Я позвонила еще раз и подольше подержала палец на кнопке. Попыталась приложить ухо к двери, но ничего не услышала. Взглянув на окно, я поняла почему – стены были метровой толщины.

– Вот черт! – выругалась я, отступая назад, чтобы осмотреть дом.

Дядя Дэмиен сказал мне, что мадам Довиль живет на втором этаже. Через полуоткрытое окно были видны алые с кремовым занавески, они не шевелились. На всем втором этаже не было никакого движения… да и на остальных этажах тоже. Стоял погожий июньский вечер, я ожидала увидеть людей, возвращающихся домой, спешащих за покупками, гуляющих по улицам, любующихся Сеной и так далее, но дом казался совершенно мертвым.

Я огляделась, и волосы у меня на голове медленно зашевелились. На улице не было ни единой живой души. Ни людей, ни машин, ни птиц… никого. Даже цветы не качались от легкого дуновения ветра, долетавшего с Сены. Я оглянулась. Короткая улочка, на которой я стояла, упиралась в Сен-Луи ан л'Иль, оживленную городскую улицу с множеством магазинов и ресторанов. Из-за большого количества машин и пешеходов Рене потребовалось десять минут на то, чтобы проехать пару кварталов, но там, где стояла я, городской шум казался едва слышным, как будто вся улица Крови Невинных была обернута толстым слоем ваты – оазис тишины и покоя посреди оживленного города.

– Сказать «мурашки по коже поползли» – это значит ничего не сказать, – произнесла я вслух, просто чтобы услышать чей-то голос. Меня охватило нехорошее предчувствие; я прижала к себе чемоданчик и еще раз позвонила в квартиру мадам Довиль. И мне стало совсем не по себе, когда я заметила, что парадная дверь не заперта. – Должно быть, сегодня утром кто-то очень торопился, уходя из дому, – обратилась я к двери, пытаясь совладать со страхом, который наводила на меня безлюдная улица. – Кто-то просто опаздывал на работу и плохо захлопнул дверь. Вот и все. Ничего страшного нет в том, что дверь целый день была открыта. В этом нет ничего зловещего. И улица никакая не жуткая… О, вот дерьмо. Эй? – Я толкнула дверь и шагнула в небольшой вестибюль. За ним оказался узкий коридор, дальше виднелась лестница, отделанная темными панелями. – Есть здесь кто-нибудь? Мне нужна мадам Довиль. Э-э-эй?

Я думала, что мое «эй» разнесется по всему дому, но странное дело, слова заглохли, как будто стены поглотили их, – тот же самый странный эффект, из-за которого снаружи на улице было тихо как в могиле.

– Вот, еще могилу вспомнила, – проворчала я едва слышно, осторожно закрыла за собой дверь и подошла к лестнице, ведущей на второй этаж. – Бывают моменты, когда слишком живое воображение только вредит.

В узком коридоре, тянувшемся вдоль всего второго этажа, было только две двери. На одной из дверей я заметила серебряную табличку с именем «Довиль», выгравированную затейливым шрифтом, кричащим о богатстве. Вторая дверь, решила я, вела в ту же квартиру. Я подошла к парадному входу, одной рукой крепко прижимая к груди свой чемоданчик, и подняла вторую руку, чтобы постучать. Не успела я прикоснуться к сверкающей дубовой двери, как на меня нахлынула волна ужаса и дурных предчувствий. У меня возникло стойкое ощущение, что здесь произошло что-то очень, очень плохое. Чувство было таким сильным, что я начала отступать, пока не наткнулась на стену, и холод, исходивший от панели, проник сквозь тонкую ткань моего платья. Я вцепилась в чемоданчик и перевела дыхание; горло мне словно сдавила рука страха. Тревожное чувство, возникшее у меня после прощания с Рене, превратилось в нечто гораздо более страшное; по коже побежали мурашки, внутренний голос завопил, чтобы я бежала отсюда сию секунду.

В этой квартире побывало нечто ужасное. Нечто… неестественное.

– Я уверена в себе, – проскрежетала я сквозь зубы и заставила себя шагнуть к двери. – Здесь просто живет эксцентричная коллекционерша, ничего страшного нет. Бояться нечего. Я профессионал. Я это сделаю.

