— С каштановыми волосами, — уточнила мама. — Тебе-то больше нравятся пшеничные. Цвета спелой пшеницы.
— Да, хотя у Нанны волосы светлее.
— Ах вот как.
— Но мне понравилось, — повторил Пол.
— Хорошо. Я потом дам тебе почитать дальше. Значит, ты помнишь «Дом, который уснул»?
— А он у тебя сохранился? — спросил Пол.
— Наверняка. В ящике секретера в будуаре Паулетты.
Она кивнула Полу, улыбнулась понимающе и снисходительно, словно знала о Поле нечто, чего он сам о себе не знает. Пол подумал, что это настоящая материнская улыбка. Мама быстро вернулась, улыбаясь так же загадочно, но еще шире, и протянула сыну пожелтевшую переплетенную рукопись, отпечатанную на машинке, с детским рисунком на первой странице. И он вспомнил, какой красивой казалась ему эта история, и то, что однажды она перестала ему нравиться.
— Спасибо, — сказал он и взял рукопись в руки робко, но с интересом.
«Дом, который уснул» — было напечатано сверху с пробелами между буквами. На рисунке под названием был изображен белый дом с дверью и двумя окнами, расположенными таким образом, что дверь казалась ртом, а два окна — глазами (Пол автоматически, почти против своей воли отметил, что это правильный образ, поскольку норвежское слово vindu,окно, происходит от древненорвежского vindauga,то есть глазница, через которую дует ветер). «Марен Бентсен», — прочитал Пол имя матери, написанное внизу страницы, и снова стал разглядывать рисунок, который он сам нарисовал больше двадцати пяти лет назад, пока до него не дошло, что рукопись подписана не Паулеттой Рос.
Впервые в жизни Пол видел настоящее имя мамы на рукописи, и это произвело на него сильное впечатление. Он так хотел, чтобы она попробовала себя в других жанрах. Нет, он не презирал ее произведения, но ему казалось, что это пойдет ей на пользу. Если бы Пол Бентсен сейчас узнал, что однажды увидит мамино настоящее имя на книге, он бы очень обрадовался. Но пока он об этом и не догадывался, он мог только надеяться, что такое произойдет, и он надеялся. Пол перечитал заглавие и мамино имя, после чего с любопытством и беспокойством перешел к тексту рассказа.
Слова были ему очень знакомы, и в то же время новы, он ведь никогда не читал их, раньше он их только слушал:
Жил да был дом. Он стоял посреди поляны в темном лесу. Домик был маленьким и белым, окна его дружелюбно подмигивали, а дверь часто стояла открытой.
В доме жили мама, папа и мальчик.
«Да, конечно, — подумал Пол, — так и было: мама, я и папа. Она не изменяет себе. Она всегда пишет о нем».
Каждый вечер мама закрывала дверь и выключала свет, а мальчик задергивал шторы. Потом мама, папа и мальчик ложились в свои кровати, зевали, поворачивались на бок и засыпали. Дом тоже зевал, только этого никто не слышал. Утром семья вставала, мама открывала дверь, папа накрывал на стол, а мальчик раскрывал шторы. Они завтракали, болтая и смеясь, а дом распахивал окно в гостиной и тоже хохотал. «Надо смазать петли», — говорила мама и продолжала рассказывать папе и мальчику веселую историю. После завтрака мама с папой уходили на работу, а мальчик в школу. Дом был один целый день и, когда люди уходили, он скучал по своей семье и с нетерпением ждал того момента, когда ближе к вечеру мама, папа и мальчик вернутся домой.
Пол, как и раньше, сочувствовал дому — бедному одинокому домику. Когда в детстве мама читала ему этот рассказ, Пол был уже достаточно большим, чтобы понимать, что дома в действительности не существует, что он только плод маминой фантазии. Но он искренне сочувствовал и такое же сострадание испытывал к другим неодушевленным предметам. Выброшенная обертка от шоколадки. Носок, потерявший своего брата-близнеца. Пронзительная жалость внезапно охватывала его. Когда мама выбросила старую алюминиевую кастрюлю, у которой отвалились обе ручки, он чуть не задохнулся от рыданий, настолько горьким было зрелище безрукой кастрюли в мусорном мешке — милого горшочка, служившего верой и правдой, варившего для них картошку и гороховый суп.
