— Да что вы, неужели не знали? — сказал Хольстейн Полу, и его обычно вялый голос задрожал от злорадного желания поделиться пикантной информацией. — Наша дорогая Эдит всегда питала слабость к молоденьким студентам. Ну и скандал вышел, доложу я вам. — Хольстейн причмокивал от возбуждения и долго тянул последнее «а» в слове «скандал», чтобы подчеркнуть его величину: — Настоящий сканда-а-л.

Пол больше не желал слушать, он взглянул на обоих собеседников, коротко кивнул Вику и пошел по коридору к своему кабинету.

Едва он успел сесть, как в дверь постучали. «Если это Ханс Хольстейн, я ударю его», — подумал Пол, после чего резким голосом разрешил войти. Но в кабинет вошел не толстый злобный доцент, а Нанна.

Злость Пола мгновенно исчезла, и слабое неприятное ощущение, которое он испытывал целый день, почти утонуло в пучине любви. Пол указал на стул для посетителей, она села, положила ногу на ногу и улыбнулась ему.

— Я хочу обсудить с тобой один проект, — сказала она и опустила глаза. Только теперь Пол заметил, что в руках у нее папка, которую она крепко прижимает к себе, словно осторожная мать первенца. — Хочешь послушать? У тебя есть время? — спросила Нанна. — И желание, — добавила она.

Пол ответил совершенно искренне, что желание у него есть. Он старался сделать свой ответ двузначно-эротичным и остроумным, но Нанна была серьезна.

Пол быстро проговорил, что он, естественно, с большим удовольствием выслушает ее и что ему безумно интересно. Нанна кивнула и начала рассказывать. Первые полминуты или около того Полу казалось, что речь идет о фонологическом проекте, для завершения которого ее и взяли на работу. И несмотря на заявление Пола, что ему интересно, и в определенном смысле так оно и было, он больше внимания обращал на движения ее губ, он изучал форму ее рта и кивал, он смотрел на ее грудь, выступающую под мягкой вязаной кофтой, и снова кивал. Но постепенно он осознал, что на самом деле она говорит не о фонологическом проекте кафедры футуристической лингвистики.

— Я так долго работала над этим, — сказала Нанна, потупив взгляд. — А теперь вот осталось совсем недолго… э-э…

— До чего? — произнес Пол, ожидая продолжения.

— …совсем недолго до прорыва. Я думаю… да, я знаю, что это звучит глупо, — продолжала Нанна.

— Давай, — отвечал Пол. — О чем ты думаешь?

— Я думаю… Я думаю, что этот проект просто-напросто может… ну… изменить мир.

— Ого, — удивился Пол. Это прозвучало недоверчиво и высокомерно.

— Из-изменить мир, совсем немного. Да, всего в одной области…

Нанна умолкла, но продолжила после ободряющего кивка Пола. Она была уверена в себе и смущена, убедительна и скромна, когда доверительно рассказывала Полу о своем открытии, которое, возможно, совершит революцию в области языковых технологий. Все больше смущаясь, она говорила, что начала работать над этим, еще будучи студенткой, что она трудилась над проектом годами, в свободное от диссертации время, а теперь посвящает ему время, свободное от работы.

Она говорила неуверенно, казалось, что она тщательно подбирает нужные слова, что боится ошибиться, что ее скромность не позволяет сделать эту речь настолько значительной, как того заслуживает ее содержание. Она потратила на это исследование много вечеров, у нее было много бессонных ночей. Нанна собиралась вычислить общее ядро всех существующих языков. Произнося эти слова, она выпрямила спину и повысила голос. Пол закивал. Над этим, естественно, лингвисты работали десятилетиями, создавая различные теории, они представляли разнообразные модели и постепенно достигли кое-каких результатов.

Большинство людей справедливо полагают, что вьетнамский, норвежский и суахили очень сильно отличаются друг от друга. Языковеды знают также, что язык видоизменяется, но языки подвержены изменениям лишь в определенных рамках. На самом деле возможности изменений весьма ограничены. Лингвистам об этом известно, но пока им не удалось с точностью установить, где заканчиваются изменения и наступает неизменность, то есть что именно определяет основополагающую структуру языка.

