У читателя могло сложиться впечатление, что мы против сотрудничества с профессиональными минералогами. Это глубоко не так. Без их знаний, без их аппаратуры, без их возможностей обойтись нельзя. Мы сотрудничаем с несколькими музеями, и еще более тесно сотрудничаем с отдельными их сотрудниками — так, Дмитрий Белаковский из Минералогического музея Академии наук регулярно участвует в наших экспедициях. Просто нас интересует гораздо более широкий круг вопросов, чем того же Белаковского, но те вещи, которые оказываются в пределах его компетенции — он решит и сделает гораздо лучше любого из нас.

Собственно, я все это излагал, чтобы читателю стало понятно, почему самые интересные минералы, найденные в Кап-Кутане, остались не исследованы совсем. А их немало.

Приведу в качестве примера один из шести не определенных до сих пор минералов — тот, про который нет ни одной идеи, чем он может быть. Кустик кристаллов, самый большой из которых — размером примерно с фильтр от сигареты. Растет в самом центре огромного и невероятно красивого куста кальцитовых геликтитов в галерее ОСХИ. Блеск этих кристаллов многократно сильнее, чем любых других в пещере, так что мы впервые обратили на них внимание именно из-за блеска. Сверкающий кустик был виден даже при очень слабом свете уже с пятидесяти метров. При близком рассмотрении прекрасно видно, что кристаллы, просто по своей форме, не могут быть ни одним минералом, известным в Кап-Кутане. Более того — ни одним минералом, известным в пещерах мира. Ни один минерал, обладающий такой формой кристалла (например, скаполит), по своим условиям образования в пещерах встречаться не может. Этот кустик кристаллов висит на своем месте. Иметь такую роскошную загадку гораздо приятнее, чем добавить к списку минералов пещер еще один, а потом долго раскаиваться в порушении такой красоты. И мы — будем ждать, пока не найдем еще один такой кустик. В допустимом для отбора пробы месте.

Вполне естественно, что описанный подход к минералогическим исследованиям не совершенен, — достаточно часто весьма интересные минералы вызывают только легкое подозрение, и потому не исследуются.

Так, мы чуть ли не пять лет подряд прицельно искали в пещере эпсомит (водный сульфат магния). Судя по химическому составу воды в некоторых озерах, он должен был быть не особо редким минералом в Кап-Кутане, но как-то все не попадался в руки. Найден он был опять-таки случайно, хотя предсказать именно такой способ его нахождения было легко. Андрей Марков, отдыхая во время топосъемки в одном из верхних лабиринтов Кап-Кутана Главного, заинтересовался обсосанным видом висящих над головой кристаллов, и ради интереса тоже пососал один. Потом долго плевался — у эпсомита чрезвычайно неприятный, да еще и жгучий, вкус. А все было просто до чрезвычайности. Эпсомит еще более растворим, чем гипс, и потому растет полностью аналогично гипсу, но в несколько более сухих местах. Точно такие же корки, мелкие люстрочки, антолиты, иглы. Единственное визуальное отличие — то, что поверхность кристаллов эпсомита выглядит всегда обсосанной (у гипса это тоже бывает, но редко) из-за его чрезвычайно высокой растворимости и гигроскопичности. Эта обсосанность позволила его обнаружить, и она же долгое время препятствовала обнаружению, скрывая небольшие различия в форме кристаллов.

Точно так же от нас долго скрывался церуссит — карбонат свинца. Тоже было понятно, что он должен быть — геохимия пещеры этого прямо-таки требовала, но где и как — тот еще вопрос. А растет он в северных районах Кап-Кутана вперемешку с арагонитом, от которого по форме кристалла практически не отличается. Прошла пара лет, пока мы обратили внимание, что остатки арагонитовых кустов в одном из залов хрустят под ногами гораздо громче, чем в соседних. На чем он и попался — особо громкий, специфического тембра хруст при раздавливании является одним из главных его диагностических признаков.

И точно так же от нас до сих пор скрывается карбонат стронция — минерал стронцианит. Про который понятно даже не только то, что он есть в пещере, но даже и то, в каких районах его следует искать. Однако прошло уже пять лет, а находки так и нет. Стронцианит визуально еще сложнее отличим от арагонита, чем церуссит, а выкашивать все арагонитовые газоны опять же не хочется.

Рано или поздно попадется все. В том и есть еще одно преимущество существования спелеологии как науки любительской, что спешить некуда. Диссертация не уплывет, потому что ее и так не будет, конкуренты открытие не перехватят, потому что они не конкуренты, а друзья и коллеги — так что ни одного основания для спешки нет. Спустимся с пригорка медленно-медленно и переоплодотворим все стадо.