Едва я прикоснулась к двери, как она распахнулась.

Я замерла в дверном проеме, и волосы у меня на затылке зашевелились от ужаса; передо мной был короткий коридор, в конце которого виднелась дверь в гостиную. Пылинки кружились в свете вечернего солнца, проникавшем через высокие французские окна и образовывавшем рубиновое пятно на темно-красном ковре. На антикварном столике, стоявшем между окнами, я заметила свежий букет цветов; их резкий запах чувствовался даже там, где стояла я. Высокий потолок, выкрашенный в кремовый цвет, гармонировал с бледно-голубыми стенами и сложным лепным орнаментом. Я заметила у одной из стен полированный антикварный письменный стол с подходящим по стилю креслом, обитым красной тканью; кресло было отодвинуто, словно хозяйка встала из-за стола минуту назад.

Все здесь было сделано со вкусом, все было изящным и дорогим – именно такие вещи я и ожидала увидеть в квартире богатой женщины, живущей в престижном районе Парижа.

Но я никак не ожидала увидеть труп. Тело женщины, согнутое пополам, было подвешено к люстре за связанные за спиной руки; оно слегка раскачивалось. Под ним, на дорогом ковре, был выведен пеплом черный круг – круг с двенадцатью символами. Я нисколько не сомневалась, что мертвая женщина – сама мадам Довиль.

– J'ai une grenouille dans mon bidet, – произнесла я и страстно пожелала, чтобы лягушки были сейчас моей самой серьезной проблемой.

Думаю, за мой геройский поступок меня выбрали бы командиром отряда бойскаутов; как ни странно, я не бросилась с воплями бежать прочь при виде трупа женщины, к которой приехала с другого конца планеты. Надеюсь, в следующей жизни меня вознаградят за то, что я не скрылась, пока еще было время, ведь шаг вперед, в квартиру мадам Довиль, в тот момент, когда ее тело слегка раскачивалось в лучах вечернего солнца, был одним из самых трудных шагов в моей жизни.

Ну хорошо, признаюсь откровенно: я немного похныкала и оставила входную дверь открытой, потому что какая-то примитивная часть моего сознания настаивала на необходимости иметь путь к отступлению. На тот случай, если тело внезапно оживет и попытается меня сцапать (в стиле фильмов ужасов). Но хныканье было негромким, и я замолчала, как только сообразила, что оно исходит от меня.

– Возьми себя в руки, – строго приказала я и вздрогнула, услышав в мертвой тишине квартиры собственный голос. Затем меня передернуло от мысленно произнесенного слова «мертвая». – Если она на самом деле мертва, она тебе ничего плохого не сделает. О черт, если она мертва… Проклятие. Думаю, надо убедиться в том, что она действительно мертва.

Мне показалось, что прошло несколько часов, прежде чем я, сделав семь шагов, пересекла короткий коридор. Я обогнула круг пепла, не желая прикасаться ни к нему, ни к телу. Конечно же она мертва, если ее вот так подвесили. Ведь неподвижность – это верный признак смерти? И значит, я могу уйти, не проверяя, мертва она или нет?

– Дерьмо собачье! – произнесла я и осторожно поставила свой чемоданчик на антикварное кресло, украшенное затейливой вышивкой.

Затем двинулась вперед, стараясь ни до чего не дотрагиваться, и остановилась напротив тела, почти касаясь носками туфель круга пепла. Я глубоко вдохнула, пытаясь подавить чувство, что делаю что-то не то, и протянула руку, чтобы пощупать пульс на шее мадам Довиль.

– Non!

Вздрогнув при звуке мужского голоса, раздавшегося у меня за спиной, я подскочила на месте и, дико замахав руками, чуть не полетела прямо на тело. Я взвизгнула, и лишь благодаря тому, что кто-то схватил меня за шиворот и оттащил назад, я не оказалась внутри круга.

– Ne la touchez pas![10]

– A? – Я потерла руки, внезапно заледеневшие и покрывшиеся мурашками, и, моргая, уставилась на человека, возвышавшегося передо мной. – Я… э-э-э… простите, non parlez по-французски.

– Американка? – спросил мужчина, раздувая ноздри и как будто принюхиваясь.

– Ага, – ответила я, продолжая растирать руки.