— Теперь, — сказал Кем-весет, — я должен удалить этот обломок — вот так! — и остатки старой крови. Да… есть! — Он ловко вставил плоский диск из полированного серебра, который сформировал из куска, вытребованного у Симеркета, и укрепил его с помощью смолы мастикового дерева.

— Говорят, что мозг никчемный орган, — вещал Кем-весет, накладывая швы иглой с продетым сквозь нее сухожилием ягненка. — Но смотрите, что этот крошечный кусок кости смог сделать бедному мальчику! — Он поднес обломок к свету, где все могли увидеть, как заблестела на нем кровь. С восклицаниями и ругательствами исинские воины заерзали на своих местах. Но Кем-весет продолжил лекцию: — Это говорит о том, что мозг должен быть годен на что-то. Вы согласны?

Никто ему не ответил. Кем-весет пожал плечами и начал подшивать кусочек кожи. Затем приготовил массу из меда и трав, намазал ее на кусок ткани и прижал к ране. Закончив, он обмотал голову Рэми тряпкой.

Только тогда он встал на ноги, возвещая:

— Еще вина! Мне! — По комнате прокатился общий вздох облегчения.

Симеркет почувствовал, что он весь в поту и что головная боль, подступавшая целый день, окончательно сдавила ему виски. Он не сказал о ней Кем-весету, опасаясь, как бы тот в порыве исцеления не бросился кромсать его череп…

— Когда ты будешь знать, выживет ли мальчик? — спросил его Симеркет.

— Следующие десять мер водяных часов все покажут, — ответил врач. — Если у него разовьется лихорадка, он умрет.

Десять часов! Он не мог ждать десять часов. Он сойдет с ума в этой могиле! Ему необходимо пройтись пешком, побродить по улицам, подышать свежим воздухом. И тут он понял, в чем нуждался больше всего в этот момент; им овладел демон гнева — он нуждался в вине.

— Я должен уйти, — скороговоркой произнес он. — Вернусь позднее. У меня есть дело в городе.

Кем-весет заверил его, что побудет с больным, пока они не узнают его судьбу — какой бы она ни была.

Не говоря ни слова ни Мардуку, ни Нидабе, Симеркет бросился бежать. Мардук крикнул ему вслед, что если он подождет, то найдется человек, кто выведет его наверх. Но Симеркет не стал ждать. Даже когда Нидаба окликнула его, предлагая помощь, он и тогда не остановился.

Без фонаря, без провожатого — он понятия не имел, куда бежит. Он просто бежал вперед, перепрыгивая через корни, через разбитые керамические плитки, бежал, падая и спотыкаясь. Когда вдалеке забрезжил слабый свет, просачивающийся сквозь решетку шахты, Симеркет бросился к ней. Он нашел винтовую лестницу и полез вверх. Ему потребовалось несколько минут на то, чтобы найти щеколду, но в конце концов, задыхаясь, он сумел выйти на вавилонский сумеречный свет.

И прислонился к стене. Улица была ему незнакома. Как всегда, он попробовал сориентироваться по Этеменанки, но угол зданий в этом районе загораживал вид на башню. В конце улицы, однако, он разглядел фронтон храма Иштар. Симеркет понял: совсем рядом — египетский квартал. Из глубины шахты он услышал слабый голос Нидабы, звавшей его. Но он не мог разглядеть ни ее, ни тех, кто, возможно, был рядом с ней. Собравшись с силами, он снова бросился бежать.

— Вина! — приказал он. — Красного.

— На этот раз вы будете его пить? — спросил виноторговец с обычным своим пренебрежением.

— Тебе-то что за дело, буду я пить или нет? — В глазах Симеркета угрожающе вспыхнули черные искры.

Хозяин заведения проглотил дерзкую реплику; в тот вечер в Симеркете было что-то, что напоминало свернувшуюся змею. И лучше было ее не дразнить.

Симеркет сел в дальнем углу таверны, вдали от фонарного света. Хотя эламцы патрулировали город, хватая нарушителей комендантского часа, где только могли, египетский квартал они не трогали. Симеркет был уверен: в этой таверне, где он впервые встретил Кем-весета, будут продолжать подавать вино, невзирая на бунты, перевороты и войны.

— Долго собираетесь здесь пробыть? — спросил хозяин.

— Тебе-то что?

— Так… для разговора…

— Принеси лучше вина! Зачем мне твои разговоры?

