– Господь всемогущий, что это было? – раздался Голос Мэри.

– Не иначе как призраки, – отозвался второй голос, который я тоже признала, он принадлежал Мег, – толкуют же, что в Блайт-хаусе призраков полным-полно.

– Ну и ну! Неужто ты веришь в эту чепуху? – голос Мэри предательски выдавал, что она вовсе не уверена в своей правоте.

Я наблюдала за ними сквозь баррикаду. Мег подняла брови:

– Я тут уже пять лет работаю и много чего повидала. Вот побудешь с мое в этом доме, так сама узнаешь.

С этими словами Мег снова открыла коридорную дверь, подняв мусорное ведро, в которое только что смахнула какой-то сор. Она скрылась внутри. Мэри, прежде чем последовать за ней, скорчила рожу за спиной у старшей подруги.

И вот я совсем одна, я настоящая башнепринцесса, укутанная в одеяла, дрожащая на сквозняке, но одна! Теперь я могла читать, по крайней мере, до сумерек, потому что зажечь свечу здесь было бы небезопасно. Я ощутила мгновенный укол совести, вспомнив – не знаю, почему только в это мгновение – про Джайлса, который там, в школе, возможно, тоже думал сейчас обо мне. Хорошо ли ему там? Это заставило меня вспомнить, как однажды я порвала пополам игральную карту – это была пиковая дама. Я разорвала ее точно посередке в надежде получить целых двух дам – верхнюю картинку и ее зеркальное отражение снизу. Вместо этого, и я поняла это сразу, у меня не стало ни одной дамы – половинки изображения друг без друга обессмыслились. Вот так же и я без Джайлса, он – тоже часть меня, внезапно пришло мне в голову. Как я ждала начала его каникул, чтобы поскорее показать ему свое новое королевство. Только этого мне и не хватало для полного счастья – чтобы Джайлс был здесь и смог разделить его со мной.

Но этого еще предстояло дождаться. Так что я с головой окунулась в свою новую жизнь. Я утреневала в библиотеке и послеобедничала в башне. Я быстренько смекнула, что возвращать книги в библиотеку после башенного дня нелепо. Постоянное книгоношество повышало риск попасться с поличным. Это означало, что, начав читать что-либо утром, я не могла продолжить чтение той же книги после обеда. Поэтому я решила наконтрабандить побольше книг в башню (где их вряд ли могли обнаружить) и оставлять их здесь, пока не дочитаю. Мое дневное чтение делилось теперь на две отдельные части. Библиотекарствуя, я посвящала все утра напролет солидным книгам по философии, истории и тому подобному. Я еще и начала изучать иностранные языки и достигла кое-каких успехов во французском, итальянском, латыни и греческом. Правда, я никогда не слышала звучания двух первых языков и потому не могла выработать верное произношение. Послеобеденное время стало временем фантазий, и этот выбор как нельзя лучше подходил для моей башни. Я баловала себя сочинениями миссис Рэдклифф, древними мифами и Эдгаром Алланом По. Единственной ложкой дегтя в этой бочке меда было то, что я не могла позволить себе ни на минуту забыться, отдаться потоку слов, проплывающих перед глазами и в уме, хоть ненадолго отвлечься от мыслей о своей участи.

На другой день после того, как я впервые побывала в своей башне, я утреневала, поглядывая на аллею и гадая, сколько времени требуется Тео Ванхузеру, чтобы пройти по ней от того места, где я его впервые увижу из своего окна, до момента, когда он исчезнет из виду, подходя к парадному подъезду. Как отсчитывать время, если нет часов? Я считала и считала, отмеряла и отмеряла, стараясь, чтобы мои секунды не отличались от настоящих, часовых. Наконец я придумала надежный способ секундомерения: раз Шекспир, два Шекспир, три Шекспир. Так я сумела высчитать, что юного Ванхузера будет видно на аллее ровно четыре с половиной минуты. Значит, прежде чем устроиться в башне после обеда, я должна сначала забежать в гостиную и убедиться, что Ванхузера на аллее нет. Если его не видно, значит, у меня есть четыре с половиной минуты, чтобы добежать до верха башни. Следовало непременно уложиться в это время, иначе Тео, появившись незамеченным после моего ухода из гостиной, мог снова исчезнуть из виду к тому моменту, как я подбегу к башенному окошку. А это означало бы, что меня начнут звать и разыскивать по всему дому. Ну и приходилось же мне крутиться, доложу я вам, чтобы успеть добраться до башни за столь короткое время. Если вдруг Джон, или Мег, или Мэри, или миссис Граус встречались на моем пути и задерживали хоть на несколько секунд, затея теряла всякий смысл, и мне приходилось возвращаться, снова проверять аллею и начинать все заново. Мало того, стоило кому-то окликнуть меня, когда я раз-шекспир-два-шекспирила, я сбивалась со счета, и тогда тоже приходилось начинать от печки, точнее, от окна в гостиной.

