Я плачу.

«Это всего лишь раб». Возможно, Тарквиний поэтому не купил сам эту свою мечту, а все надеялся, что это сделаю я и вручу ему с какими-нибудь идиотскими словами вроде «ты будешь там лучшим щеголем»…

Потому что без глупых слов мечта не работает.

— Ты будешь там лучшим щеголем, — говорю я. — Слышишь, старик?

Я поднимаю факел. Прощай, Тарквиний. Свидимся в другом мире. Пусть воробьи или голуби на этот раз хорошо сделают свое дело. Лети на крыльях — серых или любого другого цвета, — главное, лети. Тебя там ждут.

А я тут постараюсь без тебя. Будет трудно, но я справлюсь. И никаких больше фокусов с возвращением мертвых… Обещаю.

Иду с факелом — сквозь темнеющий вечерний воздух. Что хорошо в Германии — здесь прохладно.

Пламя взбегает по пирамиде из дров, облитых маслом. Огонь неторопливо вцепляется в дерево, начинает разгораться. Я вижу его оранжевые зубцы с синеватым оттенком. Пламя медленно охватывает весь жертвенник. Завернутый в саван и щегольскую красную тунику Тарквиний лежит, положив руки на грудь. Он спокоен.

Я вдыхаю сырой воздух. Дым медленно поднимается в высокое небо.

Прощай, старик.

Почему страшнее всего терять мечту не высокую и светлую, а маленькую и нелепую?

Пламя поднимается в темнеющее небо.

— Сочувствую твоей потере, Гай. — Рука касается моего плеча. — Я только что узнал о том, что случилось.

Я поворачиваю голову. Передо мной стоит Арминий, царь херусков. Варвар. В руке у него зажат кувшин с вином. Такую печать я знаю. Фалернское? Почти… Это подделка. Варвары совсем не разбираются в винах.

— Ваши боги примут такую жертву? — говорит Арминий. На его лице пляшут отблески пламени.

— Наши боги примут все, — говорю я. — Они настоящие римляне. Спасибо, что пришел, префект.

Я смотрю на огонь, поднимающийся до фиолетовых небес, и думаю: пора подвести итоги.

Многое случилось за это время. Погиб мой старший брат. Август сделал меня легатом Семнадцатого, я приехал в Германию. Тит Волтумий, старший центурион Семнадцатого, стал моим братом по мечу. Я убивал варваров. Я подружился с царем херусков. Я помог осудить на смерть невиновного. Я снял его с креста… Я хоронил и оживлял мертвецов. В общем, я был сильно занят в последнее время.

Луций, думаю я. Брат, теперь я знаю, кто виноват в твоей смерти. Этот однорукий, завтра его будут искать все римские солдаты… И мы его найдем. Обещаю.

Луций. Не знаю, зачем тебе была нужна эта фигурка, этот Воробей, приносящий души мертвых обратно. Не знаю, зачем она им? Но и это я узнаю…

И мне нравится Туснельда, брат. Действительно нравится. Прекрасная юная германка. Надо подойти к ней и сказать… впрочем, это я еще придумаю.

Все это будет завтра. А сегодня мы сидим с этим варваром рядом, плечом к плечу, будто уже сто лет знакомы…

Мы пьем поддельное фалернское и смотрим, как догорает костер.

Провинция Германия, окрестности Ализона, 8 дней до сентябрьских календ.

Солнце палит так, что спина под туникой мокрая. Наконец-то хоть что-то похожее на лето в этой стране…

Марк Скавр, декурион второй турмы Восемнадцатого легиона, оглядывается. Затем еще оглядывается. Он не может понять, что привлекло его внимание. Что-то его тревожит… Что?

Чутье. Для всадника — вещь нужная и даже необходимая.

Вереница хромающих людей — в темных плащах, несмотря на жару, — тащится по обочине. Колокольчик в руках поводыря изредка уныло позвякивает.

— Командир, это прокаженные, — говорит Галлий.

Марк и сам это знает. Он чувствует, как по спине бегут ледяные мурашки. Проказа, она же финикийская болезнь… что может быть страшнее?

— Вижу.

Он тянет поводья, поворачивая Сомика. Всадники его турмы тоже останавливаются, переглядываются. Что задумал командир?

