Эдит Ринкель очень гордится своей коллекцией обуви, да, она обожает свои туфли, каждую пару. Она нередко сидит в гостиной и любуется ими, включив подсветку. Иногда, проходясь вдоль полок, она берет одну туфлю, гладит ее почти с любовью и ставит обратно, совершенно прямо и точно на то же место, где она стояла. В отличие от многих других коллекционеров, она никогда не переставляет предметы своего собрания. Для этого нет никаких причин. Она создала прекрасно функционирующую систему. Книги располагаются по алфавиту, туфли — по цвету. Оптимальные условия классификации для каждой из категорий. Насекомые под стеклом в рамочке тоже рассортированы по видам, хотя это и не ее рук дело.
Туфли передвигаются только в тех случаях, когда она покупает новую пару обуви. Тогда приходится сдвигать весь ряд, чтобы не нарушить цветовую гамму. Весь последний год, покупая новую пару, она убирала одну из старых, и в шкафу в спальне скопилось несколько пар, которые ей хотелось бы иметь в гостиной. Надо было позвонить столяру и заказать еще одну полку. Она долго откладывала это, потому что установка новой полки повлечет за собой необходимость снять все туфли и упаковать их, чтобы в них не насыпалась стружка и не впитался запах краски. И снова расставить всю коллекцию по полкам она сможет не раньше, чем через несколько дней. На это обязательно потребуется время, а у нее сейчас так много работы. Хотя, с другой стороны, важно вновь привести коллекцию обуви в порядок.
Эдит Ринкель испытывает большую радость не только от созерцания своих туфель, но и от процесса выбора обуви, в которой ей предстоит выйти из дома. Каждое утро после душа, надев нижнее белье, она идет в гостиную и выбирает пару обуви (в зимнее время года до университета и обратно она ходит в сапогах, а выбранные туфли носит с собой в специальной сетке), а остальную одежду подбирает в зависимости от цвета, материала и фасона туфель. На самом деле подобрать одежду не сложно. Одержимость Эдит Ринкель ограничивается работой и обувью.
В отношении одежды она совсем не экстравагантна. У нее не много нарядов, но все они отличного качества и хорошо сидят. У нее есть несколько практичных костюмов с узкими юбками и короткими пиджаками темных нейтральных цветов (черный, серый, коричневый, темно-синий), брюки и свитера с высоким горлом таких же цветов и блузки, всегда безупречно белые и отглаженные. И только летом, случается, она носит более яркие платья. У нее не много сумок, но обычно вместе с сеткой для обуви она несет с собой только папку для документов из черной свиной кожи.
В этот вторник Эдит Ринкель стояла в гостиной в лифчике и трусиках, держа в руках чашку с кофе, и внимательно изучала свою коллекцию. Она подошла ближе, скользнула рукой по полке с бирюзовыми и зелеными туфлями, немного помедлила, остановившись у факультетско-синих с серебряными тонкими каблуками, потом взяла в руки любимую в последние годы пару: Сальваторе Феррагамо, изумрудно-зеленый шелк, не очень высокие каблуки, очень устойчивые. Но она отставила их и выбрала на верхней полке абрикосового цвета лодочки с ремешком от Балли. Подержала их в руках, вытянула руку, посмотрела на них, прищурившись, кивнула и, напевая, надела, после чего прошла в спальню и достала из шкафа черный костюм из тонкой шерсти. Когда через десять минут она шла на остановку Адамстюен, чтобы сесть на трамвай и доехать до Блиндерна, то с удовлетворением поглядывала на свои ноги. В папке для документов лежали кое-какие бумаги, над которыми она корпела прошлым вечером. Она собиралась продолжить эту работу и знала, что засидится в своем кабинете допоздна. Она была рада.
На следующий после визита к маме день Пол пришел на работу рано. Полный ожиданий, уверенный в себе, он направился пружинящей походкой к кабинету Нанны, но остановился, не дойдя до него: не хватило смелости. Его шаги замерли, руки опустились вдоль тела, он был парализован осознанием значения поступка, который собирался совершить. Он медлил, он хотел отсрочить неотвратимое, хотел еще несколько секунд подождать, прежде чем сделать шаг, который изменит его жизнь. Внезапно дверь кабинета Нанны открылась, и из нее вышел мужчина с русыми волосами и ухоженной бородкой. Пол услышал ясный голос Нанны, которая благодарила мужчину; тот, в свою очередь, попрощался — по-шведски — и проследовал мимо Пола к лифтам.