Обычно я добегала до подножия башни на счет двести-Шекспир, а ведь нужно было еще вскарабкаться по внешней стороне лестницы, перелезть через перила, разуться (из страха, что кто-то услышит стук каблуков по полу, не застеленному коврами) и вовремя вбежать в башенную комнату. Однажды я, подлетев к окну, увидела, как Тео Ванхузер как раз приближается к подъезду, так что пришлось мне, не переведя дух, нестись обратно – вниз по лестнице, через перила, потом немного по внешней стороне ступеней и бегом по коридору, – чтобы успеть отозваться как раз, когда меня начали звать. Ну и пусть, никто никогда и не утверждал, что тайная жизнь должна быть легкой.

Тогда, в день первого снега, предположив, что Ванхузер неженка, я сделала ту же ошибку, какую обычно допускают люди, общаясь со мной (кому, глядя на меня, пришло бы в голову, что у меня есть два книжных гнезда? кому пришло бы в голову, что я, неграмотная девочка, на самом деле офранкоязычена и шекспироначитана?). Вот и я судила о Тео по внешнему виду. Я предположила, что он вроде растения с длинным мягким стеблем, бесхребетный и слабый, сними с такого крахмальную сорочку, он тут же переломится пополам. Рассудив о нем так, я была приятно удивлена, выглянув из окна гостиной (убежища в башне к тому времени еще не было): там Ванхузер, спотыкаясь и пошатываясь, пробирался по занесенной снегом аллее. Такая преданность и верность, подумала я, стоят намного дороже, чем нескладные вирши.

Миссис Граус велела мне подождать в гостиной. Я слышала, как она распахнула перед ним дверь и призвала отряхнуть снег с сапог, после чего довольно долго раздавались тяжелые удары. Вскоре отворилась дверь в гостиную, и миссис Граус возгласила: «К вам молодой мистер Ванхузер, барышня», как будто мы обе не знали, что я и так уже сижу здесь, дожидаясь его, и как будто визиты были для меня самым будничным делом. Этим, а еще тем, что назвала нашего гостя «молодым» мистером Ванхузером, миссис Граус ясно показала, что не знает, как себя вести, потому что она экономка и няня, а не хозяйка дома. А когда дверь за ней закрылась, я увидела, что от растерянности она даже не позаботилась забрать у Ванхузера шляпу.

Я предложила ему сесть. Сама я устроилась в кресле, чтобы лишить гостя возможности подсесть ко мне ближе, и он уселся напротив, точнее, сложился, будто вместо коленей и бедренных суставов у него были шарниры. Мы сидели и вежливо улыбались друг другу. Я не знала, что мне с ним делать, а он не знал, что делать со своей шляпой. Он уселся и принялся джогарджерить[5] ее, бесконечно крутя то в одну сторону, то в другую и перебирая поля большими и указательными пальцами. Когда наконец он уронил шляпу в третий раз, я поднялась, подошла и раздраженно протянула руку:

– Нельзя ли взять у вас это?

Тео с благодарностью протянул шляпу. Выйдя в вестибюль, я повесила ее рядом с пальто. Но, вернувшись на свое место, я поняла, что, избавившись от шляпы, мы не избавились от проблемы. На самом деле я ее только усугубила, потому что теперь бедняге нечего было теребить. Пришлось довольствоваться костяшкощелканьем, а также бесконечным скрещиванием и выпрямлением ног. Я уставилась на его голени, и он, поймав мой строгий взгляд, расплел ноги, которые пытался завязать узлом, и поставил их наконец на пол. Вид у него был виноватый, покорный и такой джайлсовый, что я на мгновение ощутила вину.