В такой концепции есть смысл, думал Райан, хотя сам не был таким поклонником компьютерных игр, как Джей.

Для Райана имена больше похожи на раковины-оболочки, именно так он их понимает — как пустую шкуру, в которую влезаешь и которая со временем утолщается. Сначала новое обличье тонкое, как паутинка: имя, фамилия, номер карточки социального страхования, ложный адрес. Но вскоре появляются удостоверение с фотографией, водительские права, сведения о работе, кредитная история и кредитные карточки, покупки и так далее. Новые личности начинают жить собственной жизнью, обрастают плотью. Присутствуютв мире, пожалуй, существеннее, чем та мелкая рябь, которую двадцать лет поднимал Райан Шуйлер.

Фактически он уже свыкся с Казимиром Черневским, уроженцем Украины, зачесывал на прямой пробор волосы, сфотографировался в темных очках на водительские права. Джей ему продемонстрировал, как легко подогнать некоторые другие детали: ложный адрес в Воватозе к западу от Милуоки; работа на дому «частным сыщиком», специализирующимся на мошеннических кражах; идентификационный номер налогоплательщика (ИНН); фальшивый веб-сайт для фальшивого бизнеса, куда даже иногда приходят электронные сообщения для Казимира.

Что касается Джея, у него теперь насчитывались, пожалуй, сотни аватаров — практически целая деревушка подложных личностей, скромно занимающихся разнообразной коммерческой деятельностью по подложным адресам во Фресно и Омахе; в Лаббоке, штат Техас, в Кейп-Мее, штат Нью-Джерси. В принципе по всей карте, причем все так прикрыто и переплетено, по утверждению Джея, что даже если кто-нибудь обнаружит мошенничество, то ниточка приведет лишь к другому подставному лицу, к другому клону, заведет в лабиринт со сплошными глухими стенками.

Кто догадается, что все эти десятки жизней берут начало в лесной хижине к северу от Сагино, штат Мичиган?

Снег валил все сильнее — Райану повезло добраться до хижины, прежде чем началась метель. Место уединенное, вдалеке от главной автомагистрали, откуда идет запутанная сеть местных двухполосных шоссе, потом узкая асфальтированная дорога в сплошной чаще теней и деревьев, пока на глаза не покажется домик со старым вместительным фургоном Джея на подъездной дорожке.

Неприметное жилище — простая одноэтажная бревенчатая постройка с одной спальней, с крытым крылечком спереди, где стоят старый диван и дровяная печка, похожая на рыбацкий домик 1970-х годов, пахнущая сырым кедром и заплесневевшими одеялами, напоминая Райану почти забытые лагеря бойскаутов.

Перед крыльцом расстилается лесная поляна, где беспечно и прихотливо кружатся снежинки, укладываясь в завитки под легким ветром. Когда он покидал Милуоки, снега там не было; может быть, теперь пошел. Может быть, снег идет и в Чикаго, и в Эванстоне, куда его родители скоро прибудут на поминальную службу, на бетонной дорожке аэропорта О’Хара, над которой кружит их самолет, образуется хлипкая наледь.

Джей задремал на крыльце возле жаркой печки, все еще держа в пальцах сигарету, которую Райан осторожно вытащил, и цилиндрик остывшего пепла упал на пол.

— М-м-м, — прогудел Джей и уткнулся щекой в собственное плечо, как в подушку.

Райан встал, вошел в комнату, где еще клубился кольцами дым над столами, заставленными десятками компьютеров, сканеров, факсов, другой аппаратурой, снял с дивана мохеровое покрывало, вновь вышел и накрыл им Джея.

Он и сам немного опьянел, обкурился, вытащил из ледяного чрева охладителя еще банку пива. Старался особенно не беспокоиться, но все отчетливее понимал, что произошедшее по-настоящему необратимо.

Сел за один компьютер, поставив банку пива сбоку от клавиатуры, вошел в Интернет и набрал свое имя, желая взглянуть, кто откликнулся на его смерть в блоге или еще где-нибудь.

Ничего нового.