И вот в один прекрасный сентябрьский день Нанна сидит в кабинете Пола и говорит, что открыла это, или, во всяком случае, вот-вот опишет универсальные принципы, лежащие в основе всех языков, в мельчайших подробностях.

— И кроме того, — продолжала Нанна.

— Да?

— Все указывает на то, что я докопалась до церебрального коррелята. Или же до некоего нейробиологического субстрата, и я говорю об очень четких связях между аспектами языка и их локализацией в мозге.

— Все указывает на это, — повторил Пол и склонился к ней. — А ты… ты так много знаешь о мозге, что можешь утверждать подобное? Или это твоя рабочая гипотеза?

— Нет, нет. Сама я не так много знаю об этом, — ответила Нанна. — Но я связалась с одним нейролингвистом из Стокгольмского университета, и он помог мне с измерениями ФМР.

— А что это?

— Функциональный магнитный резонанс, — говорит Нанна. — Это такая методика изображения мозговой активности. И еще он помог мне ввести мои данные в программу, симулирующую мозговую активность, и…

— И?

— Он настроен оптимистично. Похоже, найти точное соответствие между церебральными локализациями и языковыми структурами можно. До мельчайших деталей.

— Ну, это обрадует часть лингвистов, — сухо произнес Пол, — потому что это будет не меньше чем сенсация.

— Но еще я думаю, — продолжила Нанна и снова остановилась. — Еще я думаю, что у этого проекта могут быть… как бы это сказать… экономические последствия.

— Какие же? Ты имеешь в виду языковые технологии? — снова спросил Пол, и в тот же миг, как он задал этот вопрос, он уже нашел на него ответ: автоматическая переводческая программа. Конечно!

— Да, я имею в виду, что если у меня все заработает… существует, конечно, масса оговорок, и у меня еще не все расставлено по местам, но у проекта есть… большой, да, огромный коммерческий потенциал. Я думаю, что он сможет лечь в основу компьютерной программы, полностью отрегулировав которую, можно будет…

— Переводить, да?

— Да, точно.

— Переводить тексты с любого и на любой язык мира. Вот так просто, — сказал Пол.

— Да, вот так просто. Это заполнит пустоту, пропасть, лежащую сегодня между лингвистической теорией и переводческими технологиями, — говорила Нанна прерывающимся голосом.

Ее волосы такие светлые, глаза такие круглые и выразительные. Губы необычайно полные, такие, что, когда она серьезна, как сейчас, кажется, что она сложила их для поцелуя. Пол всегда будет пребывать в заблуждении, что у Нанны узкий нос. На самом деле нос у нее довольно широкий и по-восточному плоский: если от него провести две вертикальные линии вниз к подбородку, то уголки ее рта, не растянутого в улыбке, будут находиться на одной линии с крыльями носа.

Пол задумался.

— Для меня это слишком важный проект, — сказала Нанна, извиняясь, и Полу показалось, что она вот-вот расплачется. — Я так долго работала над этим, а теперь есть надежда, что мой труд наконец может принести результаты.

Пол смотрел на нее, на ее глаза, на милый носик, на ее рот, на губы, что словно застыли в постоянном полупоцелуе. Она подняла на него глаза, потом снова опустила их и призналась, что не говорила о проекте никому, кроме того шведского нейролингвиста, с которым советовалась по поводу «этих мозговых штучек», как она выразилась («Очаровательно небрежно», — подумал Пол).

Ключ к разгадке, полагала Нанна, находится в прошлом, а Пол так много знает и о древненорвежском, и о праскандинавском, и о древнегреческом, и о латыни.

— И еще дело в том… — Она снова умолкла, долго молчала, покашливала, и только потом договорила: — Кажется, между нами что-то происходит, и мне хочется… поделиться с тобой этим. И я хочу, чтобы у меня был партнер для охоты. Для охоты на последние кусочки мозаики. Я застряла.

— Можно посмотреть? — спросил Пол, показывая на папку, которую она по-прежнему прижимала к себе. Нанна кивнула и, немного помедлив, протянула ее Полу.