Холли вдруг поняла, как бездарно она тратит время. Собственно, не бездарно – вообще никак. Ничего не усвоила на всех своих курсах. Ни на пару не умеет готовить, ни свинг танцевать. Что же делать в период целомудрия? Ходить на мессу, перебирать четки вместе с прочими вдовами? Ставить зажженные поминальные свечи за Гарри и за саму себя – мертвую? Ходить на одинокие христианские танцы по субботним вечерам, доказывая подозрительным мужчинам, что она навсегда переменилась к лучшему – аминь?

Она бросилась в ванную, влезла в ванну, окунулась в тепло. Поняла, что мысленно видит Морис – приглушенные звуки, приглушенный свет, мир полутонов. Получила отпущение в этом уединенном месте. Больше никаких незнакомцев, никаких сожалений. В тишине и покое ванна ее убаюкала, одиночество растворилось в сонном сопении.

В десяти милях к востоку Морис смотрел на звонивший телефон, пока Шейла сушила волосы. Он знал, что в это время обычно звонит Холли. И решил не отвечать. Было бы неприятно с ней разговаривать после встречи в торговых рядах. Впрочем, он не лгал, защищая ее перед Заком, помня женственное лицо монаха, рожденного гейшей, изогнутые в улыбке, но не смеющиеся губы, благодушно и сочувственно прищуренные глаза. Маска лежала под его кожей столь же реальная, как внешний вид. От Канады идут и теплые атмосферные фронты.

Это был день исправления. Если придется переезжать, то как же это сделать среди бракоразводных процессов? С приближением полудня ночные сны расползались в руках окровавленными марлевыми бинтами. Ничего не оставалось, кроме прощения измен и неверности, подлинных или воображаемых.

Джо Френцель поблагодарил жену за честность, за выпитое вместе шампанское, за цветы в волосах в день их свадьбы тридцать лет назад.

Беверли Оплак простила мужу пожизненные алименты, которые они будут выплачивать матери его еще не родившейся незаконной дочери.

Джордж Кимак пообещал жене пойти к врачу, который заверил, что одна таблетка сотворит чудо.

Пол Кольер приласкал собаку, потом пошел на почту и снял свое объявление о бесплатной раздаче щенков. На заднем дворе полно места.

Около часа дня оркестр проводил репетицию, проверяя звучание, пока Фиппс с Адрианой спали. Ударник сказал контрабасисту:

– Осточертел мне этот сукин сын.

– Не беспокойся, – сказал контрабасист, – скоро он уйдет в историю. А мы после этого будем аккомпанировать белым исполнителям блюзов в Айове.

Закончив, они так и сидели на сцене, потягивая пиво. Не самое худшее место, где им доводилось играть. Был один город в Техасе, где местные ковбои переглядывались и уходили, не трудясь даже швырять бутылки.

– Мерси? – переспросил губернатор. – Это где-то неподалеку от Сан-Франциско?

– Они глубоко утонули в дерьме, – сказал сенатор.

– Весь штат глубоко тонет в дерьме.

– Ну, мне вчера мэр звонил.

– Чем это он отличается от остальных? Посоветуй ему потуже затянуть поясок.

– По его тону я понял, что он уже последовал такому совету.

Губернатор бросил трубку. Ему нравился свой особняк. Но в последнее время штат можно назвать каким угодно, только не золотым.

Перед самым ленчем библиотекарша склонилась над картой Мерси в застекленной витрине. В тот день она не должна была выходить на работу, но хотела убедиться, что все в порядке, перед тем как в понедельник муниципалитет примется за обсуждение сокращения бюджетных расходов. Городской совет уже не выделил средств на нормальную работу увлажнителя. Книги стали заметно пересыхать, страницы шуршали так, будто их бросили в ванну и высушили на солнце.

Что она будет делать, если библиотеку закроют? Ей нравится удовлетворять запросы посетителей, стоя за конторкой. Недавно уделила полдня сыну Мелвина Мельника, проявившему живой интерес к анатомии рта.

