Путешественник, начавший свой путь, например, от полуночных Врат Велимора, должен пройти через Аша-Вахишту, затем по Вечной Степи, оставив по левую руку подпирающие серебристыми куполами небеса Самоцветные горы, миновать несколько степных рек, тянущихся к восходному побережью континента (среди которых, ровно старший суровый брат, выделяется бурный Идэр), и тогда через несколько конных переходов он попадет к границам владений солнцеликого Даман-хура.

Однако пограничная со Степью область Шехдад еще не была коренным Саккаремом, но лишь первым форпостом, отделявшим великую страну от варварских земель мергейтов и других кочевников, не говоря уж о совсем невиданных и дальних племенах полуночи. Истинный Саккарем с белокаменными городами, быстрыми речками, зеркальными озерами в окружении пышных виноградников, начинался за низкой цепью не то гор, не то холмов, носившей имя Кух-Бенан. Хребет тянулся непрерывной возвышенностью от побережья залива Тысячи Акул на много сотен лиг к закату и скалистой стеной обрывался в воды благословенной Дийялы — одной из двух рек Междуречья, более известного как Тадж аль-Саккарем, Венец Державы.

Пространство между низким хребтом Кух-Бенан и безграничным массивом Самоцветных гор люди издавна называли долиной Табесин. Здесь раскинулись земли коневодов, гуртовщиков и послушных им стад белоснежных баранов, принадлежащих владетельным эмайрам, виноградарей и маслоделов… Две упомянутые области. Междуречье и Табесин, кормили и одевали всю центральную часть страны гигантский полуостров, истинной жемчужиной коего была великолепная Мельсина, столица шада.

Именно туда, на Город Золотого Трона, направлялся самый мощный удар степного войска хагана Гурцата.

Гонцы появлялись у ворот города по десятку раз на дню, и вейгил Мельсины отдал благоразумный приказ немедленно пропускать вестников к Стобашенному дворцу шада, выстроенному на спускавшейся к бирюзовому морю террасе. Собственно, дворец повелителя был городом в городе, государством в государстве. Простые обыватели, купцы или знатные эмайры, жившие в столице, могли видеть из окон или с крыш своих домов только бесчисленные разноцветные купола, тонкие минтарисы храмов и вздымающуюся почти на пятьсот локтей белоснежную с золотой шапкой Башню Шадов. Сие величественное сооружение, поражавшее даже умудренных в строительном ремесле аррантов, возвели лет двести назад при шаде Газзале — великом просветителе и мудреце.

Именно Газзал, созвав мастеров со всех известных земель и почти разорив казну Саккарема, придал столице тот вид, который она имела сейчас. Но людская память сохранила его имя не потому, что Мельсину окружили зубчатые цепи неприступных стен или она славилась мраморными дворцами да потрясавшими воображение храмами, садами с искусственными водопадами, несущими выкачиваемую из глубоких колодцев прохладную воду… Газзал, солнцеликий шад и владыка полумира, вознес над столицей Башню.

Она и стала его надгробным памятником. Взбунтовавшиеся эмайры в кои-то веки объединились и убили просвещенного правителя на верхней площадке гигантского сооружения, на которое ушли последние деньги из сокровищницы, разоренной архитектурными выдумками шада Саккарема.

Перестроенная Мельсина, однако, осталась такой, какой ее задумал Газзал. И равняться со столицей Золотого Трона могли одни только города мудрых аррантов да грозные крепости Нарлака.

Гонцу было некогда обращать внимание на мельсинские красоты. Усиленная стража у Алмазных ворот столицы, от которых шла прямая наезженная дорога к перевалам Кух-Бенана, только лишь узрев затрепавшийся пергамент с печатью десятитысячника Эль-Калиба, оборонявшего перевалы, посторонилась, пропуская разгоряченного, покрытого пеной коня на мощенные восьмиугольными плитками улицы города. Гонец, хоть вырос и служил в захолустье, не мог перепутать дорогу к дворцу — указующим знаком над городом нависал сияющий в солнечных лучах купол Башни Шадов.

