Он ни на секунду не расслабился, но все равно наслаждался обществом Ринкель. Ему понравилось беседовать с ней: они одобряли одни и те же теории, одинаково глубоко презирали псевдонаучные легкомысленные решения и оба требовали серьезных научных обоснований. Ему нравилось сидеть так близко к ней, чувствовать ее запах, и, несмотря на то что он все время испытывал неуверенность, это было все равно что сидеть рядом с великолепной волчицей. Довольно скоро выяснилось, что им обоим понравилась статья из последнего номера журнала «Знание», в которой один немец резюмировал важнейшие результаты своей докторской диссертации. В статье рассказывалось, что делает некоторые конструкции предложений сложными для понимания, и была приведена таблица сложности разных типов предложений. Пассивные конструкции сложнее, чем активные, которые, в свою очередь, легче, чем двойные транзитивы.
— Восхитительно, — подытожила Ринкель, когда они приехали в город Лиллестрем.
— Да, — сказал Пол и выглянул в окно. Почти весь снег растаял, холмы были серо-желтыми от прошлогодней травы, кое-где валялся старый мусор. В поезд садилась пожилая пара, каждый со своей сумкой на колесиках. — Особенно последняя часть. А вы читали статью в газете «Дагбладет» пару дней назад?
— Вы говорите о статье про звуки «ч» и «щ»? Которую написала та стипендиатка из Бергена?
Пол кивнул. Супруги — муж, а за ним жена — катили свой багаж по проходу. Когда поезд, возобновляя движение, немного дернулся, пожилой мужчина потерял равновесие. Пол протянул руку и подхватил его под локоть, спасая в последнее мгновение от падения. Но вместо благодарности старик обиженно рявкнул и вырвал свой локоть. Несколько секунд он стоял и пялился на Пола, как злобный старый терьер, гневно глядя из-под смешных взъерошенных бровей. Полу хотелось засмеяться, но он был слишком тактичен. Он встретился взглядом с Ринкель, ее глаза тоже блестели от смеха, но она продолжала говорить так, словно ничего не произошло:
— Довольно хитро сформулировано. Мне понравилось, как она написала, что из контекста всегда будет понятно, что имеют в виду будущие носители языка, «щетки» или «четки».
— Да, стандартный аргумент тех, кто рассуждает о деградации языка, это то, что разница в произношении между «щетками» и «четками» исчезнет, — сказал Пол. Он помедлил десятую долю секунды перед тем, как произнести слово «щетки», он был сконфужен и начал вертеться, чтобы скрыть собственное затруднение, и наткнулся взглядом на спину пожилой женщины, выходящей из купе.
— Акустические измерения показывают, что эти два звука сближаются. Наверняка он все эти годы был несчастлив в браке, — прибавила она, кивнув в сторону старика.
— Да, может быть, — сказал Пол и снова повернулся к Ринкель, приятно удивленный. — Может, они собрались в путешествие по случаю золотой свадьбы, а он тяготился ею последние сорок восемь лет, — предположил он.
— А исследования положения языка указывают на то, что и артикуляционно эти два звука становятся все более похожими, — заключила Ринкель.
— Положение языка, — повторил Пол, как глупое эхо, и ненадолго задержал взгляд на щели между ее розовыми губами, после чего собрался и спросил: — А вы знали, что в восточно-норвежских диалектах существует двадцать две пары слов, которые различаются только звуками «ч» и «щ»?
— Да, — ответила Ринкель. — Конечно, я это знала.
Он опустил взгляд на сиденье, на ее ногу в серых брюках и ощутил короткий, но очевидный всплеск желания. Он улыбнулся ей. Она тоже улыбнулась, а потом сказала что-то о той немецкой диссертации и двойных транзитивах. Оставшуюся часть пути они очень серьезно обсуждали статью из журнала «Знание» и пытались перещеголять друг друга, вспоминая подробности. Она помнила статью гораздо лучше, чем он, Полу это нравилось и не нравилось одновременно, и он поймал себя на том, что сам себя оправдывает тем, что не слишком внимательно читал эту статью.
Не прерывая беседы, они подошли к стойке регистрации в здании терминала аэропорта Гардемуэн, Пол говорил о возможности создать универсальную грамматическую таблицу сложности.
