На вид деревянная, тусклого черного цвета, старая и потертая, по бокам — несколько свежих царапин. Девушка попыталась открыть ее, но не нашла крышки. Странно, подумала она, непонятно, где низ, где верх, никаких петель или стыков. Но Арчер открывал ее и заглядывал внутрь. Ей запомнилось, как пристально он смотрел. Она встряхнула шкатулку, но ничего не услышала. Как же он ее открыл? Эта штука похожа на цельный кусок дерева. Что в ней такого важного, почему он потребовал, чтобы она ее забрала? Почему араб хотел из-за нее убить? Но больше всего ее тревожили слова Арчера. «Geh el спр».В конце концов она убрала шкатулку, вернулась на свое место и засунула сумку на полку.

В аэропорту Кеннеди Коттен быстро прошла таможенный и иммиграционный контроль. Пересекая оживленный терминал, она остановилась у банкомата, сняла деньги и вышла через автоматические двери на улицу. Зимний ледяной ветер Нью-Йорка ударил в лицо. В это время года на северо-востоке нет ничего хорошего, подумала девушка. Правильно, что она уезжала на праздники, подальше от снега и болезненного расставания с Торнтоном Грэмом. Коттен подозвала такси и забралась на заднее сиденье, пристроив сумку на коленях. Назвала водителю свой адрес в центре Манхэттена и откинулась на спинку.

Ей все вспоминались тревожные сны, приснившиеся в самолете. Никак не получалось от них отвлечься — забыть сырой запах древней камеры, оглушительный выстрел, все еще теплую кровь араба, бледную кожу и синеющие губы Арчера, его последнюю попытку поднять руку, его дыхание, когда он шептал: «Geh el crip».«Ты единственная». Не мог он сказать ей этих слов. Не мог. Но сказал.

Сквозь грязное окно машины она смотрела, как мимо проплывают искаженные очертания города.

Войдя в квартиру, Коттен оставила на автоответчике Теда Кассельмана сообщение о том, что вернулась. Она уже звонила ему из Анкары, потом из Великобритании. Но он все равно настоял, чтобы она позвонила, как только доберется. Наставник, заботливый друг — Тед очень рассердился, что Коттен так рисковала, и успокоится, лишь узнав, что она благополучно ступила на американскую землю.

Коттен полчаса простояла под горячим душем, потом взяла штопор и вытащила пробку из бутылки «шардоннэ». Наполнила бокал. Сегодня без водки. От вина ее всегда клонило в сон, а это сейчас самое подходящее.

Шкатулка Арчера стояла на кухонном стола. Девушка рассматривала ее, сидя в обеденном уголке и сжимая в ладонях бокал вина. Ни отметок, ни пазов, ни петель. Если там и есть стыки, они прячутся среди волокон дерева.

Она потерла шею. Мышцы болели, но душ помог расслабиться. Так прекрасно было ощущать, как по шее и спине льется горячая вода. Слава богу, кокосовый аромат шампуня помогизбавиться от запахов, которые, казалось, застряли в пазухах носа. Коттен отпила «шардоннэ», потом расстегнула заколку и отбросила влажные волосы назад, на банный халат.

Через несколько минут она поднялась и побрела в гостиную. На столе квартирный хозяин оставил накопившиеся письма.

— Счета и макулатура, — пробормотала она, собираясь смахнуть все в ящик. Там, частично заваленная еще более старой почтой, лежала фотография Торнтона Грэма в серебряной рамке. Коттен засунула ее туда накануне отъезда в Ирак. Их связь была ошибкой. Она отодвинула конверты, открывая его лицо.

Торнтон Грэм был ведущим новостей на CNN, на него смотрела за ужином вся страна. Красивый, уверенный, опытный — и женатый. Когда она получила свое первое задание на канале, именно он особо отметил ее работу. Его обаяние и красота ошеломляли ее, она им восхищалась.

