Он, кстати, был одним из немногих людей, кто побывал у нее дома. Она сделала для него исключение, потому что он один воспитывал двух сыновей-подростков и у него дома были неблагоприятные условия для интимных свиданий. Но вообще Эдит Ринкель не любит гостей.

Ужин был вкусным (Александру бы понравилось, он так любит отбивные), она открыла к нему бутылку красного вина. Эдит Ринкель никогда не была прекрасным поваром, но пожарить мясо и спаржу и открыть банку консервов — не такое уж большое искусство. Ее нетрудно удовлетворить в кулинарном отношении, она всегда ела почти любую пищу с большим аппетитом, включая ежедневные обеды во «Фредерикке»: откусывала большие куски, тщательно пережевывала, наслаждалась вкусом и проглатывала. И сейчас она съела мясо и почти опустошила бутылку вина.

Потом она помыла и вытерла немногочисленную посуду (одну вилку, один нож, одну тарелку, один бокал, сковородку, лопатку, кофейную чашку, оставшуюся от завтрака). У Эдит Ринкель есть посудомоечная машина, но она предпочитает мыть посуду вручную. Она использует так мало посуды и приборов, что если складывать их в машину, то приходится ждать несколько дней, когда она заполнится хотя бы наполовину. Когда она однажды рассказала об этом Рите, то заметила во взгляде подруги тень сочувствия, и поняла, что Рита считает посудомоечную машину, которую невозможно заполнить даже наполовину, символом одиночества Эдит.

Но Эдит попыталась объяснить Рите, что любит мыть посуду. Ей нравится погружать руки в теплую мыльную воду, а потом скользить пальцами по чистой, теплой, немного липкой поверхности свежевымытой посуды.

Помыв посуду, она села на диван, немного почитала, открыла подарок от Александра и большой сверток от Риты, допила вино, достала коробочку бельгийских шоколадных трюфелей (марки «Годива», подарок от бывших коллег по кафедре классических и мертвых языков) и красиво выложила их на синее керамическое блюдо, подаренное сотрудниками нынешней кафедры.

В пакете от Александра оказалось красивое издание «Секретов улья». Она улыбнулась: ей очень понравился этот подарок, даже несмотря на то, что такая книга уже есть в ее библиотеке. Будучи любительницей пчел, Эдит раздобыла ее сразу же, как только книга вышла, но Александру она об этом никогда не расскажет.

От Риты она получила смешные тапочки с невероятно толстым мехом, в черно-желтую полоску. Сначала Эдит решила, что это две пчелы, или, вернее, два шмеля, но потом обнаружила на тапочках две розовые усатые мордочки. Эти тапки были так непохожи на элегантную обувь Эдит, и потому очень ей понравились. Эдит надела их и почувствовала тепло, она вертела ногами и улыбалась.

Она наслаждалась чтением обзорной статьи о различии и схожести разных видов шмелей (Bombus terrestris, Bombus lucorum, Bombus lapidarius, Bombus pascuorum, Bombus hortorum, Bombus pratorum) [50]и ела шоколадные трюфели — отправляла конфету целиком в рот и медленно рассасывала, пока та не растает. Когда она взяла четвертый трюфель, на дне блюда показалось лицо Аполлона.

В третий раз за этот день она подумала о молодом греческом боге. У родителей на камине в гостиной стоял бюст Аполлона; Эдит знала, что этот бюст привезли из дома, где выросла мама, и поставили на камин после смерти бабушки. (А вот чего Эдит не знала, так это того, что все детство мама слышала, что это бюст Психеи, и она именно так и назвала его в последний раз в тот день, когда он был установлен на камине. «Психея? Да это же Аполлон», — сказал ее муж грубо и надменно.)

Эдит всегда завороженно смотрела, как мама чистит бюст. Это была целая церемония, которую три маленькие сестры всегда ждали с нетерпением. Аполлона чистили булкой, свежей булкой. На кухне мама отрезала горбушку от батона, доставала из него мякоть и несла в маленькой корзиночке в гостиную. Потом она несколько раз прокатывала шарики из булки по бюсту, а шесть девчоночьих глаз внимательно наблюдали за всем этим, потому что чем больше становилась куча использованной посеревшей булки, тем белее делался Аполлон. А в конце процедуры Эдит с сестрами ели на кухне корку от батона с вареньем. Воробьям же, залетавшим в кормушку семьи Ринкель, доставалась булка, испачканная пылью греческих мифов.

