цезаря, которые он мог предпринять, чтобы защитить свою будущую карьеру и свое dignitas. Он — законопослушный человек и всегда был таким. С чего бы вдруг ему вздумалось нарушать конституцию? Катон и Марцеллы неустанно твердят, что он — враг всех республиканских завоеваний, но на чем это основывается? Ни на чем. Все выглядит так, будто они используют Цезаря как способ сделать Помпея диктатором. Разве это не Помпей позволил boni ставить под сомнение dignitas и репутацию Гая Юлия Цезаря? Разве не он стоял за всей этой заварушкой? Чьи мотивы более подозрительны — Цезаря или Помпея? Чье поведение в прошлом ясно демонстрировало стремление к власти — Цезаря или Помпея? Кто был реальной опасностью для Республики — Цезарь или Помпей? Ответ, говорила неутомимая маленькая группа, всегда напрашивается лишь один: Помпей.
А тот, отдыхая на своей неаполитанской вилле, неожиданно заболел. Причем, по слухам, серьезно. Мрачная Корнелия Метелла, встречавшая всадников и сенаторов, потекших к больному, твердо и ясно объясняла каждому, что положение мужа критическое, и давала всем поворот от ворот.
— Прошу прощения, Тит Помпоний, — сказала она Аттику, появившемуся едва ли не первым, — но доктора запретили визиты. Мой муж борется за жизнь и не может тратить силы на что-то еще.
— О-о, — округлил рот сильно обеспокоенный Аттик. — Нам очень нужен здоровый Гней Помпей, Корнелия!
На самом деле он не это хотел сказать. Его заботила вероятность того, что именно Помпей стоит во главе развязанной кампании с целью обвинить Цезаря в преступлении. Аттику, очень состоятельному и влиятельному человеку, нужно было объяснить Помпею, какой эффект на финансы произведет вся эта политическая клевета. К несчастью, Помпей ничего не смыслил в коммерции. У него был управляющий, которому он доверял. А тот вкладывал все деньги хозяина либо в банки, либо в земли. Обладай Помпей головой Брута, он уже давно бы унял этих boni, ибо их агитация отпугивала денежные поступления в Рим. А для Аттика как для крупного коммерсанта это был сущий кошмар. Денежки утекали, прятались в темноте, не высовывались на свет, не выполняли работу. Кто-то должен втолковать boni, что они опасно влияют на истинный источник жизненной силы Рима — финансы.
Но все кончилось тем, что он уехал ни с чем. Впрочем, как и все остальные.
А в это время Помпей прятался в глубине своей виллы, недосягаемый для чьих-либо глаз. Почему-то чем выше он поднимался, тем больше редели ряды его окружения. Сейчас, например, его единственным утешителем был Метелл Сципион. Он и одобрил решение зятя притвориться смертельно больным.
— Я должен знать, какое у народа мнение обо мне и как он ко мне относится, — сказал ему Помпей. — Нужен ли я им? Необходим ли я им? Любят ли они меня? Все ли еще я Первый Человек в Риме? Это высветит их настроения, Сципион. Я велел Корнелии составить список всех, кто придет справиться обо мне, и записать то, что они ей скажут. Это поможет мне узнать правду.
К сожалению, калибр мозгов Метелла Сципиона не расчислял тонкости и нюансы. Поэтому ему и в голову не пришло возразить, что посетители могут говорить одно, а думать другое и что по крайней мере половина из них в душе будет надеяться, что Помпей безнадежен.
Таким образом, они оба, смеясь, просматривали список Корнелии, играли в кости, в шашки и в домино, а потом расставались, чтобы заняться своими делами. Помпей уже в который раз перечитывал «Записки» Цезаря, но без всякого удовольствия. Этот ужасный человек был больше чем просто гений. Он еще обладал такой неколебимой верой в себя, какой у Помпея никогда не бывало. Цезарь не расцарапывал себе лицо и грудь от отчаяния, прячась в палатке после проигранного сражения. Он невозмутимо продолжал начатое и добивался успеха. И почему у него такие талантливые легаты? Если бы Афраний и Петрей в Испаниях хотя бы наполовину обладали задатками Требония, Фабия или Децима Брута, их хозяину не о чем было бы беспокоиться.
Метелл Сципион в свое личное время сочинял чудесные маленькие пьески для актеров и актрис, не стеснявшихся выступать голышом, и сам их ставил.
Смертельная болезнь длилась месяц, после чего в середине секстилия Помпей влез в паланкин и направился к своей вилле на Марсовом поле. Не желая и в самом деле подцепить какую-нибудь лихорадку, он ехал по Латинской дороге. Известие о его критическом состоянии распространилось повсюду. Люди толпами приветствовали выздоравливающего, подносили цветы. А он высовывал голову из окна, с трудом улыбался и махал им якобы ослабевшей рукой. Чтобы сократить время пути, паланкин двигался и в темноте, но, к великой радости его пассажира, люди все равно сбегались к нему, аплодировали и освещали путь факелами.
— Это все правда! — с радостью сообщил он своему спутнику, делившему с ним паланкин, ибо Корнелия Метелла путешествовала одна, чтобы не давать повода мужу для амурных заигрываний в дороге. — Сципион, они любят меня! Действительно любят!
— Ну и что тут такого? — позевывая, спросил Метелл Сципион.
— Значит, чтобы поднять солдат в Италии, мне стоит только выйти из паланкина и ступить на землю.
— Угу, — буркнул Метелл Сципион и уснул.
Но Помпею все не спалось. Он широко распахнул занавески и, откинувшись на подушки, продолжал махать всем рукой. Это правда, это чистая правда! Народ Италии любит Помпея. Зря он опасается Цезаря. У того нет никаких шансов, даже если он поглупеет настолько, чтобы пойти на Рим. Но он не пойдет. В глубине души Помпей очень хорошо понимал, что для Цезаря это не выход. Он скорее выберет бой на Форуме или в Сенате. Или… в суде. Нет, его надо свалить. В этом Помпей с boni не расходился. Цезарь как полководец далеко себя не исчерпал. Если его не стреножить, он превзойдет Помпея во всем. И даже в том, что ему не придется добавлять к своему имени эпитет Великий — народ сам наречет его так. Он знал, что военная карьера Цезаря далеко не закончена и что, если бы ему не мешали, он превзошел бы Помпея до такой степени, что стал бы Цезарем Великим и ему не надо было бы самому себе присваивать имя Магн.
Как он об этом узнал? Тит Лабиен стал писать Помпею, смиренно надеясь, что бывший патрон давно уже простил его за ту достойную сожаления ошибку с Муцией Терцией. Цезарь что-то имеет против него — ревнует, конечно. Цезарь не может симпатизировать человеку, способному на самостоятельные и потрясающе успешные действия. Таким образом, обещанного совместного консульства с Цезарем у него не получится. Когда они вместе переходили через Альпы в Италийскую Галлию, Цезарь сказал ему, что, как только галльская кампания кончится, он отбросит Лабиена, как пылающий уголек. Но, сообщал Лабиен, о марше на Рим Цезарь даже не помышляет. А кому о том еще знать, как не его правой руке? Ни словом, ни взглядом Цезарь никогда не делал намека на стремление совершить государственный переворот. И другие легаты, от Требония до Гиртия, ничего такого не говорят. Нет, единственное, чего хочет Цезарь, — это получить консульство, а потом начать войну с парфянами. Отомстить за своего друга Марка Лициния Красса.
