— Не может быть!

Парень ответил на этот возглас энергичными кивками, голова так и заходила вверх-вниз.

— Да! Сии-тян об этом случае не забыла, даже когда стала взрослой. Ведь Икуми слышала, как она об этом рассказывала, когда приезжала на похороны матери. Потому Икуми и запомнила! — Хлопнув ладонью по столу, Тамоцу сказал: — Тогда мы были детьми, и всё это было по-детски, но она говорила серьёзно! Сии-тян, школьница Сии-тян, просила меня: «Тамоттян, если я умру, похорони меня здесь, вместе с Пиппи!» Пиппи — это имя ткачика.

Так, в углу школьного двора, где могила ткачика…

— Вы понимаете, что это значит? — кипятился парень, даже слюна летела. — Икуми слышала это на похоронах. Сии-тян корила себя, что не может сделать могилу, и потом… «Я очень непочтительная дочь, и, когда умру, нельзя мне лечь в могилу с отцом и матерью. Пусть бы меня похоронили с Пиппи!» — вот как она сказала. Икуми сама слышала. Из уст Сии-тян. Что бы это значило?

— Да не волнуйся ты так! — Хомма и сам задумался. — Если только это…

Но Тамоцу не слушал и продолжал:

— Почему бы нет? Ведь Кёко Синдзё, чтобы сойтись с Сии-тян поближе, поехала на эту экскурсию, на новое кладбище. Но это же для тех, кто хочет купить место захоронения. В такой ситуации люди становятся сентиментальными и могут рассуждать о том, где бы хотели быть похоронены, — разве я не прав? А если Сии-тян рассказала про ткачика Пиппи? Ведь это же в школе! Если она спросила у Сии-тян название школы, то, даже не зная адреса, могла найти место.

Во время экскурсии на кладбище Кёко Синдзё вытянула из Сёко Сэкинэ этот рассказ…

Может быть… Они однажды уже рассуждали с Икари о таких вещах. Во время траурных мероприятий, оказавшись лицом к лицу со смертью, люди неожиданно облекают в слова то, что обычно укрыто глубоко в душе. Взять хотя бы ту молодую жену, убившую своего мужа.

Завязался ли этот разговор сам собой, или Кёко нарочно его спровоцировала — что ей делать с тем, что она узнала? Зачем это ей? Останки можно просто выбросить куда-нибудь.

И тут у Хоммы снова перехватило дыхание. Правильно! Просто выбросить. Но Кёко Синдзё не смогла «просто выбросить» даже школьный альбом Сёко Сэкинэ. Не по ленилась отыскать в альбоме Кадзуэ Номуру, которая значилась там как «верная подруга», и именно ей послала альбом. Да ещё попросила сохранить его. Зачем?

Неужели она не смогла его выбросить? Неужели чувствовала, что этого делать нельзя?

Но если уж такое отношение к альбому, то к останкам Сёко — тем более… Ведь Хомма и сам это предполагал! Хоть ей и пришлось разрезать тело на куски, самое важное — голову — она не смогла выкинуть на кладбище в Нирасаки.

Она хотела похоронить её в соответствии с пожеланием самой Сёко.

Кажется, возбуждение Тамоцу передалось и Хомме, но он заставил себя остыть и произнёс:

— Может, так и было. Но вполне возможно, что ничего такого не было. На одном воображении далеко не уедешь.

Тут парня словно прорвало, он убеждённо воскликнул:

— Всё верно! Поэтому надо копать! Один я могу и перепутать место, память может подвести, но в Уцуномии много наших одноклассников. Они посоветуют, помогут, вместе мы всю школу перероем.

На следующее утро Тамоцу уехал самым ранним поездом, обещал держать в курсе. Было одиннадцатое февраля, праздничный день [21], в который всегда бывает страшный холод.

В этот день даже Сатору, который в праздники обычно отсыпался, поднялся с раннего утра и принял участие в проводах «братца Тамоттяна», который был полон энергии. Хомма, наоборот, выглядел так, как будто у него болел живот. Глядя то на Тамоцу, то на отца, Сатору словно прикидывал, кого из двоих следует морально поддержать.

— Хорошо бы у братца Тамоттяна всё получилось! — осторожно заговорил мальчик за завтраком. — Я только плохо понял, про что он рассказывал…

Едва ли Тамоцу легкомысленно сболтнул мальчику, что едет копать школьный двор в поисках останков тела, поэтому Сатору открыл рот, не зная толком, что к чему.

