Всем своим видом Пол пытался показать, что пришел не с дружественным визитом. Ринкель очень тихо заперла входную дверь.

— Хотите чего-нибудь выпить? — наконец спросила она. Пол покачал головой. Он не снял пальто, так и стоял посреди коридора, не сходя с места, и грелся. От его одежды шел пар, но внутри он весь кипел. И вот он открыл рот и рассказал, по какой причине явился к ней домой так поздно. Он говорил долго.

Она все это время стояла неподвижно.

— Это неправда, — проговорила Ринкель, как только он замолк. Пол, конечно, ожидал такого ответа, но был не готов к тому, что она произнесет это таким ледяным голосом.

— Я выступаю от имени Нанны, — уточнил он.

— Ага, значит, вы ее рыцарь, — усмехнулась Ринкель. — Ее кастрированный рыцарь, бегающий по всяким поручениям госпожи?

Пол опустил глаза, и взгляд его упал на ноги Ринкель. На ней были ярко-оранжевые туфли из замши, расшитые большими стеклянными жемчужинами, сгруппированными так, что создавалась иллюзия абсурдного леопардового рисунка. У этих туфель были очень острые носы и высокие тонкие каблуки. Эти почти светящиеся туфли указывали своими носами на него, и Пол никогда раньше не видел такой наглой обуви. Он не заметил, что одна нога все время ходила вверх-вниз, вверх-вниз, как будто нажимала на педаль прялки и никак не могла остановиться.

— Если бы она хотя бы выразила сожаление, почувствовала себя пристыженной, — рассказывал он потом Нанне, спеша домой по району Адамстюен. Пальцы руки, держащей телефон, покалывало от мороза даже сквозь перчатку.

Ринкель пришла в ярость. «„РЕВ 21“ — это мой проект», — повторяла она снова и снова. В последний раз она это прокричала, а лицо ее раскраснелось и стало страшным. Потом она взяла себя в руки, словно признавая проигрыш, ей больше ничего не оставалось, кроме как отнекиваться и таким образом отодвигать от себя правду, откладывая на какое-то время неизбежное.

Что бы ею ни двигало, Эдит Ринкель отрицала все с первой до последней секунды и даже сказала, что, скорее всего, кто-то украл этот проект у нее самой.

— Боже мой, — произнес гневный голос Нанны на другом конце провода. — Бедная Эдит, — сказала она потом, уже спокойнее. — Бедная Эдит, — повторила Нанна, — должно быть, она в отчаянии.

— Да, — сказал Пол, и они закончили разговор, сейчас им было больше нечего сказать друг другу.

В отчаянии — вот правильное определение. И он никогда не забудет лица Ринкель, сурового и несчастного, почти неузнаваемого: красивые черты расплылись, размазались, глаза остались такими же светлыми, как обычно, вот только желтое кольцо вокруг зрачков стало таким отчетливым, как никогда раньше. Ее лицо совершенно обнажилось, оно было таким беззащитным, каким бывает лицо человека либо глубоко униженного, либо пребывающего в высшей степени экстаза.

Лекция Пола в то утро не войдет в историю как одно из его наивысших достижений. Молодой любовник Ринкель, Александр Плейн (Пол сверился со списком студентов, посещающих его лекции), сидел за одной из последних парт. У него были русые волосы, довольно длинные, вьющиеся, почти кудрявые, и вытянутое мальчишеское лицо. Пол был вынужден против воли признать, что Александр красив и довольно сообразителен. Он принадлежал к числу студентов, которые слушали и понимали преподавателя.

Пол сразу обратил внимание на то, что все сорок три студента, собравшиеся в это утро в аудитории 64ФЛ, ожидают интересной лекции. Сорок три гладких, по-зимнему бледных незавершенных овала. Он поздоровался и замолчал. Потом Пол сосредоточился и рассказал об одной из двух статей, которые собирался рассмотреть на сегодняшней лекции. Это заняло примерно полторы минуты. Затем пятнадцать секунд он читал название второй статьи, после чего начал свои рассуждения, закашлялся, снова стал говорить, но сдался и заставил студентов отвечать на одно из старых экзаменационных заданий. (Он помнил это задание, потому что сам сформулировал его прошлой весной: «Широко известная футуристическо-лингвистическая гипотеза такова: все сильные глаголы будут склоняться по парадигме слабых. Расскажите, к чему могут привести такие изменения с точки зрения языкознания».)