Коттен запомнила первую встречу с Торнтоном — в прошлом году, под Рождество. Обычно она ходила на работу пешком, но в тот день взяла такси, потому что тащила украшения. Чтобы не ходить сто раз к машине, она взяла две коробки, перекинула через плечо сумку и ухватила пакет с голландскими шоколадками, которые собиралась положить в вазу на столе. Привратник придержал ей двери и помог донести все до лифта. Но, шагнув в лифт, Коттен задела дверь, и сумка соскользнула с плеча. Кто-то сзади поправил ей ремешок. Она обернулась, чтобы поблагодарить, заметив, что этот кто-то не торопится убирать руку, и уставилась прямо в лицо Торнтона Грэма, старшего обозревателя CNN. Ей удалось произнести «спасибо вам», но «вам» застряло в горле и прозвучало хрипло. Торнтон, явно польщенный ее восторгом, сверкнул своей знаменитой улыбкой. Коттен отвернулась, пытаясь казаться невозмутимой или хотя бы скрыть восхищение, но не удержалась и посмотрела на его отражение в латунных дверях лифта. А взглянув, смущенно заметила, что он смотрит на нее. Этот подъем длился вечно. Торнтон вышел на том же этаже, что и Коттен. Взял ее коробки и проводил до кабинета. А перед уходом пригласил пообедать. Так началась их пламенная любовная связь, длившаяся почти год. Теперь все закончилось — закончилось и осталось в прошлом.

Допив вино, Коттен согрелась. Мышцы шеи расслабились, она слегка опьянела. Смахнув пачку писем в ящик и закрыв лицо Торнтона, отправилась на кухню. Взглянув на шкатулку Арчера, решила на всякий случай спрятать ее в надежное место, пока не решит, что с ней делать.

Коттен сполоснула бокал. Вытирая его, подняла голову и посмотрела на чайник на плите. Кое-что придумав, она переставила чайник на стол и открыла духовку.

Бросила быстрый взгляд на шкатулку, затем в духовку. Осторожно поставила шкатулку между нагревательными элементами и со щелчком закрыла дверцу. Место не хуже других, подумала она. Потом вернула чайник на место, погасила свет и отправилась спать.

Впервые за многие годы ей снилось детство, игры на родительской ферме. Но в основном снилась ее сестра-близнец.

Утром Коттен порылась в ящичке с косметикой. Туши не оказалось. Нашлось несколько тюбиков тонального крема и новые румяна. Тени для глаз, подводка, помада, но туши нет. Она взяла единственный тюбик в Ирак и оставила его в пустыне. Девушка изучила свое лицо в зеркале. Золотисто-желтые глаза совсем невыразительны. Отбросив непослушную, все время выбивавшуюся прядь, она в последний раз взглянула на отражение. На миг показалось, что это лицо матери, а не ее собственное. Коттен дотронулась до кожи под глазами и вокруг рта. Воспоминания о прошлой жизни в Кентукки выбили ее из колеи. Она видела глубокие морщины и темные круги под глазами на женских лицах — женщины были ненамного старше, чем она сейчас. Двадцать семь — это почти тридцать, а после тридцати уже недолго до…

Мама называла ее выдумщицей и мечтательницей. Это правда. И на крыльях мечты она улетела из мира, в котором женщины слишком быстро старели, слишком рано теряли надежду… и слишком рано умирали. — Прости, мама, — прошептала она. Коттен капнула духами за уши и закрыла ящичек с косметикой. На кухне сгрызла батончик мюсли и выпила чашку растворимого кофе. Завтракая, она разглядывала плиту. На вид — плита как плита. На всякий случай Коттен вытащила сковородку из шкафчика и поставила на конфорку рядом с чайником. Отлично.

Она прошла десять кварталов от своего дома до штаб-квартиры CNN. Было холодно, но Коттен этого почти не заметила. Ей не терпелось получить ответы на свои вопросы.

Неожиданно заверещал мобильник.

— Алло, — произнесла она, лавируя в толпе.

— Привет, солнце. Ты вернулась!

— Несси! — Коттен улыбнулась, обрадовавшись звонку подруги.

— Ну, как оно прошло? Похоже, там становится очень жарко.

— Ты не поверишь, в каком дерьме я побывала за последние дни… — Она принялась рассказывать — но все же пропустила ту часть истории, где Арчер умолял ее взять шкатулку и смотрел жутковатым взглядом, словно знал ее, и говорил на языке, который существовал лишь в ее собственном мире. Языке, которого никто бы не понял. — Потом пришлось подкупить турков на границе. И я целый день ехала в автобусе, в котором от людей воняло козлятиной. И кажется, контрабандой протащила с Ближнего Востока в США какой-то артефакт.