Однажды, когда мама, папа и мальчик ушли, дом настолько отчаянно затосковал, что решил пройтись немного и поискать своих жильцов. Он осторожно приподнял один угол, и фундамент громко затрещал. Но дом уже принял решение, поэтому он тянул и тянул, пока угол не высвободился. Потом он приподнял другой угол, и снова стало ужасно больно, но дом высвободил и его. Третий и четвертый углы тоже выдернулись из фундамента, несмотря на то что дом до самой трубы пронзала боль. Теперь домик стоял непрочно. Но он не мог тронуться с места, потому что никак не понимал, что ему делать и куда идти.
Вечером семья собралась за столом в кухне, чтобы поиграть в карты. Все что-то напевали, мама с мальчиком смеялись над папой, потому что он злился, когда проигрывал.
«Это я злился, когда проигрывал, — думал Пол, — я всегда хотел быть лучшим! Не думаю, что понимал эту аллюзию, когда мама читала мне рассказ». Пол украдкой взглянул на нее: она уселась в кресло напротив.
На улице дул ветер и шел дождь. Стены дома издали вздох, но семья играла в «Вытяни восьмерку», и никто ничего не слышал. Дом снова вздохнул, на этот раз намного громче, так что стены громко заскрипели. «Только послушайте, какой ветер», — сказал папа. И тогда дом начал плакать, потому что ему было невыносимо грустно. Он сам не знал, почему ему было так грустно. Слезы текли по стеклам. «Какая противная погода», — сказал мальчик и плотнее укутался в вязаную кофту.
— Он уже в духовке, — внезапно сказала мама.
— Что?
— Обед, — объяснила она, встала с кресла и уселась на диван.
— Да, точно, — рассеянно проговорил Пол и перелистнул страницу.
— Возьми его с собой, — предложила мама. — Дочитаешь дома. Мне сегодня снилось То происшествие.
— Правда? — удивился Пол. — Мне тоже. Оно мне снится время от времени. — Он послушно положил рассказ в свою папку, набитую статьями об автоматических программах-переводчиках.
Какое-то время они сидели молча, но оба думали о том забавном факте, что случай из юношеских лет Пола, который они всегда называют Тем происшествием, сильно повлиял как на жизнь Пола Бентсена, так и на жизнь Марен Бентсен. Оба понимали, что во время Того происшествия Пол пострадал несправедливо. Конечно, Туне была первой большой любовью Пола, его первой девушкой, и он предал ее самым грубым образом, но тем не менее. Самым ужасным, кстати, было то, что мама ему не поверила, что она подумала, будто Пол согрешил намного серьезнее, чем на самом деле. Он был трусливым доносчиком, тщеславным предателем, но насильником он не был. И Пол совсем не хотел, чтобы Туне стала жертвой. Просто он не подумал о последствиях.
Будь на месте Пола другой, он, возможно, быстро преодолел бы последствия Того происшествия, однако для Пола все закончилось неуверенностью в себе, хамелеонством и фонетической гиперконвергенцией, а для мамы — разводом. Но так происходит гораздо чаще, чем мы думаем: весьма незначительные события определяют нашу судьбу. То, в какой момент жизни случаются такие вещи и как они взаимосвязаны с другими ее обстоятельствами — вот те факторы, которые наполняют маленькие эпизоды огромным значением, в то время как большие и важные события проходят незамеченными.
У Эдит Ринкель это был кувшин с соком, отбрасывавший рубиновую тень на плед. У Пола это было предательство, которое он совершил, разболтав подростковой «банде из Тосена», в восьмидесятые орудовавшей на западе Осло, что у Туне были деньги, много денег, и хранила она их в шкатулке в своей комнате. Члены банды были старше, сильнее и круче него, и он месяцами стремился завоевать их признание. Это было так избито (словно сюжет из книги для подростков), так глупо, так, честно говоря, банально, что почти полностью его уничтожило.