Трактирщик пожал плечами, отошел и через минуту вернулся с кувшином вина. Симеркет наблюдал за ним. Пока тот наливал вино, то успел прошептать что-то на ухо нескладному юноше, слуге, кивнув в сторону Симеркета.

«Велит взять с меня двойную плату», — подумал Симеркет. И закрыл глаза: ему было все равно; тело его дрожало от усталости и горя, но он все же заметил, что молодой слуга исчез. Достав золотой, египтянин подбросил его в воздух.

— За то, чтобы у тебя не кончалось вино! — пожелал он, поднося к губам кружку. Красная жидкость потекла ему в горло. Целый год он не знал вкуса вина, не считая той чаши, смешанной с лекарствами, которую его заставил выпить Кем-весет. На пристани в Фивах, когда Найя навсегда уплывала из Египта, он торжественно обещал ей, что никогда больше не будет дурманить сознание вином. Она передала ему на руки своего сына — со словами, что если он нарушит клятву, это будет во вред ребенку, а она будет горевать о двоих…

И целый год он держал свое обещание.

Но теперь Найи нет среди живых. Она ушла от него навсегда. И это освобождало его от обета.

Его душа не вмещала боли, и от нее ныло все тело. Вино плескалось в желудке, холодное и кислое, не принося забвения. Он заказал еще. Потом еще. Все впустую. Что за помои здесь подают! Его охватила ярость. Он отшвырнул кружку.

— Это не вино! — заорал он. — Оно даже не пьянит!

— Почему бы мне не принести вам кувшин моего лучшего вина? — отозвался хозяин из-за стойки.

Лучшее вино ничуть не отличалось от того, что он сейчас пил. Однако к концу кувшина напиток наконец подействовал, даровав Симеркету желанное затмение ума. Теперь он мог, набравшись пьяной храбрости, принять ужасные откровения Рэми.

Он уставился в пространство, вызвав в своем хмельном воображении призрак принца Майатама. Мысль, которую он гнал от себя, явилась ему во всей обнаженности: принц посещал Вавилон не с дипломатической миссией и не для развлечения.

Принц приезжал для того, чтобы организовать убийство Найи и Рэми.

Это казалось почти невероятным! Симеркет терялся в догадках: почему принц пошел так далеко, чтобы нанести ему удар? Ведь в его глазах он ничем не заслуживал столь высокого внимания. Майатам и его братья — принцы крови, ведущие род от великого бога Амона, в то время как ближайшие предки Симеркета — крестьяне.

Строгий к себе, в чем-то почти наивный, Симеркет всегда считал себя едва заслуживающим внимания даже и обычных людей. И когда Найя выбрала его из многих других, кто ее добивался, он безоглядно отдал ей свое сердце.

Но тут он вспомнил еще кое-что. Это вмиг высушило его слезы.

Менеф ударил ее!

Холодная ненависть пронзила его, вспыхнув в голове мыслью — он убьет его! Сегодня же. До наступления рассвета он вышибет из злодея жизнь…

На телохранителя посла, Эспа, заколовшего Найю, гнева не было — Эсп не был человеческим существом; он был получающим удовольствие от боли и страданий жертвы негодяем — Симеркет понял это в тот самый момент, как увидел его улыбку-оскал и желтые зубы. Менеф сказал: «Взять ее!», «Убей ее!», и подлец исполнил приказание — с охотой и наслаждением.

Теперь Симеркет был уверен: Менеф — член грязного заговора против царицы Тайи. И визит принца Майатама в Вавилон доказывал это. Симеркет понял, что кто-то из участников гнусного сановного сговора еще жив, и их зловещие руки простерлись в Месопотамию, чтобы отомстить ему. Он расстроил их планы и стал причиной их дальнейшего унижения, свидетельствуя на суде против них. Как же он был глуп, полагая, что заговор разоблачен и предан забвению! Хотя царица таинственным образом исчезла, будучи, по слухам, жертвой тайной мести ее мужа, до тех пор, пока ее сыновья оставались в живых, разве это могло закончиться? Убив Найю, они искали наиболее жестокий способ убить и его, Симеркета.

Но он пока еще свободен, его легкие дышат, его сердце кипит жаждой мести.

Сегодня ночью он придет к Кутиру и предъявит ему обвинения. Они устроили резню на плантации, чтобы списать убийство Найи и Рэми на исинов. Но здесь он покачал головой: что-то тут было не так. Не странно ли, что такое множество людей должны были умереть из-за какой-то распри в далеком Египте, что было совершено убийство более чем тридцати месопотамцев — для того лишь, чтобы отнять жизнь у двух простых египтян?