Симеркет бродил, совершенно обезумевший и онемевший, по развалинам египетского храма. Его крыша обрушилась в жару и пламени, и он должен был переползать через завалы кирпичей и алебастра. Его внимание привлекли раскиданные по полу мозаичные фрагменты стены, — улыбка богини, зеленая рука Осириса, сжимающая карающий бич, волнистые голубые линии, изображающие Нил…

Стражники Вавилона и их помощники, в обязанности которых входило убирать пепел и кровь, обращались к нему, когда он проходил мимо них. Их слова казались ему странным пением неведомых птиц. Симеркет в тот момент не мог понять ни единого вавилонского слова. При вопросах стражей он отводил глаза и продолжал шагать по руинам, глухой ко всему, кроме крика, звучавшего в его голове.

К счастью, с ним был Шепак. Рабочие относились к нему с уважением, поскольку знали, что Шепак был одним из высших эламских офицеров. Он задавал вопросы свидетелям, расспрашивая их о том, о чем Симеркет не мог спросить сам, будучи до предела изможденным и потрясенным случившимся.

Оставив Шепака беседовать с ними, Симеркет подошел наконец к маленькому гранитному алтарю. В его вазах все еще стояли полевые цветы, его поверхность была пропитана кровью принесенных на нем жертв. Но этими жертвами были на сей раз не овца и не голубь. Три неподвижные фигуры, закутанные в саван, лежали у гранитного основания: Сенмут, Виа и Анеку.

Кто из них умер первым?

Налетевший внезапно ветер слегка приподнял саван. Луч света упал на худую, высохшую руку — руку Сенмута, старого священника, слишком гордого для того, чтобы собирать пожертвования на улице. Глубокие разрезы, которые шли по его ладони, сказали Симеркету, что старик пытался отвести нож убийцы.

Он снова накрыл руку тканью, случайно коснувшись тела священника. Оно было ледяным: даже жаркое вавилонское солнце не могло согреть его.

Когда ветер снова приподнял саван, Симеркет отвернулся. Он не хотел видеть этих израненных тел, не хотел помнить своих друзей в крови. Он выругал себя за то, что забыл предупредить Анеку о возможном нападении. Хотя такое предупреждение мало чем могло бы помочь его друзьям, он все равно обвинял себя.

Симеркет стоял возле алтаря, когда его нашел Шепак.

— Я опросил всех, кто что-то видел или слышал, — сообщил он. — Это сделали исины: их было примерно десять сильных мужчин.

Симеркет удивленно поднял брови:

— Снова исины? И они снова явились ниоткуда, чтобы разорить этот маленький египетский храм, и потом снова так же быстро исчезли?

Шепак проигнорировал его горькую иронию.

— Они пришли пешие, примерно в полночь, крича и ругаясь. Перебудили целый квартал. Их видели многие — не только египтяне, живущие по соседству, но и темноголовые.

— Или думали, что видели, — пробормотал Симеркет. Он встал, повернувшись к Шепаку: — Можешь сделать мне одолжение?

— Конечно. Все, что угодно.

Симеркет снял несколько золотых и серебряных колец с пояса и отдал их Шепаку.

— Присмотри, чтобы тела моих друзей отнесли в Дом очищения. Местные жители знают, где он. Отдай священникам эти кольца и скажи, что ты просишь, чтобы они получили наилучшее бальзамирование.

Шепак поморщился, но кивнул, зная, как важны эти действия для египтян.

— Пока ты там будешь, я попрошу тебя сделать кое-что еще, — с трудом выговорил Симеркет, опустив глаза.

Бывший полковник напрягся в ожидании приказания.

— Что именно?

— Попроси их проверить записи за прошлую зиму. Узнай, не бальзамировали ли они женщину по имени Найя.

Шепак в ужасе запротестовал.

— Тебе не кажется, что это надо сделать тебе самому? — спросил он. — Ты сможешь описать ее им. Я не смогу.

— Скажи, что она была очень красивой и ей было только двадцать три года. Ее кожа была цвета пепла, а глаза как Нил в сезон разлива…

Симеркет отвернулся, не в силах продолжать, и направился к лестнице, ведущей к тайному тоннелю под храмом.

— Куда ты идешь? — окликнул его Шепак.