Пол взглянул на часы, в девять пятнадцать он должен был присутствовать на заседании. Он решил пожить обычной жизнью, жизнью, которая ему так нравится, еще один день. Завтра он зайдет в кабинет к Нанне. Завтра начнется его новая жизнь.
Он преподает не очень много, поскольку занимает должность научного сотрудника, но утром по средам ведет сдвоенную пару. Завтра после занятий он пойдет прямо к ней в кабинет, без промедления постучит и скажет, что любит ее. «Я люблю тебя», — скажет он.
На заседании, бесконечном и бессмысленном, посвященном принципам закупки книг для библиотеки, Пол размышлял над глаголом «любить». С тех пор как он увидел Нанну, ему было очевидно, что этот глагол лучше всего подходит для описания его чувств. Неписаные правила, принятые в норвежском языковом сообществе, гласят, что слово «любить» употребляется применительно к длительным отношениям, что мужчина должен на протяжении как минимум четырех-пяти месяцев состоять в отношениях с женщиной, прежде чем он по праву может называть свои чувства этим глаголом. Когда человек находится на первой ступени отношений, когда он с ума сходит от влюбленности, тогда не говорят, что он любит. А стоило бы, размышлял Пол, в то время как Хольстейн, как всегда, вяло говорил о том, что кафедре следует отказаться от подписки на какой-то журнал. Потому что «любить» — это очень интенсивный глагол, который как раз подходит для описания первой ступени отношений. Для выражения желания, эйфории и всепоглощающего интереса в норвежском языке недостает слова. Нужен новый глагол, думал Пол. Но все, что приходило ему в голову, звучало глупо, искусственно. Пол предпочел бы заставить глагол «любить» означать то, что он хочет. Одновременно с тем, как он решил подвергнуть глагол «любить» лексическому прессу, он осознал, что хочет использовать оба его значения для выражения своих чувств к Нанне, он хотел выразить как навязчивую влюбленность, так и более глубокую любовь, ту, для возникновения которой обычно необходимо несколько месяцев («он любит ее»). Любить. Я люблю тебя. Он лишь однажды говорил это женщине. Да, один раз Карин X. — длинноногой архитекторше, с которой он встречался почти год. Да, Карин X. Как-то вечером она сидела у него на коленях, долго смотрела на него, а потом закрыла глаза и сказала, что любит. Взволнованный, но обеспокоенный, он взял ее костлявые ладошки в свои руки, поцеловал ее в губы, улыбнулся, но понял, что этого недостаточно. В конце концов он сказал это. «Я люблю тебя… ужасно», — произнес он, потому что не мог удержаться, он просто должен был добавить для усиления это наречие «ужасно», которое, как это ни смешно, смазало все предложение. Карин X. уткнулась носом ему в шею и оставила его в покое. Через пару недель он порвал с ней.
Хольстейн, у которого всегда находятся добавления к последнему выступлению, говорил своим тягучим жеманным голосом что-то насчет значения скандинавских университетских изданий. Пол вытянул под столом длинные ноги. До окончания заседания осталось всего четверть часа.
Пол понимал, что любит Нанну в обоих смыслах слова и ему придется рассказать ей об этом. А еще он хотел заняться с ней любовью.
Вообще-то Пол хороший преподаватель, но в эту среду он был просто в ударе, почти в экзальтации. Нанна! Всего через два часа он скажет Нанне, что любит ее. Он ходил по аудитории, размахивая руками. Он был дерзок, весел и предельно четок. В учебном материале он находил такие параллели и связи, о которых раньше и не подозревал. Внезапно ему вспоминались анекдоты, ярко иллюстрирующие сегодняшнюю тему. Студенты слушали как зачарованные. Он заставлял их смеяться и подталкивал к постановке своевременных и умных вопросов, мобилизуя все их знания.