Эдит положила в рот четвертый трюфель, провела рукой по блестящей обложке книги, подаренной Александром, и задумалась над тем, куда мог подеваться бюст Аполлона из дома ее детства. Вероятно, он находится у одной из сестер. Конечно, она задалась этим вопросом не из сентиментальности. Она размышляла над тем, где находится бюст, сидя на диване в день своего пятидесятилетия, и это происходило исключительно потому, что являлось естественным звеном в цепи ее рассуждений: вид Аполлона на дне керамического блюда навел ее на мысли о бюсте Аполлона из ее детства (который на самом деле был Психеей), что, в свою очередь, породило вопрос о том, где сейчас находится этот бюст. Нет, сентиментальность не относится к преобладающим чертам характера Эдит Ринкель, и если бы она узнала, что бюст, наполовину разбитый, валяется в подвальной кладовке ее младшей сестры, она восприняла бы это совершенно спокойно. Если бы, конечно, узнала об этом в любой другой день.

В половине двенадцатого она отправилась в ванную, разделась, умылась, почистила зубы. Без двадцати двенадцать она стояла перед зеркалом в красных туфлях. Без пятнадцати двенадцать она лежала в постели, и никто не смог бы сказать, что день ее рождения прошел неудовлетворительно, да, на самом деле он прошел в точности так, как она и надеялась: это был достойный и сдержанный праздник. Эдит была довольна. Она устала. Хорошо бы поспать, сказала она себе, закрыла глаза и понадеялась, что в ту же минуту заснет.

С улицы раздался грохот тележки разносчика газет, и только после того как все стихло, Эдит погрузилась наконец в сон. На ее тумбочке лежал подарок, который понравился ей больше других. «Секреты улья», книга, которая у нее уже есть.

Восход солнца в это утро был ослепителен, облака над нарком Санкт-Хансхауген светились желтым и красным, они образовали длинные горизонтальные полосы, похожие на строчки в тетради. Но Эдит этого не видела, как не видела и того, как солнце освещало обложку книги, которую Александр так тщательно выбирал ей в подарок.

— Тебе нравится этот мальчик, Эдит? — спросила Рита Эноксен-Ли однажды вечером вскоре после дня рождения Эдит. Они сидели в библиотечном баре отеля «Бристоль» и пили мартини бьянко. Эдит только что в присущей ей прямой манере рассказала об Александре.

— Да, — ответила Эдит.

— Я имею в виду, — сказала Рита, — ты предпочитаешь молодых?

— Нет, мне нравятся молодые мужчины, мужчины моего возраста и мужчины старше меня. Возраст не имеет значения. Это как еда. Соленое или сладкое? Люди спрашивают: «Тебе нравится сладкое или соленое?»

— Сладкое, — тут же ответила Рита.

— Да, точно. Как будто я этого не знала! Но для меня этот вопрос звучит абсурдно. Мне нравится и то и другое. И нравится одинаково. Я хочу и соли, и сахара. Но понятно, что…

— Что понятно?

— Его тело. Его молодое тело. Оно так красиво! А линия бедер, Рита! Длинные крепкие мускулы. И такая гладкая кожа. У него на теле почти нет волос, только несколько кустиков под мышками.

— Так сколько ему лет?

— Ну-ему-двадцать-с-чем-то.

— Ах вот как, двадцать с чем-то, — поддразнила ее Рита, подняв брови.

— Двадцать пять.

— Ну что тебе сказать. Я… рада за тебя, Эдит.

— Он так молод, что говорит «прикольно» и «жесть».

— Ага, и как же профессор Ринкель на это реагирует?

— Я замечаю это, Рита. Я замечаю это. К счастью, я никогда не была нормативистом.

— Не думаю, что смогла бы заниматься сексом с молоденьким мальчиком, — сказала Рита.

— Это потому, что ты не пробовала, — ответила Ринкель.

— Возможно, — признала Рита. — А кто-нибудь знает о тебе и Александре?