Дальше — больше. Про красивые сувениры пронюхало всякое разное местное начальство. А это — бензин, вода, электричество На главной базе экспедиции заинтересовались, а там — сотня геологов. В главке Местное население сообразило ночники из гипсовых «люстр» делать. Классический пример экспоненциального роста. И — экспоненциального же падения этики отношения к природе в заразной форме. Ну какой аргумент можно противопоставить практиканту, отрывающему сталактит для собственной коллекции, если вчера на его глазах один начальник подарил такой же начальнику погранзаставы, а другой — еще более красивый понравившейся девице из заезжей тургруппы? А назавтра его же самого (и еще троих) погонят в соседнюю пещеру за стокилограммовым сталагмитом для министерского кабинета. И единственным предметом для вечернего обсуждения после вытаскивания оного будет то, как этим самым сталагмитом кого-то слегка придавило за весьма чувствительное место.

Скорее странно, что хоть какие-то тормоза еще держали — некоторые залы практически не крушили. Даже обсуждая гипотетическую возможность открытия новой красивой пещеры, договаривались оставить ее в нетронутом виде. И вот именно с открытием такой пещеры — Промежуточной — все тормоза и слетели окончательно. При разработке залежи оникса в незначительном тупиковом гротике открылась огромная пещера такой красоты, что ничего подобного ранее известно не было. Серьезнейшее испытание для чьей угодно этики. Пещера, которой не было до начала горных работ, как бы автоматически подпадает под те же соображения, по которым грабятся мелкие полости Хайдаркана. Что, естественно, не так, но уж больно тонка грань. А то, что Промежуточная оказалась не меньше и Хашм-Ойика, и Таш-Юрака, и Кап-Кутана Второго (или Главного) — трех известных красивых пещер массива, а также много красивее всех их трех вместе взятых, решило судьбу их всех.

С этого момента все понятия об этике отношений с природой исчезли. Разработки велись по всем пещерам. Где было далеко и трудно добраться через вход — пробивались штольни. Мелкие пещерные красивости, непригодные для распиловки, были объявлены «коллекционным материалом» и тоже подлежали выемке. Что хуже всего — известность пещер росла, и начали массово появляться экскурсанты — геологи, спелеологи, студенты, школьники. Пример, который они видели перед глазами был ужасен по своему психологическому воздействию. Они тоже втягивались в вандализм — при тех темпах разрушения, которые были у них перед глазами, пещеры уже воспринимались как обреченные — и, следовательно, полностью дозволенные к грабежу. Очень и очень немногие находили в себе силы устоять. Разгром нарастал в геометрической прогрессии и то, что все это удалось остановить, было просто чудом, потребовавшим для своего осуществления огромного числа разнообразных совпадений.

И все-таки, как это ни избито звучит, люди всегда лучше, чем о них можно судить по любой выдранной из контекста серии событий и поступков. Все те же моральные устои, про хилость которых я только что распространялся, оказались куда более прочными, чем это можно было себе представить. Практически все, участвовавшие в этой вакханалии, при первом осознании возможности ее прекратить, за эту возможность немедленно уцепились. Не потому, что жареным запахло — очень даже наоборот. Им пришлось кому явно, кому тайно, идти наперекор своему ведомству, что было как раз весьма небезопасно. Тем не менее, как только забрезжила хоть малейшая возможность, она была поддержана. Не всеми явно. Риск был существенно разный. Если сотрудники экспедиции не особо руководящего ранга, как Геннадий Кафанов, Сергей Пертенава и ряд других, могли действовать явно вплоть до писем в газеты (это очень своеобразная мера гражданского протеста, характерная только для СССР, на чем я еще остановлюсь), то руководящий персонал такого себе позволить никак не мог. Они рисковали многим даже если просто не оказывали активного противодействия попыткам спелеологов отбить пещеры. И они его оказывали. Уже много позже я понял, что почти наверняка они были с нами, но не могли этого показать. Собственно, когда спустя несколько лет после всей этой истории я случайно встретился с начальником той партии, к которой относился Карлюкский участок — Эдуардом Меркуловым, он это сказал явно. Несмотря на те широкомасштабные военные действия, которые ему приходилось вести. Не могу ручаться, но по моему представлению начальник участка Вячеслав Маркарянц, с которым шла особо яростная война, думает так же. Этот умный и достаточно умудренный человек просто не мог во время всей этой баталии совершать такого количества грубых ошибок. Если, конечно, не был в душе на нашей стороне.

Пожалуй, отметив, что пещеры в итоге были спасены, стоит пока остановиться, придержав рассказ об этом спасении до тех пор, пока читатель не проникнется духом пещеры. А сейчас — закончим разминку, включим свет, и наконец спустимся под землю.

В предыдущей главе я немного затронул ту роль, которую сыграло в разгуле вандализма открытие пещеры Промежуточная. Судьба этой пещеры глубоко трагична. Пещеры, вызвавшей гибель остальных известных к тому времени пещер Кугитанга — и погибшей первой. Пещеры, которую знают все — и не знает никто. И само название которой скоро уйдет в историю, так как после соединения ее с Кап-Кутаном Главным это уже не самостоятельная пещера. Возможно, я пристрастен — Промежуточная была первой из очень красивых пещер, которую мне довелось увидеть в нетронутом виде — но я до сих пор уверен, что по своему разнообразию и чувству меры это была красивейшая пещера Кугитанга. Она была практически полностью уничтожена за три года, и очень мало кто из спелеологов видел ее первозданную красоту.

В ней не было гигантских гипсовых лесов, в которых можно часами блуждать между похожими на заснеженные ели сталагмитами. И вообще в ней не было ни одного действительно большого красиво декорированного зала. Да и зачем? Большой красивый зал — в принципе не для спелеологов, которые при своем слабом свете все равно не смогут увидеть его целиком. Такие залы — скорее для тех, кто любуется пещерами на фотографиях, а также для будущих поколений туристов, которые смогут все увидеть с оборудованной тропы при ярком освещении.

Зато в Промежуточной не было и километровых пустых участков. В радиусе ста метров от любой точки, кроме, возможно, крайнего юга пещеры, как правило встречался хотя бы один красиво украшенный маленький зальчик, или уголок, или галерейка, который можно было увидеть и ощутить сразу и целиком. Находясь в привычном масштабе предметов и объемов, и потому не теряя с пещерой контакта. Чувствуя себя ее правомерным обитателем, а не каким-то тараканом на футбольном поле. Такое чувство меры — достоинство, встречающееся у пещер чрезвычайно редко, и даже на Кугитанге подобных пещер всего две — Промежуточная и Таш-Юрак, который тоже практически полностью разгромлен, и застать «юность» которого мне не привелось.

Естественно, что во многих пещерах массива, да и в той же Промежуточной, уже найдены новые районы, которые отличаются и красотой, и чувством меры, но район — это все-таки район. Пусть он и размером побольше центральной части Промежуточной, о которой я веду разговор, и пусть он сколь угодно красив, но если до него нужно часами идти через исходно пустые, или разгромленные лабиринты, это уже совсем не то. Промежуточная была совершенным творением природы, гениально исполненным в каждом штрихе, и именно поэтому я хочу рассказать об ее первопрохождении. А еще потому, что на протяжении следующего десятилетия я попадал в нее лишь дважды, оба раза ненадолго, и только в один-два зала. И контраст в ощущениях, возникший когда мы устроили в 1988 году экспедицию непосредственно в Промежуточную, был ошеломляющим.