Вскоре, подумал он, его имя будет значить все меньше и меньше. Соболезнования иссякнут через несколько дней, любые упоминания о нем уйдут в архивы, глубоко утонут в промежуточных слоях информации, слухов, газетных статей, пока, наконец, не заглохнут совсем.

Он думал об отце.

У отца — приемного отца, Оуэна, — бывали перепады настроения, когда Райан учился в старшем классе средней школы, мрачное состояние сорокапятилетнего мужчины, достигшего среднего возраста. И пока мать суетилась насчет колледжа и прочего, Оуэн безмолвно наблюдал за происходящим. У него вошло в привычку тяжело вздыхать, Райан спрашивал: «Что?» — он отвечал: «Ох… ничего» — и еще раз вздыхал.

Однажды вечером они вдвоем стояли у кухонной раковины, мыли посуду, мама в гостиной смотрела любимую комедию по телевизору, и Оуэн издал очередной меланхолический вздох.

Райан, вытирая тарелки и ставя в шкафчик, спросил: «Что?»

Оуэн покачал головой. «Ох… ничего», — сказал он и помолчал, разглядывая кастрюлю, которую надраивал. Потом пожал плечами.

«Глупо, — сказал Оуэн. — Просто думал, сколько еще раз в моей жизни мы будем стоять здесь рядом и мыть тарелки?»

«Мм», — сказал Райан, поскольку мытье тарелок совсем не то, чего ему будет недоставать, но он видел, что Оуэн занят какими-то невеселыми подсчетами.

Оуэн переступил с ноги на ногу, морщась над непокорным кусочком лапши и стараясь его отскрести. «По-моему, — сказал он, — вряд ли я буду тебя часто видеть после отъезда в колледж. Вот и все».

«Вижу, как ты мечешься, парень. В этом нет ничего плохого, я вовсе не говорю, будто это плохо, — сказал Оуэн. — Хотел бы я так дергаться в твоем возрасте. При такой жизни, может, даже океан не увижу до смерти. А ты наверняка увидишь, могу поспорить. Семь морей, все континенты, и просто хочу, чтоб ты знал: по-моему, это здорово».

«Может быть, — сказал Райан, впадая в неприятный формальный тон, смущенный самоуничижением Оуэна, его сентиментальной жалостью к себе, свойственной среднему возрасту. — Не знаю, — сказал Райан. — Наверняка мы еще много тарелок вместе перемоем», — легкомысленно добавил он.

Оглядываясь назад, невозможно не вспомнить такие моменты — кухню в доме в Каунсил-Блаффс, посуду в раковине, знакомые серебряные приборы, которые он вытирал насухо и вспоминал теперь с необъяснимой любовью, знакомые тарелки…

Все, что осталось позади. Черная полуакустическая гитара размерами с дредноут, которую Оуэн и Стейси купили ему ко дню рождения; блокнот с расчетами и стихами для песен, которые он пытался писать; даже микс для CD, изготовленный собственноручно, совершенно невероятный, который теперь, пожалуй, не сделать. Глупая детская нездоровая ностальгия, боль при мысли о той гитаре или о своей ручной черепахе Веронике — даже не настоящем домашнем животном. Скучает ли она по нему, что помнит о нем?

Все это тоже аватары, заключающие в себе его прежнее «я», его старую жизнь.

Ладно, подумал он. Сидел, глядя на компьютерный монитор с фотографией и некрологом в «Дейли нонпарель», издающейся в Каунсил-Блаффс. Хорошо.

Жизнь, которую он вел до сих пор, действительно кончена.

Больше его никто не увидит и не услышит. По крайней мере, в его собственном качестве.

Люси и Джордж Орсон шли проселочной дорогой к впадине, где раньше было озеро. В Небраске по-прежнему засуха. Уже не помнится, когда шел дождь, из-под ног поднимаются клубы пыли.

Прошла еще неделя, а все нет никаких признаков, что они уезжают, кроме заверений Джорджа Орсона. Что-то не так, догадывалась Люси. Какая-то проблема с деньгами, хотя он не признается. «Не беспокойся, — повторяет он. — Все в полнейшем порядке, только дело идет чуть медленнее, чем я думал, небольшая… заминка». И потом издал мрачный смешок, что ее вовсе не убедило. Совсем на него не похоже.