На стенах второго этажа развешаны красивые яркие акварели, созданные на основе осциллограмм и спектрограмм, демонстрирующих произношение гласных и согласных. Какой-то высокооплачиваемый художник получил эти фонетические выкладки и представил свое видение. Пол согнул свое длинное тело, чтобы прочитать надпись на маленькой белой табличке под первой картиной: «Тщетно тщится щука ущемить леща (звук „щ“)». По всему коридору на потолке через равное расстояние установлены звуковые души. Они работают так: когда кто-то приближается, сенсор это регистрирует, и звуковой душ запускает аудиозапись. Сотрудники отделения постепенно выработали иммунитет к этим записям и больше их не замечают. Но Пол, который раньше нечасто заходил на этаж к фонологам, и Нанна, которая здесь почти не бывала, поскольку поступила на работу всего неделю назад, с удовольствием приняли звуковой душ.

Пол посчитал, что неспешная прогулка по коридору будет достойным завершением их обеда. И они стали останавливаться под каждым душем и слушать. Первый выплеснул на них будущее западных диалектов, лирические видения Эйвинда Римебрэйда о том, каков будет язык в Норвегии в 2480 году:

Они улыбнулись друг другу. На переносице Нанны появилась поперечная морщинка. Следующий душ говорил по-французски, гулкий мягкий голос произнес: «La terre est bleue comme une orange», [39]и после небольшой паузы предложение повторилось.

— Прекрасно, — сказал Пол. Нанна кивнула в ответ. — Это из Элюара, — добавил он.

— А я даже поняла, что это значит, — произнесла она.

— Как я погляжу, среди вас, фонологов, полно франкофилов и франкофонов, — заметил Пол под следующим душем. Они стояли очень близко друг к другу и ждали, когда на них польются французские слова: «La pensée est comme une néblueuse où rien n'est nécessairement délimité». — Потому что это Соссюр, — сказал Пол, и ему настолько нравилось стоять, почти прижимаясь к стройному телу Нанны и объяснять ей разные вещи, что он оборвал себя на полуслове: ведь вряд ли нужно было объяснять Нанне, что швейцарец Фердинанд де Соссюр считается основателем европейского структурализма. Вместо этого он спросил, можно ли ему перевести предложение. Нанна кивнула.

— «Мысль подобна звездной туманности, где нет обязательных границ».

— Великолепно, — сказала Нанна, широко распахнув чистые глаза. — Я знаю, что имеет в виду Соссюр: только когда мысль облачается в слова, она становится четкой.

— М-м-м-м. Мысли в общем-то не существует, пока она не вербализована, — проговорил Пол и изучающе оглядел ее.

Хотя голова его была наполнена густым звездным туманом, Пол уже давно облек свое томление, свою любовь и свое вожделение в слова: он любил Нанну. Пол вдруг вспомнил, что еще не сказал Нанне об этом. Но сейчас он слишком устал, ему казалось, что теперь не время выкладывать все свои самые глубокие чувства, и он не произнес того, что собирался ей сказать. Он довольствовался мыслями об этих трех словах, о трех магических словах. Он шел дальше по коридору совсем рядом с ней.

— Спасибо за прекрасный обед, — проговорила Нанна официальным тоном. Они уже дошли до ее кабинета, приняв по дороге еще три звуковых душа (один был японским хайку, второй представлял все гласные звуки сюннмёрского диалекта, прочитанные в ритме рэпа, а третий — кисло-сладкое стихотворение Свердрупа «Кошмар грамматиста», которое Пол однажды поздним холодным вечером прочитает на доске для заметок над столом Ринкель). Какое-то время они молча стояли у двери кабинета.

— Мы ведь еще как-нибудь пообедаем вместе? — спросил Пол.

— Да, — ответила Нанна. — Я хочу узнать больше о древненорвежской филологии.

— Завтра?

— Почему бы нет.

