Так что же все-таки было на уме у Джоан и ее двух невесток? Что они задумали? Неужели она действительно приезжала сюда?

Понаблюдав за замком десять минут (что было довольно скучно), Колин понял, что только напрасно теряет время. Если он будет продолжать сидеть здесь как дурак, это ничего ему не даст. Но не может же он подъехать к парадным дверям замка Сент-Монанс и потребовать, чтобы ему сказали, где его жена! Страх и ярость чуть не заставили его совершить глупость.

Но где же теперь эта чертовка Джоан? И где жены ее братьев?

Он глубоко вздохнул, повернул коня и с изумлением увидел перед собой сына, который тихо, как мышь, сидел верхом на пони. Колин ничего не сказал. Он даже не слышал, как Филип подъехал к нему сзади. Надо же — так оплошать! Он досадливо покачал головой, после чего отец с сыном молча поехали обратно в замок Вир.

Колин не слишком удивился, увидев, что все три лошади возвратились в конюшню и с аппетитом поглощают овес в своих стойлах. Даже последнему дураку было бы ясно, что все три проскакали сегодня немало миль. Арджилл поднял голову и пристально посмотрел на своего хозяина, как бы говоря: «На этот раз она тебя обставила, мой дорогой».

Колин усмехнулся, но в его усмешке не было веселья. Он был разъярен. Так что же она все-таки натворила? И, черт бы ее подрал, она таки прокатилась на этом проклятом жеребце, несмотря на весь его норов.

Широко шагая, он направился к замку, в такт шагам похлопывая себя по бедру хлыстом для верховой езды.

Он не говорил никому ни слова, а когда Филип попытался ему что-то сказать, он только молча посмотрел на сына, мотнул головой и взбежал на крыльцо, перешагивая через две-три ступеньки разом.

— Не забывай, папа, — крикнул ему вслед Филип. — Не забывай, что она недавно болела!

— Прежде чем я с ней покончу, она будет молиться о том, чтобы у нее снова поднялся жар! — рявкнул Колин через плечо.

В вестибюле он заметил тетушку Арлет. Увидев выражение ярости на его лице, она улыбнулась. Было очевидно, что она горячо молится о том, чтобы он убил свою жену. Это была недурная мысль, но он бы предпочел пытки, а затем — медленное удушение. Из спальни одной из жен Шербруков вышла горничная Эмма, но, завидев графа, тут же шмыгнула обратно.

— Разумное решение, — пробормотал он. Ему хотелось с шумом вломиться в спальню лэрда и заорать во все горло. Однако в последнюю минуту он заставил себя успокоиться. С этими дамами криком ничего не добьешься. Они привыкли к орущим мужчинам, так что, сколько бы он ни кричал на них, желаемого действия это не возымеет: они не попадают в обморок, не испугаются и не выложат ему, запинаясь от страха, всю правду.

Колин открыл дверь спальни медленно и тихо, хотя его пальцы едва не сводило судорогой от усилия, которое ему приходилось делать над собой, чтобы сдержать гнев. Как ни странно, он не почувствовал ни малейшего удивления, увидев, что жены его двух шуринов одеты с той же безукоризненностью, с какой светские дамы в Лондоне одеваются к чаю. Они были элегантны, свежи и прекрасны; а его жена лежала в постели с распущенными, тщательно расчесанными локонами, одетая в прелестный, украшенный кружевами пеньюар. Она выглядела очень юной, очень изысканной и невинной как агнец. В руке у нее была книга. Вид у всей троицы был самый безмятежный. Можно было бы подумать, что это светский визит, имеющий место быть где-нибудь в Лондоне, на Пэтнэм-плейс.

Ни один волосок не выбивался из причесок леди Нортклифф и миссис Шербрук. Их платья имели безупречный вид. Они смотрели на него вопрошающе и недоуменно, как бы говоря: «О Боже, сюда вошел мужчина. Как странно! Он вошел без приглашения. Что же нам с ним делать?»

Синджен заговорила первой, и ее голос был исполнен той же прелести и невинности, что и ее лживое лицо.

— Ах, Колин, я так рада, что ты вернулся. Прости меня, пожалуйста, за то, что я без нужды послала тебя за доктором Чайлдрессом, но все дело в том, что, как только ты ушел, я сразу же почувствовала себя намного лучше. Странно, не правда ли? Я звала тебя обратно, но ты ушел слишком быстро. Теперь мне уже совсем хорошо, как ты и сам видишь. Разве ты не рад?

