Утешительным призом для Любочки было осознание того, что ей все-таки еще только тридцать, а супруге Салахова – за пятьдесят. Этот козырь проклятой акуле бить нечем!

Секретарша привела в порядок макияж, надушилась и занялась бумагами, ни на минуту не забывая о том, что со дня на день Юрий снова окажется с нею рядом.

«Наверняка за десять лет его уже тошнит от этой старухи! – с глубоким удовлетворением думала она, стуча по клавиатуре компьютера. – Еще посмотрим, кто будет смеяться последним!»

О собственном замужестве она старалась не вспоминать. Боже, как она могла так вляпаться? С ее умом, способностью разбираться в людях? Впрочем, этот промах объясняется просто, – после такой душевной травмы, как женитьба Салахова, Любочку «понесло». Она напропалую строила глазки всем подряд, меняла кавалеров быстрее, чем носовые платки. В те сумасшедшие, отчаянные дни в одном из ночных клубов она познакомилась с Мишей Лифановым, молодым и преуспевающим телепродюсером. Он был красив и престижен – как любовник и, тем более, как муж. Все ее подруги пищали от зависти, когда она появлялась с Мишей на тусовках.

Миша влюбился. Он ждал ее после работы у офиса, звонил по десять раз в день, дарил цветы, носил на руках. Они встречались, потом поженились, безостановочно кружась в вихре удовольствий. И только переехав в квартиру Миши, Любочка начала замечать неладное.

Первое, что ее насторожило, был шприц, закатившийся под кухонный шкафчик и случайно попавшийся ей на глаза… Оказалось, молодой супруг кололся. Он стеснялся Любочки и скрывал от нее пагубное пристрастие, но только на первых порах. Постепенно Лифанов привыкал к роли мужа и сбрасывал покровы. Любочка узнала, что он уже дважды лежал в наркологической клинике. Две ночи она давилась слезами, пока супруг в беспамятстве валялся на кухне, уткнувшись красивым лицом в гору окурков.

Миша оказался совершенно не тем человеком, который мог составить счастье Любочки. Детей от него она не хотела. То, что раньше ей нравилось – премьеры, рестораны и тусовки, – надоело и потеряло былую привлекательность. Целые дни супруги проводили на работе, а когда вечером оставались вдвоем, оказывалось, что говорить не о чем.

В конце концов они разошлись, и Любочка вернулась к родителям. На нее обратил внимание один из коммерческих директоров компании, и через полгода Любочка стала его любовницей. Ее поклонник был намного старше, имел жену, с которой не собирался разводиться, и любимых детей. Роман длился два года и постепенно затух, безболезненно для обоих.

Любочка вспомнила о Юрии. Она решила, что Юрий Салахов – ее судьба, ее единственная любовь, и что именно поэтому не складываются ее отношения с другими мужчинами. Больше Любочка о женихах не помышляла. Если она и задумывалась о мужчине, то только о Салахове…

Секретарша так погрузилась в свои мысли, что сделала ошибку в документе. Она провела рукой по лицу и подняла глаза. В этот момент дверь открылась, и вошел президент компании господин Салахов. Слезы радости могли выдать Любочку, но он ничего не заметил. Кивнул головой вместо приветствия и прошел в свой кабинет…

Зарядили дожди. Стояла сырость, и Пономарев включил в адвокатской конторе отопление. Согревшись, он передумал пить чай с коньяком и взялся за дела. Переговорил с несколькими клиентами по телефону, разобрал бумаги, ближе к обеду позвонил домой, спросил у Динары, как там дети.

– Дерутся, – ответила она. – Значит, выздоравливают. Не задерживайся на работе, пожалуйста. У няни болит голова, и она отпросилась домой. А я хочу сходить в парикмахерскую.

– У меня назначена встреча с клиенткой на семь часов вечера.

– Думаешь, она придет в такую погоду?

Клиентов действительно было мало: за весь день только трое. Может, это к лучшему? По крайней мере у него есть время подумать, дочитать откровения убийцы. Вдруг что-то прояснится?

– Ладно, пока.