— Поживём — увидим. — Это всё, что Хомма мог сказать сыну.

Они с Тамоцу не заснули почти до рассвета — не спалось, поэтому теперь в голове был туман. При этом одолевало какое-то странное чувство нетерпения.

Вчера, когда с помощью жены парень сумел докопаться до своих воспоминаний, лицо у него было полно решимости. Казалось, что ничто его не остановит. Всё потому, что ему удалось наконец схватить и удержать в памяти ускользающие мгновения.

Хомма же, напротив, не чувствовал облегчения. Когда вчера, на кухне, он беседовал с Исакой и Икари, где-то в самом дальнем уголке сознания мелькнуло слово, способное выразить его догадку, но тут же исчезло, и больше догадка о себе не напоминала. Хомма не находил себе места от раздражения, как будто какой-то шепоток щекотал ему ухо, не давая уснуть.

Помимо этого чувства раздражения, одолевали и по-настоящему насущные проблемы, что ещё больше расшатывало нервы. Убирая со стола после завтрака. Хомма отвлёкся и разбил тарелку, за что Сатору вынес ему пенальти.

— Папа, тебе «пе». У тебя мысли наполовину не здесь, где-то гуляют.

— Так и есть.

Вытирая полотенцем вымытую посуду, сын ни с того ни с сего заявил:

— С коленом у тебя уже гораздо лучше, ты, наверное, думаешь о том, как опять пойти на работу.

Нельзя сказать, чтобы он был далёк от истины, но если честно, то Хомма думал о том, почему он привязался к одному только этому делу.

— Что ещё скажет Матико-сэнсэ…

Сатору засмеялся:

— Скажет, что рано на работу, потому что пропускал процедуры.

— Но я уже хожу почти нормально…

— А может, это только тебе так кажется? Со стороны видно, что ты ногу бережёшь.

— Может, и так, — согласился он, закрывая кран.

«Если это дело повиснет в воздухе или вообще рассосётся, буду хоть ползком, но ходить на службу», — думал он. Если бы только он мог, пусть с палочкой, заниматься опросом свидетелей на местах, то разве усидел бы дома!

Сатору убежал гулять, а Хомма, оставшись в одиночестве, в конце концов опять вернулся к делу Кёко Синдзё и Сёко Сэкинэ. Опять разложил на столе свои записи. Погода на улице была превосходная, такое солнышко, что под его лучами даже несчастные бездомные псы могли наконец отогреть нос. А у Хоммы тут — хоть за голову хватайся.

Он попробовал подытожить вопросы, которые возникли по ходу разработки его версии.

Каким образом Кёко Синдзё вынесла с работы данные из базы «Розовой линии» и замешан ли в этом Катасэ?

Каким образом Кёко Синдзё убила мать Сёко Сэкинэ, Тосико? Или она не убивала?

Возможно, что всё, чем он занимался эти три недели, подобно было строительству карточного домика. Один порыв ветра — и всё рассыпалось.

Два вопроса, которые остались без ответа (или хотя бы один), требуют немедленного разрешения. Уставившись в пустоту, Хомма опять представил себе, как после коротенького газетного объявления: «Кёко, возвращайся, нужно поговорить» — Кёко Синдзё явилась и в слезах кинулась в объятия Курисаки.

— Ничего не понимаю, — пробормотал себе под нос Хомма.

Так он и провёл первую половину дня без дела, слонялся из угла в угол. В первом часу вернулся Сатору и спросил, что будет на обед.

Обычно в те дни, когда Исака брал выходной, Хомма сам стоял у плиты и стряпал что-то такое несусветное, однако сегодня у него не было настроения.

— Пойдём поедим где-нибудь…

Мальчик, услышав это, конечно, обрадовался.

Вдвоём они отправились в семейный ресторан недалеко от жилого массива. Выйдя из дома, Хомма почувствовал такое облегчение, что сам удивился. После обеда не захотелось сразу возвращаться.

— Ты во второй половине дня с кем-нибудь договаривался встретиться? — спросил Хомма у сына, когда они возвращались из ресторана.

— В три пойду к Каттяну. Он сейчас поехал в Синдзюку покупать новую компьютерную игру.

— Какую на этот раз?

Сатору объяснил. Поскольку с первого раза Хомма не разобрался, объяснил ещё раз. И опять Хомма не понял: