На улице совсем стемнело. Он замерз. Он чувствовал себя озябшим, голодным и счастливым, но в обратном порядке, если перечислять ощущения по степени значимости. И он выбежал из библиотеки.
Пол галопом мчался по лужайке к Исследовательскому парку и кафедре футуристической лингвистики. Он должен поговорить с Нанной, он обнимет ее, будет ее любить, или, по крайней мере, еще раз скажет, что любит ее; она ответит, что любит его (может быть, еще слишком рано, но так будет, обязательно будет), он скажет, что ее проект гениален, скажет, что поможет ей и что ему кажется, он найдет последние кусочки мозаики. Он не мог обосновать собственную уверенность по этому поводу, но знал, что решение близко, что он его почти разглядел, что оно ускользнуло в последний миг, но он снова его увидит.
Тут Пол вспомнил, что уже очень поздно, и вероятность того, что Нанна до сих пор сидит в своем кабинете, ничтожно мала. Но он не остановился, он хотел как минимум ступить на территорию Нанны. И хотя повелительницы Нанналандии не было на месте, он хотел заскочить к ней этим вечером. Но Пол очень надеялся, что она там и ждет его.
Огромные стеклянные двери были закрыты, но с шумом раздвинулись после того, как он вставил в замок свой электронный ключ и набрал код. Вестибюль утопал во мраке. Аквариум и стена цитат были отключены, эскалаторы неподвижны. Он взбежал по лестнице на второй этаж к фонологам, его шаги эхом отозвались в пустом коридоре, светильники на потолке не горели, свет давали только несколько настенных ламп, и он вздрогнул, проходя под первым звуковым душем, излившим, как обычно, свое послание ему на голову. Казалось, что в кабинетах никого нет, но когда он дошел до офиса Нанны, то увидел свет в стеклянных квадратиках над дверью и сбоку от нее. Пол не удивился, что она на месте, он знал это, как знал и то, что поможет ей довести до конца проект. Он постучал, она отозвалась, и вот он уже стоял в светлом теплом кабинете.
— Это потрясающе, — сказал он, тяжело дыша, и слова его показались такими малозначительными. Он должен был бы прокричать их под аккомпанемент фанфар, осыпать ее конфетти, и себя тоже.
— Я знаю, — ответила Нанна.
— И я уверен, что смогу помочь тебе.
Она приподнялась и снова опустилась на кресло, улыбнулась ему и попросила рассказать подробнее. Он пытался донести до нее некоторые из мыслей, которые пришли ему в голову в читальном зале корпуса Хенрика Вергеланна, те короткие вспышки о глагольных фразах, что промелькнули у него в мозгу. Нанна сочла, что он формулирует свои мысли непростительно путано и почти непонятно, а он сконфуженно засмеялся и процитировал Тегнера («Туманно высказанное плохо продумано»), а затем Горация («Brevis esse labōro, obscurūs fio» [45]), а под конец — Соссюра (слова которого Пол снова слышал в коридоре меньше чем минуту назад).
Нанна смотрела на него, почти не моргая.
— Я верю в тебя, — проговорила она, — я верю, что у нас все получится.
И вдруг — Пол даже не понял, как это произошло — она оказалась рядом с ним, и вот они уже стояли, прижавшись друг к другу. Пол обнимал ее, она была намного ниже, он склонялся к ее голове, не видя лица, прижатого к его груди, потому что волосы Нанны прикрыли ей щеку и глаза. Он вдыхал запах, стараясь уловить присущий только ей аромат, который так давно мечтал отыскать, но чувствовал только запах средств для ухода за волосами. Нанна пахла парикмахерской — чудесно, но безлично. В какое-то мгновение он испытал разочарование по этому поводу (и держа в объятиях Нанну, начал думать об одной из своих любимых тем, которую они всегда обсуждают с Мортеном после нескольких кружек пива: современные женщины слишком часто и слишком тщательно моются), но вот Нанна прижалась к нему всем телом, повернула голову и подняла лицо, и единственное, о чем Пол теперь думал, это о том, что он ее хочет, что он страстно желает прижать ее к себе еще плотнее, засунуть язык глубоко в ее рот, сорвать с нее одежду, положить ее на письменный стол и пригласить в путешествие в те места, где никому нет дела до «РЕВ 21». Он нежно смотрел на нее. Пол видел многие женские лица в таком ракурсе и знал, что не ошибается, когда увидел в ее глазах желание. Он уже предвкушал, как ее губы коснутся его губ, а ее язык дотронется до его языка, но Нанна вдруг вырвалась, постояла несколько секунд, глядя на него, а потом села обратно в свое кресло, закинула ногу в нейлоновом чулке на другую и сообщила Полу, что у нее есть мужчина.
