— Тогда я научу вас кой-чему полезному, — ухмыльнулся Милон. — Разбейтесь на две команды и встаньте двумя рядами друг против друга.

Громилы безропотно повиновались.

— Итак, пусть каждый зарубит себе на носу: сражаясь с противником, который стоит напротив, не выпускай из виду того, кто сражается с твоим товарищем справа или слева. От тебя они не ожидают удара, и ты должен этим воспользоваться, выбрав подходящий момент. Порази его, когда все его внимание будет поглощено твоим товарищем. Только помни, действовать надо стремительно. Если ты чуть-чуть замешкаешься, твой собственный противник может разгадать твои планы и нанести упреждающий удар. Скорость и решительность — вот твои союзники. А теперь, ребята, покажите, хорошо ли вы меня поняли.

Обе группы устремились в бой. Гермес наблюдал за ними, открыв рот, и громогласно приветствовал каждый удачный выбор. Бандиты, закаленные в уличных драках, получали явное удовольствие от подобной тренировки. Еще со времен Гракхов стычки уличных банд стали неотъемлемой частью политической жизни Рима. Милон всегда смотрел на вещи трезво и потому заставлял своих людей оттачивать приемы драки с таким же упорством, с каким Цезарь или Цицерон оттачивали свои публичные выступления. Вдоволь насладившись видом дерущихся, он подошел ко мне.

— Парни делают успехи, — бросил Милон.

— Все они свирепы, как львы, — заметил я.

— Для того чтобы одержать победу, одной свирепости мало, — покачал головой Милон. — Людей Клодия тоже не назовешь слюнтяями. Побеждают те, кто умеет действовать сообща. Гладиаторы привыкли сражаться в одиночку, а мои ребята считают, что самое главное — это крепкие кулаки. Но я намерен сделать из них настоящую уличную армию, и я своего добьюсь.

— Тебе следует быть осторожнее, Тит, — предостерег я. — Если твои недоброжелатели об этом узнают, тебя, чего доброго, обвинят в подготовке восстания.

— Ну, если так и произойдет, Цицерон и его помощники добьются моего оправдания, — усмехнулся Милон. — Спору нет, многие сенаторы хотели бы меня уничтожить. Но враги Клодия, а их ничуть не меньше, видят во мне спасителя Рима.

— Цицерон сейчас не обладает большим влиянием, — возразил я. — В отличие от Помпея, который с триумфом войдет в город через пару дней. Именно он будет самым могущественным человеком в Риме — разумеется, лишь до тех пор, пока его противники не заключат новый альянс.

— Спасибо за предупреждение, но ты напрасно беспокоишься, — процедил Милон. — Мне нечего бояться. Я не зря несколько лет из кожи вон лез, чтобы обеспечить себе надежную поддержку на все случаи жизни.

— Тем лучше для тебя, — пожал плечами я. — Я хотел поговорить с тобой совсем о другом. Скажи, Тит, в какую авантюру мог ввязаться Мамерций Капитон? Я…

— Я могу ответить тебе сразу, — не дослушав, перебил Милон. — Он не был замешан ни в одном противозаконном деле. Ответ на вопрос, который ты задал, я стал искать сразу после его убийства. И выяснил, что Капитон не имел никаких связей в криминальном мире Рима и, скажем так, предпочитал держаться подальше от моих коллег. Насколько мне удалось узнать, взятки он, конечно, брал, но в разумных пределах. Кой-какие торговые сделки он тоже проворачивал, но, так как патрициям запрещено заниматься подобного рода делами, пользовался при этом услугами посредников, по большей части собственных вольноотпущенников. Все они в один голос твердят, что среди деловых людей у Капитона врагов не было, тем более желавших его убрать. Скорее всего, его убили по политическим соображениям или по каким-то личным причинам. Тебе, как сенатору, проще выяснить, имелись ли у него политические противники.

— Благодаря тебе я сберег уйму времени, — сказал я.

— Полагаю, ты потратишь это время с пользой для меня, — заявил Милон. — Кстати, ты уже говорил с интересующей меня особой?

— Пока нет. Но прямо отсюда я отправлюсь в дом Лукулла. Если повезет, появлюсь там как раз во время полуденной трапезы.

— Надеюсь, набив желудок, ты не станешь менее красноречив, — проворчал Милон.