— Что я вижу, — спокойно сказал Колин, входя в комнату, — так это превосходно поставленную мизансцену. Бог ты мой, да она сделала бы честь любому театру на Друри-лейн. Надо отдать вам троим должное — вы были великолепны. Я всегда знал, какая Джоан шустрая — она способна в два счета проворачивать самые что ни на есть заковыристые дела, взять хотя бы наш с ней побег в Шотландию, — а теперь я вижу, что и вы двое ни в чем ей не уступите. Даже цвета ваших платьев и ее пеньюара и те отлично сочетаются друг с другом. Замечательно, великолепно! Я вам аплодирую.

Синджен ничего не сказала. Ее невестки тоже молчали. На их лицах застыли любезные улыбки, руки были спокойно сложены на коленях.

Колин подошел к Синджен, присел на край кровати и, подняв руку, легко провел кончиками пальцев по ее щеке. Она вдруг покраснела, как румяное яблоко. Колин был охвачен такой яростью, что ему хотелось задушить ее. Он невольно бросил оценивающий взгляд на ее белую шею. Какие красивые у нее волосы, такие мягкие, густые, кудрявые. Он пропустил между пальцами несколько светлых прядей. И продолжал сидеть молча, не говоря ни слова, только глядя на нее и касаясь рукой ее лица и волос.

Синджен думала, что он ворвется в их спальню и будет кричать и неистовствовать. Но он этого не сделал, и ее уверенность в себе несколько поколебалась. Она ждала, продолжая хранить молчание; в любом случае в голове у нее не было ни единого подходящего слова.

— Как прелестно ты выглядишь, — сказал он, помолчав еще несколько секунд. — Прелестная, опрятная и чистенькая, и странное дело: от тебя нисколько не пахнет лошадьми.

— Мы катались верхом очень недолго. Я быстро почувствовала усталость.

— Ну разумеется, как я не подумал! Бедняжка моя, ты уверена, что тебе и впрямь стало лучше? Я могу не опасаться нового возврата твоего недуга?

— О нет, Колин, я чувствую себя превосходно. Как ты добр, что так беспокоишься обо мне.

— О да, я очень добр. Собственно, я хочу от тебя, Джоан, только одного — чтобы ты сейчас же, сию же минуту сказала мне правду. Если ты солжешь, я это сразу пойму и тогда я накажу тебя.

— Накажешь меня? Право же, сэр, такая угроза недостойна цивилизованного человека.

— В данный момент я вовсе не чувствую себя цивилизованным человеком. Я чувствую себя дикарем, настоящим дикарем. Говори, Джоан. Сию же минуту.

Голос у него был такой тихий, ровный, спокойный, но его слова… О Господи, да что его бояться, ведь не может же он быть опаснее, чем Райдер или Дуглас, когда они в гневе… Или все-таки может?

Синджен бросила взгляд на Алике и Софи — те сидели неподвижно, словно обратились в камень. Потом Софи — да благословит ее Бог — вдруг вскочила на ноги.

— Силы небесные, Колин, о чем ты толкуешь? Мы просто немного проехались верхом, вот и все. Потом Синджен почувствовала некоторую слабость, и мы вернулись в замок и уложили ее в постель. Не можешь же ты злиться из-за такого пустяка.

— Вы лжете, Софи, — сказал Колин самым любезным тоном. — К сожалению, я не ваш муж и поэтому не могу задать вам трепку. Но вот эта дурочка — моя законная супруга. Она принадлежит мне и обязана подчиняться моей воле — однако я до сих пор так и не имел случая испытать на себе это блаженство. Ей придется научиться…

Алике вдруг схватилась за живот, громко застонала и торопливо вскочила на ноги.

— О Господи! Ребенок… мне кажется… ох, Софи, мне дурно. О Господи!

«Ей бы на сцену, — подумал Колин. — Какой талант пропадает!» Он захлопал в ладоши и с чувством сказал:

— Браво! Браво!

Алике грохнулась на колени, и ее вырвало на недавно вычищенный обюссонский ковер.

— Когда она была беременна близнецами, ее постоянно рвало, — сказала Синджен, делая попытку встать с кровати. — В первые три месяца все только и делали, что расставляли тазы всюду, где она появлялась. Бедная Алике.