Мельсина, как и большинство великих городов мира, например Арр или Аланиол, стоит на прибрежных холмах. Всего их девять, и улицы прихотливо извиваются между выстроенными на склонах дворцами да храмами, постепенно спускаясь к желтой полосе песка и стене, отделяющей город от моря. Газзал-строитель предусмотрел, что однажды Мельсину попытаются атаковать со стороны океана, и на всякий случай построил высоченные, но изящные укрепления прямо на берегу, оставив в них лишь одни ворота, получившие название Морских. Через Морские ворота горожане могли выйти к волнам Полуденного Океана и созерцательно отдохнуть на белоснежном песке, устилавшем пляжи. Укрепленный не хуже самой Мельсины торговый порт стоял отдельно от города, и прибывавшие из разных частей света товары завозились в столицу через боковые врата — Закатные и Железные. Широкая дорога меж портом и городом пролегала в ущелье защищающих ее стен.

Гонец свернул вдоль Морской стены и поскакал дальше, к самому высокому из девяти холмов. Впереди воздвиглась новая стена, выложенная бирюзовыми керамическими плитками, низкие ворота, отделявшие комплекс дворца от остального города, были приоткрыты, а возле створок, подобно облаченным в позолоченные кольчуги статуям, недвижно стояли лучшие воины Саккарема гвардия шада.

Безвестного десятника снова пропустили без проволочек и даже оставили при нем оружие. Гвардейский начальник, понимающе кивнув при виде печати доблестного Эль-Калиба, мигом выделил пропыленному дорогой и усталому воину провожатого и тот повел принесшего вести гостя по бесчисленным дворам, переходам и крытым прозрачной слюдой галереям в глубь самого великолепного дворца континента. Гонец от усталости и недосыпа не удивлялся ни многочисленным фонтанам, ни райским птицами из Мономотаны, ни прогуливавшимся во двориках богато одетым вельможам, чинно шествовавшим куда-то по своим делам, ни отделанным аррантским розовым золотом покоям. Десятнику войска Эль-Калиба нужно было видеть шада. Немедленно.

— О царственный, прибыл новый гонец от границы. Ты изволил требовать, чтобы каждого вестника провожали лично к тебе.

— Зови. И во имя Атта-Хаджа, дорогой мой Энарек, не нужно никаких церемоний. Не время блюсти этикет.

— Знаю, повелитель.

Худощавый, не слишком богато одетый придворный с козлиной бородкой и умными глазами поклонился и, вопреки приказу не забыв о правилах приличия, отступил, пятясь, на три шага. Потом развернулся и быстро направился через зал к боковым дверям. Человек в темно-лазоревом тюрбане, украшенном столь же синим сапфиром и пушистым голубым пером цапли, проводил его мрачноватым взглядом.

Его божественное величество солнцеликий шад Саккарема Даманхур знал, что не услышит хороших новостей, и заранее приготовился к худшему: перевалы на Кух-Бенане, разумеется, не удержали, корпус десятитысячника Эль-Калиба разбит, а проклятые мергейты уже… Впрочем, чего гадать!

Даманхуру исполнилось всего тридцать восемь лет, пятнадцать из которых он правил гигантской империей Саккарема. В отличие от многих предшественников Даманхур редко прислушивался к словам придворных льстецов, предпочитая честные речи ближайших советников, набранных причем, вовсе не из родственников или самых знатных эмайров, но людей, знающих свое дело.

Вот, например, Энарек, верховный дейвани — глава Государственного совета и третий по значению человек в стране после самого шада и его наследника, сейчас управляющего отдаленной Дангарой. Безусловно, Энарек упивается властью, иногда ворует из казны, но лучшего управителя Саккарем не видел уже долгие годы. Пускай низкорожденный, всего-навсего младший сын вейгила захолустной области, но зато блистательный дейвани умеет говорить правду в глаза и ничуть не боится гнева солнцеликого. Энарек уважает шада, однако умеет вовремя предотвратить ошибки своего господина или исправить уже совершенные. Он сам подобрал Государственный совет, назначил верховных вейгилов, а самое главное — умел разбираться в сложнейших и запутанных делах огромной державы, протянувшейся от океана до океана.