— Красноречие никогда мне не изменяет, и ради тебя я пущу в ход лучшие его перлы, — пообещал я. — Странное совпадение, но сегодня утром я встретил в школе гладиаторов брата твоей пассии. Сходство между братом и сестрой просто поражает. Говорят, они оба — точная копия покойного диктатора. Как это ни печально, Фауст — убежденный приверженец Помпея.

— Да, это совершенно некстати. Мне бы не хотелось иметь врага в лице будущего шурина. Но будь брат Фаусты хоть трижды приверженцем Помпея, это не помешает мне жениться на ней.

— Брак — это рискованное предприятие, — наставительно заметил я на прощание.

Мы с Гермесом двинулись к выходу со склада, переступая через корчившихся на полу бандитов, для которых учебный бой оказался не менее жестоким, чем настоящий. Зрелище, которому он стал свидетелем, до крайности взволновало моего слугу.

— Послушай, господин, а ты не хочешь продать меня Милону? — спросил он со своей обычной дерзостью. — Думаю, мне бы понравилось у него служить.

— Если когда-нибудь Милон нанесет мне тяжкую обиду, я отомщу, подарив ему тебя, — пообещал я.

В дом Лукулла я прибыл, когда полуденная трапеза уже близилась к концу и на стол подавали последнюю перемену. Впрочем, перемена эта была так обильна, что всех блюд я не смог бы съесть даже с помощью богов. Вином решил не увлекаться, ибо по завершении трапезы меня ожидали важные дела.

Не будучи приглашенным гостем, я все же решил по окончании завтрака засвидетельствовать свое почтение Лукуллу. Все прочие гости, едва встав из-за стола, потянулись к дверям. Полуденные трапезы только начинали входить в обычай, и римляне еще не привыкли видеть в них повод для общения.

Вскоре мы с Лукуллом сидели в саду, где наше уединение не нарушал никто, кроме рабов, готовивших к весне цветочные клумбы.

— Если ты хочешь узнать что-нибудь в связи с тем делом, что поручил тебе Целер, то я вряд ли сумею тебе помочь, — молвил Лукулл. — Знаешь сам, моя жена происходит из рода Клавдиев. И она скорее умрет, чем скажет хоть слово, которое могло бы повредить Клодию, ее обожаемому маленькому братику.

Слуга налил нам вина из золотого кувшина. Я пригубил свой кубок. То было отличное кекубанское, лишь слегка разбавленное розовой водой. Странно было пить столь прекрасное вино, достойное самых торжественных случаев, в столь заурядных обстоятельствах.

— Нет, — с улыбкой ответил я, — меня привело к тебе совсем другое дело. Для разнообразия я решил выступить как посланец любви.

Брови Лукулла изумленно поползли вверх:

— И кто же тот влюбленный, что тебя послал?

— Мой давний друг, Тит Анний Милон.

Лукулл задумчиво потер подбородок:

— Милон. Этот человек быстро продвигается наверх. Уверен, в самом ближайшем будущем он будет обладать в Риме огромным влиянием. Если только не окажется в могиле.

— Никто из нас не минует могилы, — философски заметил я.

— Что верно, то верно. Но ты не сказал, какая особа, принадлежащая к моему дому, является предметом брачных устремлений твоего друга?

— Благородная Фауста, которая находится под твоей опекой. Несколько дней назад Милон познакомился с нею в твоем доме и был мгновенно пронзен стрелой Купидона.

Я вновь отпил вина. Должность свата была для меня внове.

— Вот уж не ожидал, что Милон так уязвим для стрел подобного рода, — усмехнулся Лукулл. — Если говорить серьезно, его происхождение никак не назовешь знатным. А то, чем он занимается, зачастую противоречит законам.

— Что касается родословной Милона, его предки были римскими гражданами, а более высокого происхождения не существует.

— Отличный ответ, — хлопнул в ладоши Лукулл. — Будь мы с тобой на народном собрании, я вскочил бы с места и заорал в знак одобрения.

— Теперь о его занятиях. Может, их и не отнесешь к числу аристократических. Но ответь мне, почему проливать кровь в чужих странах считается благородным делом, а на улицах Рима — нет? Кроме того, когда Милон займет высокое положение, а это произойдет непременно, все его прошлые провинности, как водится, будут забыты. Вспомни Суллу. В молодости он был не в ладах с законом, но сумел добиться того, что лучшие люди Рима были счастливы поцеловать его задницу. Мой друг добьется не меньшего. Вскоре весь Рим будет лизать ноги Тита Анния Милона.