— Я думаю, он глубоко и всем сердцем любит ее, — внезапно произнесла Ринкель, — просто он человек, который ненавидит свою старость, ненавидит то, что ему помогают молодые и сильные мужчины.
Пол улыбнулся ей, улыбнулся ее темным волосам, падающим на лоб, ее бровям, похожим на две большие горизонтально расположенные скобки, ее ясным глазам. Они больше не произнесли ни слова о таблицах сложности, их глаза всего раз встретились, они долго смотрели друг на друга, а затем вместе прошли регистрацию и досмотр багажа. Может быть, обоим хотелось сказать что-то еще, но ни один из них этого не сделал.
У выхода на посадку сидел Ханс Хольстейн. Это третий из четырех представителей кафедры футуристической лингвистики, которые ехали на конференцию (Паульсен должен был присутствовать на заседании кафедры, поэтому его ждали только на следующий день).
Хольстейн всегда хорошо одет, часто носит прекрасно начищенные ботинки с пряжками, а на шее у него был обычно повязан шелковый платок. Сейчас на нем был шелковый шарф с рисунком в стиле пейсли, он страдал кислой отрыжкой, а в руках держал бокал красного вина. Ханс Хольстейн — довольно незначительная личность как для этой истории, так и для кафедры, да и вообще в жизни. Он ровесник Ринкель, но не обладает ее талантом, он — типичная посредственность, получившая постоянную работу в те времена, когда занять ученую должность на историко-философском факультете было сравнительно легко. Он страдает от двух вещей, и они имеют большое значение для того, что скоро случится, для той роли, которую он сыграет в истории Пола Бентсена и Эдит Ринкель: проблемы с пищеварением и необузданная ревность.
Хольстейн обожает жирную калорийную пищу. Перед встречей с Эдит Ринкель и Полом Бентсеном Хольстейн съел целую лазанью, истекающую жиром, с двойным слоем сыра. Он слопал ее жадно и очень быстро, почти не жуя, прожорливо поглощая огромные куски, следя глазами за людьми, снующими вокруг со своими сумками и чемоданами. Лазанья была превосходна. Но когда чувство удовлетворенности и приятной сытости пошло на убыль, Хольстейн почувствовал, что объелся: низ живота налился тяжестью, что сопровождалось отрыжкой с запахом полупереваренного сыра. Рыгая, он прошествовал к выходу номер 46, откуда должен был отправляться самолет, купил маленькую бутылочку вина и уселся ждать.
Он стал думать об Эдит, которая, как он знал, должна была вскоре появиться в аэропорту. Однажды в студенчестве на загородном празднике в районе Свартора он сделал неуклюжую попытку приударить за красавицей Эдит Ринкель. Он довольно резко его отшила, и он так и не смог забыть обидных слов, которые Эдит прошептала ему в тот раз.
Хольстейн заметил Эдит и Пола, стал разглядывать их своими безучастными маленькими глазками, с определенным усилием поднялся и пошел к ним навстречу.
— Привет, — сказал Пол.
— Ну что, Эдит, — проговорил Ханс Хольстейн, коротко кивнув Полу. — Путешествуешь в сопровождении юноши?
Это походило на невинную констатацию очевидного факта, но в действительности это было обидное высказывание, вызванное отчасти ревностью, которую Хольстейн испытал, увидев мило болтающих Эдит Ринкель и Пола, а отчасти неприятным давлением в его брюхе. Эдит Ринкель мгновенно застыла в молчаливой неприступности. Хольстейн похлопал по стулу, стоящему рядом с ним, Пол опустился на него, а Ринкель уселась наискосок от них.
Хольстейн с воодушевлением рассказывал об Австрии и о семинаре по фонетике в Зальцбурге, в котором участвовал в молодости.
— Но я уже давно не путешествовал, — доверительно сообщил он Полу и, тактично подавляя отрыжку, заглотил кусочек лазаньи, который поднялся у него в горле вместе с желудочным соком. При этом он выпучил красные глаза, как морской окунь. — Не всем приходится путешествовать так много, как некоторым, знаете ли, — сказал он, указывая глазами на Ринкель. — Хотите вина?
