Типичная картина. Утро. По плану отправляем мобильную группу аквалангистов на Чинджирский воклюз [5]на пару дней, для чего просим машину у КГРЭ (у самоцветчиков очередная комиссия из министерства и главка). Со сранья появляется газик с комиссией. И другой — с очередным милицейским нарядом. И третий — с районным и даже кое-каким областным начальством. Комиссия высокопоставленная, начальство тоже, так что схватка идет прямо не на жизнь, а насмерть. Появляется КГРЭ-вский ГАЗ-66. Останавливается эдак метров двести не доезжая нас. Вылезают шофер и главный геолог КГРЭ, приехавший пообщаться и посмотреть, как в Чинджир нырять будут. Оценив поле боя, разводят там же около машины костер и заваривают чайку, с удовольствием наблюдая за событиями. Через полтора часа шофер идет в разведку выяснить, а не успеет ли он смотаться пообедать к родственнику в Карлюк или мы закончим быстрее. То есть сроду не видел таких изумительных по своей демонстративности действий — впрочем, Восток есть Восток. Немного поясню, почему без милиции не обходилось ни одно мероприятие. Чаршангинский район имел тогда статус пограничной зоны, и на пребывание в нем требовались специальные разрешения. Естественно, они были далеко не у всех — просто лень выправлять. На вокзале-то у нас действовали отработанные стратегия и тактика протаскивания контрабандой чуть ли не до половины состава экспедиции, но шанс отловить нас с внезапной проверкой документов на лагере всегда был. А для милиции это опять же развлечение. Еще раз подчеркну, что ни в одной ситуации ни к одной стороне ни одного репрессивного действия применено не было.

Драка шла, комиссии приезжали и уезжали безо всякого толку. Но, как это особо актуально именно в спелеологии, капля камень точит. Постепенно все высокие деятели пришли-таки к дельной мысли: так просто ото всей этой банды фанатиков не отделаться и все равно придется пойти на уступки. Очередная совместная комиссия из министерства и главка, состоявшаяся в конце 1981 года, в числе сделанных выводов указала-таки на недопустимость дальнейшего разгрома пещер, тем более что подсчитанных запасов мраморного оникса по всем пещерам был мизер — порядка полутора тысяч тонн при цене меньше доллара за килограмм. Памиркварцсамоцветам было разрешено добрать те залежи, разработка которых была начата, после чего они должны были полностью переключиться на проявления оникса, не связанные с пещерами. Также им было запрещено при работе в пещерах использовать взрывной метод. Во-первых, как разрушающий соседние залы и во-вторых (главное), как вредоносный для качества добываемого оникса. Министерство брало исполнение всего этого на собственный контроль с регулярными проверками в течение года.

Мы уже готовились справлять тризну по пещерам. Все эти формулировки были одновременно достаточно расплывчаты и достаточно конкретны, чтобы заткнуть рот всем газетам, но в то же время оставить значительную свободу действий для дальнейшего вандализма. Было совершенно очевидно, что наша кампания будет на тот самый год придавлена полностью, а запустить ее повторно уже не удастся. Такая игра ведется только в один раунд.

И тут самоцветчики совершили харакири. Вероятно, сознательное. Они не прекратили ни взрывных работ в пещерах, ни распространения работ на соседние залы. Наоборот. Они свернули все работы на объектах вне пещер. Выдрали решетку на входе пещеры Хашм-Ойик, имеющей республиканский статус охраняемого природного объекта, и развернули работы там. Словом, за два месяца сделали все, чтобы ближайшая же министерская проверка, состоявшаяся через два месяца, пришла в такой ужас, что закрыла все работы на участке немедленно, полностью и безоговорочно.

