— Они живут недолго. Они слишком хороши для этого мира, — поведала Эдит Ритина мама, задыхаясь от слез. Они стояли вместе с Ритой у лестницы в Западном крематории. Эдит было холодно, а Рита вообще казалась замороженной. Церемония только что закончилась, и одетые в темное люди собирались группами, многие уже начали двигаться в сторону парковки.

— Истинная правда, госпожа Эноксен, — ответила Эдит. — Может быть, они — лучшие из нас.

— Ну, как сказать, — запротестовала мама Лео, но осеклась.

Но это другая история, которой не место в рассказе об Эдит Ринкель, Поле Бентсене и Нанне Клев. И, как заметила сама Эдит, Рита не все знала о ней, а меньше всего она знала, естественно, о ее академической жизни.

Они сидели в кафе в огромном Кингз-парке, который располагается возвышенности, поэтому из кафе виден весь город до реки Суон. Он пил пиво, она — кофе. Между ними на столе стояла полупустая креманка с мороженым, из нее в разные стороны торчали две ложки с длинными ручками (и Александр никак не мог избавиться от мысли о разведенных женских бедрах). Мороженое было подано очень красиво: шарики с разными вкусами, свежие ягоды, тягучий шоколадный соус. Они просидели здесь долго, отдыхая после многочасовой прогулки по ботаническому саду. Она рассказывала ему о пчелах, шмелях и прекрасных бабочках. Они разговаривали о своем детстве. Эдит поведала об отце и сестрах. Александр рассказал Эдит о матери столько, сколько до сих пор не рассказывал никому. И вновь они оба, не говоря об этом прямо, удивились, как легко им беседовать друг с другом, как часто мысли их совпадают.

— Все не так уж плохо, — произнес Александр, поглаживая ее руку. Она не ответила. — Я теперь всегда буду держаться женщин, обладающих властью, — добавил он, пытаясь сгладить напряжение, возникшее между ними в последние минуты.

Над ними летали разноцветные попугаи, полчища маленьких розовых и зеленых попугаев. Казалось нереальным, что птицы, которые в их стране сидят по одной в клетках, здесь летали огромными стаями прямо над головами и усаживались на деревья или телефонные провода. Он сказал ей об этом. Она улыбнулась.

Эдит Ринкель смотрела на почти белые пальцы, ласкающие ее руку. Они были словно высечены из мрамора и могли бы принадлежать статуе юного греческого бога. И она сама могла бы принадлежать Аполлону. Его вены были похожи на туманные синие реки, текущие под безупречно гладкой кожей. Ее собственные вены вздувались на внутренней стороне предплечья, кожу, более темную и грубую, чем у него, покрывали бесчисленные пигментные пятна, большие и маленькие родинки. Эдит отметила разницу между ними, не испытывая ни стыда, ни стеснения.

— Пойдут слухи, — сказала она, может, в ответ на его шутливую ремарку о женщинах, обладающих властью, а может, и просто так. В любом случае было понятно, что ей нравилась его ласка.

Когда он встал, чтобы пойти в туалет, она проводила его взглядом и, любуясь им, почувствовала укол печали: прекрасное тело Александра с годами изменится. Потучнеет ли оно, обрастет ли жиром, станет ли похожим на бочку, превратится ли Александр со временем в подобие Паульсена или Хольстейна. Боже упаси! А может случиться и так, что его тело высохнет и Александр станет одним из тех сухощавых пожилых мужчин с тонкой пигментированной кожей, о которых говорят «кожа да кости». Она грустила о бренности его красоты, отказываясь понять, что жалеет и о своем увядании, да еще о том, что ей не суждено увидеть ожидающих его изменений.

Он вернулся, и, когда садился за столик, на его лицо упали светлые волосы. Он откинул их назад и протянул пахнущую мылом руку к ее руке. Она дала ему правую, он начал вычерчивать указательным пальцем круги на ладони Эдит, глядя ей в лицо проницательным взглядом, беспомощными и упрямыми синими глазами. Его рука скользила по ее ладони, описывая большие и малые окружности, пробиралась сквозь ее пальцы, пощипывая кожу между средним и безымянным, ногти щекотали мясистый участок у большого пальца. Он такой красный, такой белый, такой красивый, такой восхитительный, как один из ангелов Боттичелли, а у нее на правой ладони расположены миллионы нервных окончаний, наверняка напрямую связанных с половыми органами, поэтому, когда он ласкал ее ладонь, ей казалось, что его палец осторожно потирает ее клитор. Эдит подумала: «Если он сейчас же не прекратит, я кончу прямо сейчас, здесь, за столиком в кафе, на глазах у всех этих людей». Она сказала:

— Давай рассчитаемся.