Она снисходительно относилась к детским шалостям и граффити. Терпела Теда Потокера, любившего выпить, явиться в библиотеку и поспать, закрыв лицо журналом. Никогда не жаловалась на зарплату, от которой на месячные житейские расходы оставалась сотня долларов. Такова жизнь библиотекарши в городке, который мало интересуется чтением.

Под стеклом над картой лежала «Книга достопримечательностей» Мерси. Библиотекарша подозревала, что прародительница Мерси ошиблась. Город не должен погибнуть в огне. Вместо того он сгниет, как страницы написанной о нем книги.

В тот вечер она собиралась до конца прочесть книгу. Разумеется, брать ее никому не позволено, но кто узнает? Она сама ввела запрещение в правило, и вряд ли кто-нибудь когда-нибудь дотрагивался до книги. Сплетничать легче, чем читать.

Она сунула книгу в сумку, стараясь не перегибать страницы.

В полдень капитан и начальник пожарной охраны впервые за день выпивали вне дома. Для исцеления от боли потребуется гораздо больше, столько, сколько понадобится для переживания эквивалентных страданий на следующее утро.

– Отметим праздник, – сказал начальник пожарной охраны. – Возможно, последний для нас.

– Хоть какой-нибудь праздник.

– Я тут присутствую только физически, – сказал начальник пожарной охраны. – Если сможешь мне поднять настроение, то поднимешь и мертвого.

– О самоубийстве никогда не подумывал? – спросил капитан.

– Шутишь? Никаких способов, сильней выпивки. А что? Надеюсь, ты сам не подумываешь?

– Просто интересуюсь. В последнее время в голову взбредают странные мысли. Действую не по необходимости, а импульсивно. Понял, что я имею в виду?

Начальник пожарной охраны отрицательно покачал головой, хотя точно понял, что имеет в виду капитан.

В ту ночь Альберт спал только в баре. А теперь стоял в дверях Мориса с вещами в руках.

– То есть ты хочешь сказать, что мне нельзя у вас остановиться? – спросил Альберт.

– Извини, у нас с Шейлой конфиденциальное дело. Пойди поешь где-нибудь, найди номер в отеле. А потом иди в парк.

– Издеваешься? Нигде мест нет.

– Тогда поезжай за десять миль от города, остановись в ближайшем мотеле.

– Боже мой, ты ведь мог меня раньше предупредить.

– Уходи, – сказал Морис, вытесняя его из дверей. – Я потом объясню.

Альберт взглянул на дом. Не суждена ему роскошь. Он по-прежнему живет в студии, докуривает бычки, спит на слишком короткой кушетке, рулон туалетной бумаги валяется на полу в уборной.

Есть ли в Норвегии иглу? Если есть, он повесит на ледяной стене портрет Инги.

Приблизительно в пяти тысячах и трех милях восточнее в данный момент – когда они пошли поесть после бара, – Анна взяла Ингу за руку и сказала:

– Неужели ты думаешь, будто он сюда приедет? Все американцы сумасшедшие.

– Иногда мне хочется, чтоб он был сумасшедшим.

– Неужели ты его любишь?

– Иногда. Но он сам осложнил дело.

Интересно, каким образом осложнялись дела, гадала Анна. Шли шеренгой одно за другим или по линии, которую кто-то провел от руки? Если рука была нетвердой, линия, видно, вышла не прямая, оставив другой стороне пространство для маневра – если дождаться подходящего момента.

– Бред собачий, – сказала Анна. – Откуда мне, черт возьми, знать, что тебе надо делать? Моя жизнь – насмешка. – Она оттолкнула тарелку. – Не хочу я это есть.

Снова выехав на тихоокеанский хайвей, Альберт сказал себе:

– Пускай Морис идет в задницу. Скоро я буду в Норвегии.

Ушел час на поиски мотеля со свободными номерами. Тем временем он раздумывал, холодно ли в Норвегии летом. Неужели июль как февраль в Миннесоте? А в августе пингвины ковыляют по льду? Есть ли вообще пингвины в Норвегии? Господи, будем надеяться, есть. Если нет, а Инга даст ему от ворот поворот, компанию составит пьяный лось.

Он нащупал свой сотовый телефон. Библиотека, конечно, закрыта, хотя все равно можно звякнуть.