Первый бой был выигран, но до победы, в смысле обеспечения сохранности пещер, было еще очень и очень далеко. Выбрасывание из пещер самоцветчиков было только первым и самым легким этапом. Теперь же — предстояло решать задачи стратегические, а это требовало совсем иных подходов. Свято место пусто не бывает, а аппетиты государственных ведомств неисчерпаемы. Вполне можно было ожидать попыток туркменского министерства геологии возобновления грабежа пещер уже под своей крышей. Не потому, что они такие плохие. Просто работа у них такая — искать, разведывать и добывать полезные ископаемые. Особенно те, что «плохо лежат» и не требуют больших капвложений. Следовало вести дальнейшую политику так, чтобы подобных поползновений не было, а буде появятся, давить в зародыше. А потому — кампанию в прессе никоим образом не прекращать, держать зубы острыми, порох сухим и всячески поощрять рост популярности туризма на Кугитанге. Параллельно вести кампанию по организации заповедника республиканского, а лучше союзного ранга, который решил бы проблемы надолго: территория заповедников неприкосновенна.

Здесь уже пришлось мобилизовывать журналистов совсем иного ранга, способных не на резкие критические выпады, а на создание больших проблемных статей, выдвигающих и обосновывающих идею создания заповедника. Соответственно более тонкой становилась и работа по организации послестатейных дискуссий в газетах. Дошло даже до того, что в 1983 году у нас затребовали проведение лекции в клубе интересных встреч в ЦК КПСС. Кстати, вот то был цирк! Были запрошены две лекции — Морозова об исследованиях Снежной и моя о Кугитанге. Естественно, все делалось были по бюрократическим каналам, через Центральный Совет по туризму и экскурсиям, в спелеокомиссии которого мы с Морозовым тогда подвизались. За нами увязалось чуть ли не все начальство оного ЦСТЭ — еще бы, такая оказия помозолить глаза аж в самом ЦК КПСС! И не просто увязались, а еще и перед мероприятием начали нас поучать, как строить лекцию, да как по протоколу нужно одеваться, и так далее, и тому подобное. Собственно, я и сам не из трусливых, но Саша Морозов мне тогда преподал нагляднейший урок, что мои методы обращения с бюрократами далеки от совершенства. Он просто за нас обоих послал этих деятелей с их советами куда следует, объяснив, что раз сроду галстуков не носил, то и теперь не собирается, равно как и приглаживать выражения в лекции. Не говоря уж о том, что никакого текста заранее готовить все равно не будет и никакой цензуре читать не даст. А непосредственно на лекции, когда в зале обнаружилось отсутствие каких бы то ни было приспособлений для развешивания шестиметровой «простыни» с картой Снежной, Саша немедленно сориентировался, развесив карту на этой самой команде пингвинов в галстуках, которая за нами увязалась. Как говорится, с паршивой овцы, и опять же небольшая приятная заподлянка.

История с заповедником и мерами по сохранению пещер на этом совсем даже не заканчивается. Она тянется по сей день, хотя и другими методами и на других уровнях. Я этого слегка коснусь в следующих главах, пока ограничившись самоцветским этапом в истории пещер Кугитанга и его прямыми последствиями. А последствия были разнообразны.

Конец семидесятых и начало восьмидесятых — время максимального разгула вандализма — очень прочно вбило в головы многих и многих, что пещеры есть исключительно источник оникса и красивых сувениров. За сувенирами на Кугитанг ездили чуть ли не все геологи Средней Азии. У местного населения появилась мода иметь в каждом доме ночник из гипсового сталагмита или люстры со вставленной внутрь лампочкой. Пещерные образцы стали ходовым меновым материалом среди коллекционеров, массами продавались в Москве на Птичьем Рынке. Ими украшали министерские кабинеты и модные рестораны. Вполне понятно, что это гораздо страшнее непосредственного разгрома пещер самоцветчиками, а главное — гораздо труднее пресекаемо. Никакие административные меры были невозможны. Нужен был радикальный перелом сознания у очень многих, и не было никаких надежд, что это возможно в короткие сроки. Ни у кого из нас не было на эту тему никаких идей, кроме соответствующего крена в газетно-телевизионной кампании и подпольного воспитания вандалов с возможным мордобитием. А это все при таких масштабах — как мертвому припарки.