Я же, не способный произнести ни слова, просто смотрел вслед человеку, пережившему мясорубку.

– От нашего полка осталось от силы три десятка танков и пара рот пехоты… Ах да, еще та батарея зениток у штаба дивизии – тоже из нашего полка. – Танкист с перебинтованной головой, медленно затянувшись дымом сигареты, принял эстафету рассказа. – Я видел, сколько отступает наших солдат и сколько русских… Враги словно озверели, рвутся вперед, несмотря на потери… Говорят, у Слуцка и севернее города в зоне укрепленных районов союзников потрепало ТАК, что отступать там почти некому… Нам еще чертовски повезло с тем, что у нас столько выживших в полку… Ха-ха-ха… Я слышал, что 36-й и 32-й полки нашей дивизии днем смогли остановить немцев у Старых Дорог, но слышите, канонада уже гораздо ближе… Ставлю доллар на то, что максимум к утру немецкие гусеницы будут лязгать по этим улицам. И, возможно, по нашим трупам…

Больше разговаривать никому не хотелось. Поэтому, молча вложив в руку ближайшего танкиста еще одну пачку сигарет и получив в ответ «спасибо», я направился обратно к рейнджерам.

Кинг и Алан встретили меня недоуменными взглядами:

– Что случилось, командир?

На такой вопрос мне захотелось ответить очень резко и исключительно нецензурно, но, переборов себя, я пересказал все, что услышал от танкистов. Лица собеседников по ходу рассказа менялись, я ощущал, как в глубине их душ закипали две бури – страх и ярость. И верх явно одерживала ярость. Все же не зря они – рейнджеры.

– Что же нам делать? Капитан приходил, пока вас не было, сэр, и говорил, что полковник Дерби до сих пор не получил приказа из штаба корпуса. Может, его тоже уничтожили? – Алан, слегка отошедший после моего рассказа, стал похож на белку, подсевшую на кофеин, – мечется туда-сюда, руками дергает. Адреналин в крови у него кипит.

– Не знаю, Ал, не знаю… Конечно, это возможно, что на штаб корпуса напали диверсанты, но все-таки надо учитывать, что он находится довольно далеко от фронта, в Гомеле. Целых триста километров от передовых позиций. – Мысли вяло текли в голове. Что-то можно было сказать точнее, но информации у меня нет почти никакой.

– Может, десант или рейдовые группы… – Наблюдателю словно хотелось, чтобы его догадки были правдой.

– Алан, заткнись! – Сэм закипел: ему самому уж точно все это ни капли удовольствия не доставляет. – Штаб корпуса – это не штаб полка, там уйма вооруженных солдат нашей армии и союзников, там танки, там резервы! Штаб цел, и скоро мы получим приказ…

– Успокойтесь! – Сержанты замолчали и перевели взгляд на меня. – Кинг, иди к парням и дай отбой. Пусть спят, пока есть время. Выставь там часовых… И сам отдохни – целый день ты то за рулем, то наблюдаешь… – Кинг коротко кивнул и, широко улыбнувшись, отмахнулся. Вроде «да ладно, командир, потерплю!» – Не маши мне руками, сержант! Я сказал спать – значит, спать! Это приказ.

– Понял, сэр! – Вот теперь верю. Кинг козырнул и ушел к стоящим в стороне грузовикам.

– Алан, заступаешь на пост у бронемашины. Через два часа разбудишь меня. Если вновь придут милиционеры или кто-то из командования, тоже буди. – Забравшись на переднее сиденье БАшки, заглянул в боевое отделение и покачал головой. Холс, крепко сжав в руке микрофон рации, спал под монотонное шипение в наушниках, а Стэн, скрутившись калачиком, спал в обнимку со своей винтовкой прямо на голом металлическом полу боевого отделения.

Устроившись на переднем сиденье, я задумался. Что творится с миром? Город вокруг нас медленно горит и источает запахи смерти… В холодном воздухе висят ароматы сгоревшей взрывчатки, плоти, резины… Иногда на площадь сносит облака пепла, оседающие черной пеленой на еще живой траве и деревьях… Сегодня я могу, как этот пепел, черной тенью смерти лечь на живую траву, на живую землю…

Господи, что творится с миром?..

