Начало I века нашей эры. Римская империя раскинулась от Британии до берегов Черного моря. Период расцвета и славы римского оружия.

Германия — свежеиспеченная провинция, прошло всего четыре года с ее основания — служит ареной столкновения цивилизации и варварства. Германские племена, погрязшие в междоусобицах, вынуждены выяснять отношения не силой оружия, но в римских судах. В итоге чиновники жиреют, недовольство варваров растет. Порядка в провинции как не было, так и нет…

Божественный Август, приемный сын Гая Юлия Цезаря, ставший вторым императором, делает Публия Квинтилия Вара наместником в Германии, чтобы тот навел в провинции порядок, как он уже проделал в Сирии и Иудее. Квинтилий Вар хвастливо утверждает, что разберется с варварами в два счета…

Прошло два года.

— Давай!

Смотреть — лучшее, на что Марк сейчас способен: он сидит в седле под углом к земле, пытаясь не сверзиться, что совсем не пристало бы декуриону Восемнадцатого Галльского; остальные всадники поставили коней вплотную к его Сомику, так что если декурион все-таки упадет — а он к этому близок, — то круп пегой лошади встретит его падение и, дай боги, остановит. Возможно, тогда всадники второй турмы обратят внимание на своего командира, потому что сейчас он точно не центр их внимания — всадники второй турмы уставились на то, как легионеры готовят пленного германца к распятию.

Тук, тук!

Удары молота звучат с оттяжкой; рябой легионер работает на совесть, молот поднимается и опускается, вгоняя квадратный гвоздь в запястье варвара. Тот скалит зубы и обзывает палачей — легионеров два десятка, с ними центурион — на своем лающем языке, от которого хочется прополоскать рот сначала водой, затем горячим вином с медом. В одном слове столько звуков, что они не помещаются; варвару приходится вдохнуть, прежде чем закончить ругательство. Марк против желания слушает: чего-то, чего-то и чего-то там — и заканчивается на «нен». Интересный язык, для выносливых и терпеливых людей. Сколько нужно сил, чтобы назвать кого-то дерьмом, — страшно представить. Точно, думает декурион и еще немного сползает влево.

Всадники пристрастились к местному пиву, оно дешевое и почти не воняет мочой. «Почти» здесь важно, потому что вода, которую пьют легионеры, по большей части мочой воняет. Болота, думает Марк Скавр. А потом думает: зато вся Германия для нас теперь благоухает выпивкой.

Молот взлетает и опускается. Тук, тук, тук — левая рука. Легионер промахивается и бьет по кисти варвара. Хруст кости. Все замирают в ожидании… Пауза. Германец смеется.

Солдаты смотрят на него. Варвар показывает характер, а они это уважают. У каждой лошади есть характер, если не поймешь этого, всадником тебе не быть.

Легионеров называют «мулы». Это справедливо. Стоит только увидеть, как они таскаются со своими рогатками. Ребята Марка считают себя лучше простых солдат — хотя бы потому, что выше ростом и ездят за пивом верхом. В некотором роде это подтверждает тезис философов о всеобщем неравенстве, заложенном еще до рождения человека.

С варваром закончили, крест можно поднимать. Рыжий германец делает вдох — и выдает еще одно ругательство, длиннее первого на пару миль.

Вся турма Марка разражается аплодисментами.

— Браво! — Мужество они ценят. — Браво!

«Мулы» раздраженно оглядываются; зрителям из второй турмы никто особо не рад. Странно. С легионеров градом льется пот — они распинают уже третьего или четвертого варвара за утро. И оно как бы уже не смешно. Здесь вам, Тифон побери, не театр! Гогочущие всадники достали бы кого угодно — делать им нечего, только смотреть, как другие работают. Турма в ожидании. Проводник из германцев должен вот-вот появиться, но это «вот-вот» никак не наступит.

Когда веселье достигает пика, центурион «мулов» — лет сорока, седой и коренастый, резко поворачивается на пятках и идет к всадникам.

— Девятнадцатый? — спрашивает он.

За его спиной слышатся удары — завершающие. Тук, тук — прибивают ноги. Германец замолкает, ему не до риторических построений.

Турма дружно поворачивается к Марку и наконец замечает, что командиру плохо. Угол его наклона почти достиг угла падения.

Всадники в последний момент подхватывают командира, выравнивают угол. Марк вздыхает. Центурион «мулов» смотрит на происходящее с интересом, но ничего не говорит. Глаза у него желтовато-серые и веселые, в уголках — насмешливые морщины.

— Восемнадцатый Верный, — хрипло отвечает Марк. — Вторая турма. А вы?

— Семнадцатый Победоносный, вторая когорта, первая центурия.

Неловкая пауза. Всадники заметно смущены. Центурион — большая шишка, оказывается. По старшинству он третий из центурионов Семнадцатого легиона.

«Только с каких пор, интересно, крутые офицеры командуют отрядами палачей?» — думает Марк.

Но спросить не успевает — накатывает новый приступ. Холодно. Декурион вцепляется в гриву Сомика, чтобы не упасть.

— Что? — Центурион поднимает брови.

Марк хрипит, но сказать ничего не может. Его трясет. Зубы стучат с такой силой, что тут не до разговоров. Тут как бы язык не откусить…

— Вольно, — говорит седой центурион. — Что с ним?

— Болотная лихорадка, — отвечает вместо Марка его заместитель, оптион. — Он уже года три мучается, еще с похода Тиберия.

Марк благодарен оптиону, что хотя бы подробности тот опустил.

— А еще у него бывает… — Оптион не успевает рассказать, что бывает, так как за спиной центуриона раздается крик.

Пехотинец резко поворачивается. Всадники вытягивают шеи — Марк не видит того, что видят они, у него будто в глаза вставлены куски мутного кипрского стекла — все в искажении. Поэтому он слушает. Голоса звучат сквозь шерстяное одеяло, натянутое на голову.

Далекие выкрики на вульгарной латыни. Всхрап лошади.

Заместитель вдруг кричит:

— Нет-нет! Он наш!

И бьет пятками. Лошадь его срывается с места, миг — рука помощи исчезает, и декурион снова начинает крениться влево. Только там больше нет пегого, чтобы послужить подушкой.

Марка снова начинает колотить. Зубы стучат так, что вот-вот разобьются. Проклятье! Тогда Марк поднимает руку, всовывает повод в рот и сжимает зубы. Кожа кислая и острая от конского пота. Декурион стискивает челюсти и молит богов, чтобы это поскорее закончилось.

Через мгновение боги промывают уши, и приступ заканчивается. Как всегда после, вокруг — холод и мрамор. Марк выплевывает повод, открывает глаза: мраморно застывший туман над Тибериевой дорогой, выложенной неровным, выбитым булыжником (скоро осень, надо поправить), ряды крестов нависают над дорогой и уходят в молочно-белую даль. За пределами дороги ничего нет — только туман. Вершины деревьев вырастают из него…

Прямо на булыжнике лежит крест с рыжим германцем. Варвар перестал ругаться, набирается сил. Остальные смертники ждут своей очереди — они лежат и сидят; руки привязаны к брусьям, которые станут перекладинами крестов. Рядом — часовой легионер, уставившийся туда же, куда и все.