Ответа не последовало. Симеркет уже скрылся.

— Я должен ее увидеть, — решительно заявил Симеркет, намереваясь пройти в ворота.

Привратник оттолкнул его.

— Господин, будьте благоразумны. Я сказал вам, что Нидаба еще не проснулась…

Симеркет изо всей силы толкнул створку ворот. Они распахнулись, громко ударившись о стену. Он уверенно прошел через главный вход в сад. Стражник взлетел по наружной лестнице на второй этаж, бросая через плечо испуганные взгляды, как будто Симеркет был каким-то варваром, вознамерившимся похитить его хозяйку.

Из садов Симеркет перешел во двор и стал ждать на веранде. От палящего солнца цветущая виноградная лоза почти засохла. Шелковые подушки на диванах казались полинявшими. Без приглушенного, мягкого света светильников магия этого дома исчезла, и он напоминал сейчас дворец мертвого волшебника из какой-то старинной народной легенды.

Вскоре Симеркет услышал шум у себя над головой. На балюстраде стоял молодой человек, потягивающийся и протирающий глаза от яркого света. Стражник протянул ему развевающуюся тунику, которую тот надел, спускаясь по лестнице.

— Симеркет! — обратился он к сидящему. — Что ты здесь делаешь?

Симеркет встал навстречу юноше. Тот был очень бледен, его подбородок зарос голубовато-черной утренней щетиной.

— Я пришел, чтобы повидать Нидабу, — твердо сказал Симеркет. — Это важно. Отведи меня к ней.

На мгновение молодой человек потерял самообладание. Бросив тревожный взгляд на служителя, он закрыл лицо руками, пряча улыбку.

— О Боже, — произнес он, — какими же наивными могут быть египтяне!

Тут Симеркет насторожился и стал разглядывать юношу. Его ногти были покрыты золотой пылью, в крошечных морщинках возле глаз еще сохранились следы сурьмы. Внезапно Симеркета осенило.

— Ты… Нидаба? — еле слышно прошептал он.

Юноша кивнул, тихо рассмеявшись. Этот низкий и чувственный смех убедил Симеркета в том, что он не ошибся. Неудивительно, что голос Нидабы был таким звучным — силу ему придавали мужские легкие.

— Ты наверняка знаешь, — объяснил Нидаба с некоторым вызовом, — что Иштар одновременно мужчина и женщина — бог войны и богиня любви в одном лице. Нидаба посвятила свою жизнь служению обоим божественным ликам.

Будучи человеком вежливым, Симеркет кивнул, про себя же подумал: Великий Осирис, есть ли что-нибудь в Вавилоне такое, что оказывается тем, чем кажется?

— Итак, — продолжал юноша, — поскольку теперь ты все знаешь, скажи, зачем ты пришел ко мне?

— Вчера ночью были убиты несколько моих друзей.

— Они были в гавани?

Симеркет смотрел подозрительно.

— Откуда ты знаешь о гавани?

— Мой служитель рассказал мне.

— Мои друзья были убиты в египетском храме, — сказал Симеркет. — Говорят, что это исины…

Глаза юноши заблестели.

— Мне очень жаль, но что я могу сделать?

— Я уже раньше просил тебя о том же: отведи меня к Наследнику Исина. Я хочу сам расспросить его о нападении.

— Это невозможно. Я его даже не знаю.

— А я думаю, знаешь. — Симеркет не сказал более ничего, сверля глазами юные черные глаза.

— Разве ты забыл, Симеркет? Мне запретили помогать египтянам.

— Нет, не забыл. И я знаю, что запретила это Мать Милитта. Я знаю также, что она была здесь вчера вечером — так же, как знаю о том, что было в тех мешках на ослах.

Куда девались изящные манеры и томные улыбки Нидабы?

— Скажи мне, — произнес Симеркет ровным голосом, наклонившись вперед, чтобы говорить тихо, — что случится, если Кутир узнает, что женщины гагу посылают исинским повстанцам свое золото, покрытое расплавленным битумом?

— Как ты узнал? — Дивный тенор дышал тревогой.

— Я сам видел золото. Что до того, кому оно посылается, то это было лишь догадкой — теперь же я в этом уверен.

В ответ он получил гневный взгляд.