– Сэр, проснитесь, – слегка толкая меня в плечо, Алан шепотом пытался разбудить командира. Фу-у-у, как во рту пакостно!.. Словно головешку из костра грыз…

– Кхе… – Блин, даже в легкие эта гадость попадает. Нехорошо… Так, сколько времени? Хм, точно два часа прошло с момента отбоя. – Молодец, Ал. – Бодро выскочив наружу, вздрагиваю от легкого дуновения ветра. Холодно после сна…

– Ветер меняет направление, сэр. – Это он о чем? Что-то случилось? Ведь такие фразы говорят, когда меняется ход истории. – Я о том ветре, что дует, сэр. Погода меняется, сэр. – Шутник, лыбится, блин. – Да и вообще, пока немцы нас бомбили, город горел и было немного теплее. Теперь же на соседних улицах русские и наши ребята потушили несколько очагов пожара, поэтому холодает… Неужели русская зима здесь наступает в начале сентября? – Юморист, блин. – Сэр, канонада на западе полчаса назад прекратилась. И ни звука… – А это уже не смешно, это страшно.

– Спасибо, Ал. Иди поспи. Э… Погоди, сначала сходи к грузовикам, отошли к нашему броневику часового. – У меня пока нет особого желания сидеть часовым. И не пристало командирам на посту стоять.

– Сделаю, сэр!

Надо найти Гримвэя или Дерби и узнать последние данные об обстановке на фронте. Может, и приказ уже получили. Прихватив свой автомат Томпсона, я направился к штабу танкистов. У нескольких зениток, расположенных по краям парка, дежурили артиллеристы, многие из них спали прямо на постах – кто на ящиках со снарядами, кто в креслах наводчиков, кто прямо так, на земле. Все они старались укутаться в тонкие шерстяные одеяла – холод спящего человека пробирает сильнее, чем бодрствующего. Но возле каждой пушки был один неспящий член расчета. С биноклем на груди и карабином М1 на плече часовые внимательно смотрели в удивительно чистое небо, полное звезд. Даже я замер на месте, подняв взгляд на небо. Красота… И это небо одного из дней войны? Невероятно… Такому небу подходит совсем иная, романтическая, мирная реальность на земле…

– Пауэлл, чего бродишь? – Капитан Гримвэй бесшумно, тенью появился из темноты.

– Вас искал. Что-то случилось?

– Ничего, кроме того, что уже происходит, Пауэлл. – Капитан выглядит уставшим. Целый день в пути и бессонная ночь никому сил не прибавляют.

– Сэр, разрешите вопрос?

Надо выуживать информацию. Не хочется мне неожиданно ощутить себя в эпицентре большой задницы. Которая, похоже, медленно приближается. Плевать на тот факт, что я лишь малый винтик в большой системе – первый лейтенант – и передо мной обязаны отчитываться только 45 рейнджеров и больше никто. Сухая армейская правда, она же субординация.

– Хм… Спрашивай.

– Что происходит на фронте?

В полутьме глаза капитана блеснули двумя огоньками:

– Пойдем в штаб, поговорим…

В штабной палатке 3-й бронетанковой дивизии понятие «ночь» не работало, здесь жизнь кипела и била ключом… Всех без разбора била.

Связисты нервно дублировали полученную по радио информацию вслух и записывали ее на бумаге, писари беспрерывно строчили приказы и сводки данных, но эпицентром всей этой возни был стол посреди палатки. Генерал-майор Морис Роуз в окружении пяти офицеров внимательно изучал карту и какие-то документы, видимо, сводки. Наше появление в палатке не вызвало никакой реакции у штабистов, только генерал поднял на мгновение взгляд и посмотрел на меня. Да-а… Глаза, полные ярости и усталости. Как такое возможно?..

– Сюда, лейтенант. – Гримвэй приоткрыл занавеску, отделяющую небольшой угол палатки. Стол, четыре сложенных в углу стула и куча рюкзаков. – Бери стул, садись. – Сам же капитан остался у меня за спиной и не прошел в закуток. Как-то это мне не по душе сие. Опять проверки? Посмотрим…

– Сэр, вы сейчас будете читать мне лекцию о субординации? Или допрос устроите?

Кэп аж захрипел от возмущения:

– Нет, ну вы посмотрите!.. – Подхватив стул, командир обошел стол и сел напротив. – Да, хотел прочесть тебе лекцию… лейтенант. – Ударение на последнее слово было такое, что я все понял. Не стал бы он мне лекцию читать – не смог бы, точнее, не имеет права. – А с чего это ты решил, что я тебя допрашивать захотел?