— Так что мы не можем, — сказала она. — Его зовут Кристиан, — добавила Нанна. — Кристиан с буквы «К».
Пол ничего не ответил, ему нечего было сказать. Но когда она предложила выпить по бокалу вина в «Кафе Абеля» у трамвайного кольца, он с радостью согласился. По дороге через Блиндерн они разговаривали внешне совершенно непринужденно, и Пол галантно придержал перед ней дверь, когда они дошли до кафе.
«Кафе Абеля» — не слишком крутое заведение. Сразу понятно, что его владельцы не стали попусту расходовать деньги на дизайнера по интерьерам (а если и стали, то наняли дизайнера, золотые годы которого пришлись на 1980-е). Кафе, честно говоря, абсолютно старомодное. Бесформенная сосновая мебель, стены и текстиль темно-красного, ярко-синего и зеленого цветов. Этот стиль скорее должен прийтись по душе сотрудникам университета, а не хорошо разбирающимся в модных тенденциях студентам. Но несмотря на то, что еда здесь соответствует интерьеру, сюда часто ходят как студенты, так и преподаватели.
Нанна заказала бокал белого вина, а Пол пиво. Темнокожий мужчина, которого Пол всегда считал одним из владельцев кафе, принес к их столу напитки и вазочку с орешками, которую никто из них не заказывал.
Нанна отпила вина и покачала головой в ответ на вопрос Пола, хочет ли она орешков. Пол за один присест выпил половину своей кружки, а когда начал есть орешки, понял, что сильно проголодался. Он с бешеной скоростью допил свое пиво и в тот же миг успокоился. Он все еще находился в оцепенении от известия, что у Нанны есть мужчина. Мысль об этом не потрясла его, и он одновременно стыдился и веселился из-за собственной близорукости и самодовольства. Он представлял себе, что Нанна живет в маленькой квартирке одна, что по вечерам она лежит под мягким бежевым пледом и смотрит телевизор, а оказалось, что она проводит вечера (и ночи) с мужчиной по имени Кристиан.
Но Полу даже не приходило в голову отказаться от мечтаний о себе и Нанне, он по-прежнему был уверен в том, что они созданы друг для друга (сперва он мысленно употребил выражение «словно созданы друг для друга», но оно показалось ему слишком слабым, поэтому он предпочел убрать из него сравнительный союз: «созданы друг для друга»), но понял, что завоевание Нанны может занять больше времени, чем он рассчитывал.
Пол уважал ее за нежелание поцеловаться с ним, он пришел к выводу, что это понравилось ему больше, чем если бы она позволила себя поцеловать. Нанна сидела прямо напротив за столиком в кафе. Он восхищался ее нежеланием поцеловаться. Он сказал ей об этом. Нанна улыбнулась и ответила, что поступила так не только из соображений морали.
— Знаешь, я ведь не ангел.
— Нет, ты ангел, — сказал Пол.
Нанна призналась, что думала больше о сплетнях в стенах кафедры. Для нее важно, чтобы ни у кого не возникло никаких подозрений по поводу отношений, связывающих ее с Полом. Ради Кристиана.
— Я не хочу делать его рогоносцем, — проговорила она и засмущалась, когда произнесла это немного старомодное слово.
Нет, нет, конечно, Пол все понимает.
— Но это и ради меня тоже, — продолжала она. — Ты понимаешь, Кристиан бывает таким…
Предложение повисло в воздухе. Пол не хотел вызывать ее на откровенность, не сейчас, и ни о чем не стал расспрашивать.
Вместо этого они начинали болтать о Блиндерне, о легендарных сотрудниках других кафедр (о литературоведе, написавшем в рабочее время бестселлер и заработавшем на нем ми пионы; о языковеде, дочь которого — знаменитость и постоянно мелькает на телевидении; о философе, имеющем дурную привычку жениться на своих студентках) и других факультетов (о турбореактивном профессоре социальной антропологии, о скандалисте с факультета политологии, о милом живчике-астрономе), но больше всего они обсуждали своих ближайших коллег, сотрудников своей кафедры.