Когда его время истекло (два часа, во время которых он отсутствовал в аудитории, хотя тело его, вне всякого сомнения, присутствовало там: оно постоянно поглядывало на часы, предпринимало беспомощные попытки что-то объяснить, отвечало невпопад и испытывало неловкость), он прямиком направился в кабинет Нанны.

— Что будем делать? — спросил он, не успев закрыть за собой дверь.

— Как твои дела, Пол?

— Плохо. Что мы будем с ней делать?

— Не знаю, — сказала Нанна. — Ты кому-нибудь рассказывал о случившемся?

— Нет.

— И не рассказывай.

— Ты слишком добра, Нанна.

— О нет, совсем нет. Я думаю не об Эдит. В первую очередь не о ней. Мы должны всеми силами защитить «РЕВ 21».

— Но мы должны рассказать Паульсену.

— Да, мы должны проинформировать руководство. Ты или я?

— Определенно, никто из нас не испытывает желания сделать это, — ответил Пол со смешком, который не выражал никакой радости.

— Это моя ответственность, — произнесла Нанна. — Я избавлю тебя от этого.

— Спасибо. — Пол испытывал неподдельную благодарность, сам он больше не хотел иметь ничего общего с этим отвратительным делом, но в то же время он чувствовал, что предает Нанну: она была бледна и выглядела уставшей, под глазами у нее лежали круги.

— Ты уверена? — начал он. Она кивнула, поднялась и направилась к нему. «Какая же она низенькая», — успел подумать он, пока она не подошла так близко, что Пол вообще перестал думать. Он обхватил ее руками, сначала как заботливый старший брат, как тот, кто защитит ее от всего зла этого мира. Но когда Нанна подняла к нему лицо, он наклонился и стал целовать ее лоб, нос, и наконец, губы, он целовал ее, как влюбленный мужчина влюбленную женщину. Однако старший брат никуда не делся, и желание защитить ее было так же велико, как и желание обладать ею, нежность так же сильна, как и вожделение. Но больше всего он чувствовал единение с нею, то, что они вдвоем — Пол и Нанна — вместе противостоят другим, хотя лично ему было не очень понятно, кто такие эти «другие». Ринкель — ладно, но ведь она одна.

— Мы справимся, Нанна, — шептал Пол, а она водила кончиком носа по его нижней губе. — Мы все преодолеем, как говорил мой дедушка, — продолжил он и поцеловал ее в уголок рта, который в ответ на это поднялся кверху.

— Ты такой славный, Пол.

— Я не славный, я… крутой, я нахальный, и я возбужден, — сказал Пол, и руки его отважно заскользили по всему ее телу до тех пор, пока Нанна, тяжело дыша, не напомнила ему, что они находятся на рабочем месте.

Через несколько часов в кабинете заведующего кафедрой Паульсена Эдит Ринкель твердо отстаивала свою невиновность и продолжала упрямо утверждать, что, по всей видимости, кто-то украл ее бумаги. На Паульсена, так же как и на начальницу администрации, приглашенную на встречу, твердое сопротивление Ринкель действовало не лучшим образом. Ее непреклонность вызывала у них неприязнь. Ее поднятый подбородок и сухие горящие глаза еще больше усложняли ситуацию.

Эдит Ринкель значительно облегчила бы себе жизнь, если бы ответила за совершенный поступок. Но нет.

— Это мойпроект, — утверждала Эдит Ринкель. Она никогда ничего не воровала. «РЕВ 21» — это ее проект.

— Но, дорогая моя Эдит, — сказал Фред Паульсен, пытаясь воззвать к ее разуму, — как же тогда подобное могло произойти?

Но, разумеется, Эдит Ринкель не могла объяснить случившееся.

— Я не знаю, — проговорила она, на какой-то миг в голосе ее послышалась беспомощность, но высокомерие моментально взяло верх. — Я не имею ни малейшего представления. Разве не ваша обязанность выяснить это?

— Но не будет ли лучше, — начал Паульсен, — для вас, для кафедры, для всех сторон, если вы просто признаете…