Через полчаса они, усталые и потные, лежали в гостиничной кровати в посткоитальном молчании.

— Ты знаешь, что мед с древнейших времен использовался в качестве лекарства? — спросила она.

— М-м-м, — ответил Александр.

— Для лечения послеоперационных швов и незаживающих ожогов…

— Уф. А ведь все было так романтично.

— …мед эффективнее антибиотиков, — невозмутимо продолжала она.

— А ты знаешь, как называется то, что находится у вас, женщин, между ног?

— Представь себе, знаю. И не одно слово. Я же лингвист.

— «Незаживающая рана».

— Уф. А ведь все было так романтично, — передразнила его Эдит. — На чем я остановилась? Мед — лучшее средство от злющих бактерий. Вот я и подошла к самому интересному.

— Да?

— Наиболее эффективным лечебным средством оказался мед пчел, добывающих свой нектар из…

— Умираю от любопытства.

— Австралийских чайных деревьев.

— Ух ты.

— Ты знаешь, что из чайного дерева добывают антибактериальное масло?

— Медовая моя, у нас медовый месяц, прекрати разговоры о бактериях, будь так добра. Лучше перевернись.

Эдит, благодарная этому юноше за его сексуальную выносливость, послушно легла на живот и повернулась большим задом к Александру, который моментально завоевал белую круглую гору…

Все это случилось в Перте на западном побережье Австралии, во время крупного конгресса студентов и преподавателей, проходящем под эгидой ЕС. Конгресс был посвящен педагогическим проблемам в гуманитарных науках. Норвегию представляли один студент и один преподаватель из каждого крупного вуза. Университет Осло отправил преподавателя Эдит Ринкель. Было бы естественным, если бы на конгресс отправилась доцент Бенте Брант с кафедры педагогики и школьного развития, которая как раз работала над проблемами педагогики для взрослых, написала об этом диссертацию и недавно выпустила книгу на эту тему. Но декан гуманитарного факультета выбрал Эдит Ринкель, и ни шушуканье в коридорах, ни тактично сформулированная жалоба не смогли изменить этого решения.

Эдит Ринкель никогда не волновали проблемы педагогики или благополучия студентов, и уж совершенно точно она никогда ими не занималась. Ее взгляды отличаются почти средневековым консерватизмом: университет — это место для учебы, самое важное — иметь преподавательский состав, который прекрасно разбирается в своем предмете и способен обучать, основываясь на глубоких исследованиях. Понимают студенты преподавателя или не понимают — это их проблема, не ее. Эдит Ринкель читает старомодные лекции, кристально четкие и ясные и абсолютно не предполагающие участия в них студентов. Семинары, на которых студенты должны высказывать собственные мысли, она считает потраченным впустую временем.

В самый последний день августа декан и Эдит Ринкель встретились на обеде по случаю защиты докторской диссертации. Молодая женщина, чьим научным руководителем была Ринкель, защитилась, и в респектабельных помещениях Академии наук на улице Драмменсвейен был организован торжественный обед.

После обеда (где в качестве основного блюда подавали говяжью шею, что великолепно соответствовало духу этих залов) декан и Эдит вышли на балкон. Было еще по-летнему тепло, и во фьорде виднелись многочисленные лодки. Коллеги рассматривали белые треугольники парусов и болтали о минувших днях, как это обычно происходит, когда люди знакомы многие годы и нечасто встречаются в настоящее время.

Быть может, она была особенно пленительной в этот вечер, и это объясняет, почему разговор с деканом принял именно такой оборот. На ней были нефритово-зеленые туфли, дизайн которых был создан в 60-е годы Роже Вивье. Эдит купила их в эксклюзивном винтажном бутике в Париже на левом берегу Сены в конце 90-х. В ушах у нее сверкали золотые сережки с нефритом, которые Эдит Ринкель получила в подарок от одного из бывших любовников. Она редко носит украшения, делая исключение только для кольца с бриллиантом, преподнесенным ей Ритой Эноксен-Ли по совершенно определенному поводу, но эти серьги были тщательно подобраны к зеленым туфлям (именно эти туфли тот самый любовник предпочитал видеть на ножках Эдит).