Уверенный в себе, чуть ли не насвистывая, Пол поднялся по лестнице в свой кабинет. Нанна. Это красивейшее из всех женских имен, это исключительное двусложное имя собственное: На-на. Он гордо цокал языком. Скоро она будет принадлежать ему. То, что она использует древненорвежскую филологию как предлог еще раз встретиться с ним, было очаровательным, совершенно прозрачным, а потому неотразимым намеком. Мысль о том, что Нанна действительно интересуется древненорвежским, не приходила ему в голову. А вот то, что она интересуется им, казалось само собой разумеющимся. Он мог смело признаться в своих чувствах и уже мечтал о том, как сделает это. Завтра.

В тот день в окна кабинета Пола ярко светило солнце. Он только что прочитал электронное письмо от Лоне, полное игривых замечаний совсем в ее стиле. Он представил ее такой, какой она была в тот раз, на семинаре в Орхусе, ее руки, обнимавшие его, груди, ходившие вверх-вниз, каплю пота, упавшую с кончика ее носа на его лицо, сильный запах наслаждающейся женщины. И он представил ее в кровати в гостиничном номере в Амстердаме: длинные загорелые ноги, лоб, наморщившийся перед тем, как она застонала.

Эти картины пробудили в нем желание, которое молниеносно промчалось по нервным окончаниям из мозга вниз, к пенису, но тут же отступило, приведя лишь к быстрому приливу крови к этому участку тела, и к тому, что его ответ Лоне получился еще более игривым, чем ее сообщение. Кроме того, он начал письмо принятой между ними шуткой, такой пошлой, что он не мог бы поделиться ею даже с Мортеном, но которую лингвисты Лоне и Пол находят забавной: предложение, включающее придуманное ими выражение «совершить втолкновение».

Он был полон энергии, немного обеспокоен и все еще ощущал чреслами неудовлетворенное желание. Он быстро читал статьи — сперва диахроническое описание сильных глаголов во фризском, затем статью о том, как те, для кого бенгальский язык не является родным, перенимают английские определения (которая, кстати, не имела ни малейшего отношения ни к нынешним исследованиям Пола, ни к первоначальной сфере его интересов, но статья была хорошо написана, и Пол увлекся, да так, что не заметил, как дочитал до конца).

Он пребывал в приподнятом настроении, но под его оживленностью и энергичностью скрывалось глухое чувство неприязни, какое иногда возникает сразу после пробуждения от сна: человек еще не помнит, что случилось накануне, но знает, что что-то не так. Пол совершенно не собирался анализировать источник этого чувства, зато хотел сохранить приподнятое настроение. Он был влюблен. Он любил Нанну. И он даже не знал толком, поцеловал ли Ринкель в Амстердаме.

Уже на следующий день после разговора в кафетерии он получил подтверждение сплетням, которые слышала Нанна. Он просто остановил в коридоре Гуннара Вика и спросил его напрямую. Пол выбрал именно его, потому что Гуннар Вик был не тем человеком, который собирает коридорные сплетни, Полу было трудно представить, что Гуннар Вик может интересоваться чем-то кроме лингвистики, двух своих маленьких дочек и жены — именно в такой последовательности. Гуннар Вик удивленно взглянул на Пола, поправил галстук, на котором были изображены обнимающиеся Минни-Маус и Микки-Маус.

— Да, — сказал он по-деловому, — я это слышал. Но я очень уважаю ее за научные достижения и проницательный ум, — добавил он.

Пол кивнул и тут же вздрогнул от многозначительного покашливания слева от себя. Он не заметил, что в коридоре находился и Ханс Хольстейн, который теперь подошел и встал рядом с ними. Он втиснул свое тяжелое тело между Полом и Гуннаром Виком, непроизвольно расступившимися в стороны.

— Я не мог не подойти, — начал Хольстейн, одной рукой поглаживая выступающий живот, а другой поправляя шейный платок.

Первым побуждением Пола было уйти, но он остался, сконцентрировав взгляд на диснеевской парочке (продолжавшей горячо обниматься на галстуке Вика), чтобы выслушать Хольстейна, остался скорее из любопытства, чем из вежливости.