Сходящиеся перспективы, вытянутые фигуры и теплые тона позволяли отнести живописца к сиенской школе. С датировкой дело обстояло хуже. На взгляд Адама – взгляд не слишком наметанный, – триптих мог быть написан в промежутке от середины четырнадцатого до середины пятнадцатого века. Может быть, еще позже. Он не назвал бы работу шедевром, но в ней явно ощущалось берущее за сердце смешение невинности и пронзительности, то, что можно увидеть порой в глазах мальчишки, глядящего на вас из заднего окна идущей впереди машины.

– Мне нужно побывать там.

– Где?

– В Сиене.

– Вы меня поразили.

– К сожалению, ничего больше сказать не могу.

– Никто не может.

– Думаю, кто-то мог бы.

– А я надеюсь, что нет. Иначе никакой загадки не останется.

Они прошли по часовне, задержавшись ненадолго у небольшой таблички, вделанной в стену под окном. На камне значились имя и дата:

– Мой дядя, – сказала Антонелла.

– Ваша бабушка рассказала мне, что случилось. Ужасная история.

– Его похоронили вон там. – Она указала на пустые плиты. – Я и не знала его по-настоящему. Мы жили тогда в Милане. Когда это случилось, мне было лет десять или одиннадцать.

И сколько ж ей теперь?..

– Двадцать четыре, – сказала Антонелла в ответ на незаданный вопрос. – А вам?

– В следующем месяце будет двадцать два.

В его словах прозвучала слабая нотка отчаяния, как будто он пытался уменьшить разделявшую их брешь, и Адам поспешил спрятать возникшую неловкость.

– А почему он оставил фамилию матери?

– Чтобы Доччи не прервались. Маурицио поступил так же. А моя мать взяла фамилию мужа – она Баллерини.

– А вы?

– Я – Воли. Антонелла Воли.

Он коротко поклонился.

– Адам Стрикленд.

– Стрикленд, – повторила она. Получилось совсем не звучно.

Адам оглянулся на табличку.

– Это из-за Эмилио верхний этаж до сих пор закрыт?

– Да.

Так решил дедушка, пояснила Антонелла. Наследующий день после убийства Эмилио в Сан-Кассиано вошли союзники. Приехали солдаты. Виллу обыскали в расчете найти какие-нибудь оставленные немцами документы. Потом солдаты уехали. Дедушка распорядился собрать выброшенную на террасу мебель и отнести наверх. Потом сам закрыл и запер двери на лестничной клетке. Больше в те комнаты никто не входил. После его смерти все думали, что синьора Доччи откроет этаж – проветрить помещения, сделать ремонт. Но она сохранила заведенный порядок.

На выходе из часовни Адам на мгновение задержался и еще раз прошелся взглядом по интерьеру. Если верить собранным в папке документам, где-то здесь, под каменным полом, лежали и останки Флоры Бонфадио, умершей лет четыреста назад.

На террасе Мария застилала стол грубой белой скатертью. Антонелла, наклонившись, поцеловала ее в обе щеки, и Адам заметил, как потеплели у служанки глаза. Впрочем, она тут же посуровела, заметив в нерешительности топчущегося у двери Адама.

– Вы должны остаться. Познакомитесь с моими дядей и тетей. И с кузинами.

– Мне надо идти.

Мария встретила это заявление с полным пониманием, и Адам предположил, что английский она знает лучше, чем склонна признавать.

– Я настаиваю, – повторила Антонелла.

Он остался на полчаса, но и этого времени вполне хватило, чтобы подпасть под добродушное очарование Маурицио и оценить лукавое остроумие его жены. Вместе они составляли приятную пару. Он – высокий, смуглый, хорошо одетый, представительный да еще с подернутыми сединой висками. Кьяра – красивая блондинка с острыми чертами и хрипловатым смехом, выдававшим ее пристрастие к сигаретам, которые она курила беспрестанно, одну за другой, к очевидному неодобрению детей, Родольфо и Лауры.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.