В пещерах оно, конечно, здорово, но сами собой пещеры не открываются, особенно на Кугитанге. Поиск новых пещер составляет одну из интереснейших частей спелеологии, хоть он и лишен главного спелеологического атрибута — темноты. Практически все спелеологи время от времени устраивают целые экспедиции специально ради поиска новых пещер.

Как говаривал Винни-Пух, дыра — это нора. А раз нора, значит в ней кто-то живет. Вопрос в том, кто этот кто-то. Для Кугитанга важно, чтобы это был дикобраз. Идея здесь в том, что дикобраз, пожалуй, единственный зверь, которому для устройства гнезда нужен примерно тот же комплект удобств, что и спелеологу для наслаждения пещерой — по возможности узкий вход, галерея не короче ста метров, расширение размером не меньшее, чем обычная комната, и где-нибудь подальше питьевая вода. То есть в гротах и коротких тупиковых пещерах, которых в каньонах миллионы, и которые спелеологам совершенно не интересны, дикобразы тоже жить не будут.

Воспринимать буквально тезис, что поиск пещер есть поиск и разорение дикобразьих гнезд, разумеется, нельзя. Дикобраз — зверь далеко не глупый, и выбирает такие дыры, что для пролезания в них кувалдой не обойдешься. Да и постоять за себя умеет, несмотря на очень мирный характер. Я знаю ровно один случай, когда кто-то из спелеологов попытался выдернуть из пробегавшего мимо дикобраза иголочку на сувенир. Бедняга потом недели две лежал в больнице — зверь даже не пустил в ход своих игл, а просто немного покусал его. Зубы же у дикобраза вполне соответствуют его статусу грызуна — примерно как у крысы, увеличенной до размера крупной собаки. Связываться не стоит. Хотя, с другой стороны, если их непосредственно не обижать — никакой агрессии. Можно даже загнать дикобраза в какую-нибудь щель и, наступив на него, уговорить подождать, пока распаковывается фотоаппарат — Лев Кушнер пару раз такое проделывал, причем совершенно безнаказанно.

Так что дикобразьи гнезда, хорошо опознаваемые по старым иголкам и свежим туалетам возле входов, свидетельствуют о наличии пещеры, но не входа в нее. Вход, скорее всего, обнаружится совсем в другом месте, причем как правило — будет выкопан. Впрочем, еще вероятнее он так и не будет найден совсем. Известен всего один случай, когда раскопка норы непосредственно привела в пещеру — Таш-Юрак. И один, когда это потенциально возможно — Дальняя.

Кугитанг — сложнейшее место для поиска новых пещер, и объясняется это главным образом тем, что карстовый процесс, создавший пещеры, очень древний и полностью потерял всякую связь с карстовым процессом на поверхности. В Крыму, на Кавказе, на Урале — словом, везде, где есть пещеры, они связаны своими водотоками с водотоками поверхности. Если есть воронка, в ней обычен вход. Если есть источник — вход тоже весьма вероятен. Само присутствие крупной пещеры, равно как и чуть ли не половина ее структуры, всегда легко читаются по распространению водопоглощающих воронок.

На Кугитанге кое-чего из перечисленного просто нет, а остальное ведет себя так и просто наоборот. Воронки отсутствуют полностью — вся эта часть просто уничтожена возникшими существенно позже пещер гигантскими каньонами. Пещеры не разгружаются в каньоны, а находятся ниже их русел и забирают из них воду. Безо всяких воронок, просто через щели. В процессе горообразования (пещеры на Кугитанге даже старше самих гор) известняк подвергся таким изменениям, что обычный карстовый процесс без участия сильных кислот их просто не берет, а кислоты нарабатываются уже только в пещерах. Обычные источники, расположенные у подножия хребта (Чинджирский, Аб-Даринский), тоже вывернуты наизнанку. В них выходит вовсе не вода пещер, а снеговая вода, поглощенная в верхней части хребта большими тектоническими разломами и прошедшая до подножия хребта вдоль этих разломов по трещинам под большим напором. Часть этой воды забирается у разломов соседними пещерами, поэтому возникает парадокс — чем крупнее источник у «оголовка» разлома, тем меньших размеров пещеру следует ожидать в непосредственной близости от этого разлома. Вода же, забранная пещерой у разлома и у каньонов, появится только в подгорных провалах. Подчас на расстоянии километров от «ограбленного» источника.