Он достал из сейфа «записки», включил свет и углубился в чтение…

…Я мог отличить ее шаги от тысяч шагов других женщин. Я узнал бы ее в любой толпе. Во время вселенского потопа мои мысли были бы только о ней! Я держал руку в кармане, сжимая листок с написанными для нее стихами, и дрожал от возбуждения. Я надеялся, что она сердцем услышит мой любовный призыв и придет пораньше. Но… моим ожиданиям не суждено было сбыться.

Коридор наполнялся звуками голосов, возни и смеха. В класс входили ученики, один за другим. А ее все не было. Когда прозвенел звонок, на мою душу опустилась ночь – я решил, что ее сегодня не будет. Свет померк для меня, и тут… она вбежала в класс, раскрасневшаяся, запыхавшаяся, на полсекунды опередив учителя математики.

– Нинка опять опоздала! – хихикнул мой сосед по парте.

Я был готов убить его за то, как непочтительно он отзывается о ней. Моя рука, сжимающая в кармане любовное послание, вспотела, и мне пришлось ее вытащить. Начался урок, но вместо того, чтобы смотреть на доску и слушать объяснения учителя, я то и дело бросал взгляды на нее.

– Тебе что, тоже Нинка нравится? – ехидно спросил сосед.

– Что значит «тоже»?

– Ну… она с Витькой ходит, из десятого «Б»! – снова хихикнул он. – Витька у нас чемпион школы по боксу. Так что лучше не заглядывайся, а то…

Я схватил учебник и треснул его изо всех сил по голове. Меня выгнали из класса, и я целый день бродил по осеннему парку, думая о том, что мне следует умереть. Вечером я вернулся домой и сразу улегся спать. Мне снилась она и незнакомый Витька, который целует ее и кладет голову ей на плечо.

– Что с тобой? У тебя жар! – сказала мама, когда утром будила меня. – Ты не мороженого, случайно, объелся? Оставайся дома. Пей горячее молоко и полощи горло содой.

Горячее молоко и сода были у мамы лекарствами от всех болезней. Отец устал с ней спорить по этому поводу и не вмешивался в процесс моего лечения. Я лежал и думал о Принцессе, которая изменила мне. Как она могла? Разве грубый Витька с его кулаками мог любить ее так, как я?

Мной овладела сильная лихорадка, я горел, и ночью отец не отходил от моей постели.

– Это все переезд, новая школа, учителя, одноклассники… – объяснял он матери. – У мальчика очень ранимая психика, слабая нервная система. Пусть отдохнет несколько дней.

– Как? – удивилась мама. – Разве у него не ангина?

– Нет. Это нервная горячка. Он успокоится, привыкнет, и все пройдет.

Так и случилось. Днем я спал, а ночью, когда никто не мешал, я думал. И решил написать Нине письмо. Ведь она не догадывается, как я люблю ее! Я буду писать ей, часто, каждый день, пока она не убедится, что Витька ей не пара. А потом, когда она захочет узнать имя того, кто готов умереть за нее, я признаюсь, назову себя, и мы будем счастливы!

Это решение успокоило меня. Я написал первое письмо и на следующий день отправился в школу. Нина не заметила, как я положил послание в карман ее пальто.

Второе письмо я, улучив момент, засунул между страниц ее учебника по литературе. Третье послание мне удалось подложить ей в портфель. Я ждал отклика, но… все оставалось по-прежнему.

После уроков долговязый Витька ждал ее у школы, и они вместе шли домой через парк, усыпанный желтой листвой. Снедаемый жестокой ревностью, я следовал за ними, прячась между полуголых деревьев. Я ничего не понимал. Может, она не читала моих писем?

Я продолжал писать о своей любви и теперь приноровился класть письма прямо в ее дневник, когда никто не видел. Уж теперь-то они обязательно попадут ей в руки! И скоро я убедился в этом.

Как всегда после уроков, я, подобно тени, скользил по парку за ничего не подозревающей парочкой. Вдруг они остановились. Нина достала из портфеля какой-то листок и показала его Витьке. Это было мое письмо! Они вместе читали его и смеялись. О, как они хохотали! Потом они порвали письмо на мелкие клочки и подбросили вверх. Ветер подхватил обрывки и понес вместе с облетевшей листвой…