Марк и сам пока не знает. Уже месяц он ищет германца с одной рукой — Тиу… как его дальше? Но поиски пока ни к чему не привели, гем как сквозь землю провалился. Что же зацепило сейчас? Декурион вдруг понимает — что. Вожак прокаженных. Рост, сложение. Что-то неуловимое в походке…

На первый взгляд это кажется глупостью. Какой идиот станет прятаться среди больных проказой? Тут нужно быть… Марк подбирает нужное слово: достаточно безумным. Как, например, тот голубоглазый гем.

— Марк! — окликает его оптион. — Что ты задумал?

Высокий вожак в капюшоне, закрывающем лицо. Понятно. Проказа съедает мясо, выжирает глаза… руки. Что можно спрятать под плащом?

Марк толкает жеребца пятками, выезжает, перегораживая дорогу прокаженным.

Вереница останавливается.

— Гос-с-сподин. — Высокий вожак поднимает голову. В тени капюшона лица почти не видно, но декурион успевает заметить: сплошные наросты, язвы, мешанина искалеченной плоти. Что-то жуткое.

— Покажите мне руки, — приказывает Марк Скавр. — Вы все. Сделайте это — и можете идти дальше.

— Декурион, что… — начинает оптион, замолкает.

Всадники останавливаются на дороге поодаль от командира, горячат коней. Марк чувствует разлитый в воздухе аромат страха. Всадники в ужасе. Еще бы тут не бояться, достаточно поглядеть на него, Скавра, медленно, но верно превращающегося в бледную тень прежнего человека. А у него всего лишь болотная лихорадка. Не проказа.

— Быстро! — Марк почти кричит. — Ну!

Прокаженные один за другим поднимают руки. Скрюченные, замотанные тряпками, у многих нет пальцев — обрубки. Поток воздуха доносит до декуриона вонь гниющих заживо тел.

Высокий прокаженный, вожак, стоит впереди. Он выше остальных на голову. Марк подает вперед Сомика, опускает ладонь на рукоять спаты. Ну же, покажи мне руки…

Вожак медлит. Декурион уже готов ударить Сомика пятками, чтобы раскроить вожаку череп, когда тот — невыносимо медленно — поднимает одну руку. Левую. Затем, через короткую заминку, другую. Словно издевается.

Правая.

Марк выдыхает.

Две руки. У вожака — две руки. И даже все пальцы на месте — что для прокаженных редкость.

— Свободны, — говорит Марк с облегчением. Откидывается в седле, поворачивает Сомика. — Можете идти.

Он поддает пятками. Быстрее отъезжает, лишь бы не оставаться рядом с прокаженными ни на мгновение дольше…

Кашель настигает его в самый неподходящий момент. Декурион вцепляется в седло пальцами, стараясь не свалиться. В груди что-то рвется. Боль такая, словно его проткнули копьем. Задница Волчицы. И кашлять надо осторожно, чтобы случайно не выплюнуть внутренности. Ха-ха. Тифон стоглавый. Лихорадка обычно настигает его в сырую погоду, декурион с ужасом думает: скоро осень. И зима. Сырость и холод. Проклятая Германия.

Он выпрямляется, от слабости кружится голова. Оптион с ребятами подъехали ближе, стоят, пялятся.

— Да он помер, — говорит Пулион наконец. — Ты мне должен денарий. И не такой фальшивый, как в прошлый раз, а настоящий.

— Не, подожди, вроде еще шевелится…

Придурки, думает Марк. Под беззлобный треп всадников декурион начинает приходить в себя…

Декурион на мгновение оглядывается. Вожак прокаженных идет впереди, покачивая колокольчиком, — тоскливый звук звучит над дорогой. Вожак высокий, широкоплечий. Наверное, был хорошим воином когда-то… жаль.

Марк щурится от солнца, качает головой. Затем толкает Сомика пятками. Тот недовольно вздрагивает, фыркает, затем идет, высоко поднимая колени. Обиделся.

Вереница несчастных остается позади, на мокрой дороге. Негромко стучат копыта. Над всем этим, над всей провинцией Германия — голубое безоблачное небо.

— Пусть я убит, пусть я убит под Кандагаром, — пробормотал он.

Оперся единственной рукой в край седла, перекинул ногу влево, спрыгнул с лошади. Земля больно толкнулась в ступни. «Ох! Когда они наконец выдумают стремена?» — подумал он в раздражении. Вроде не дураки, да и изобретение элементарное — веревка и две петли для ног. Что тут думать? А нет, куда там! Еще лет двести придется подождать. Прогресс, что тут поделаешь.