Она ждала. Была искренней. Проявляла упорство. Но не обрела ни света, ни успеха, ни счастья. Через широкую воду еще предстоит переправиться.

Когда Морис вышел из ювелирной лавки и повернул за угол, появилась Холли в униформе, похожей на нижнее белье астронавта. Другие женщины таращили на нее глаза. Морис сунул кольцо в карман.

– Что там у тебя в кармане? – поинтересовалась

Холли.

– Нет, не так уж я рад тебя видеть.

– Твое счастье, что я с собой рапиру не захватила.

Проходившая мимо Холли женщина шепнула про себя:

– Любого мужика готова сожрать.

– Это было двадцать лет назад, – сказала Холли.

– Пожирание или поцелуй?

– Поцелуй.

– Ох, так, значит, ты помнишь?

– Конечно. Ты был в доску пьяный.

Вспотев в фехтовальном костюме, Холли побрела к скамейке и села. Морис последовал за ней.

– Есть вопрос поважнее, – сказал он. – Ты не замечаешь, что Шейла ведет себя странно?

– Откуда мне знать? В последнее время она не слишком разговорчива.

– Ну, так я тебе скажу. Ее мучают приступы головокружения.

– Слушай, я знаю, что у вас обоих проблемы, но остаюсь последней, кто может помочь. Посмотри на меня, – рассмеялась она. – Эта форма чертовски похожа на «пояс целомудрия». Только я завязала. Я изменилась. И, как женщина, погубившая свою семейную жизнь, советую и тебе измениться.

– Пошли. Уйдем с этой чертовой ярмарки.

– Я что, должна носить монашеские одежды?

– По-моему, в глубине души ты хорошая девочка. По-моему, все это просто игра.

– Да? Правда?

Они шли в лабиринте, привлекая посторонние взгляды. Стоянка была заполнена наполовину. Птицы сидели на фонарных столбах. Рано взошла луна. Морис по-прежнему придерживал кольцо, опасаясь, что оно выскользнет и укатится.

– За что ты там в кармане держишься?

– Не могу сказать.

– М-м-м. У вас обоих очень мало секретов.

– Но они-то как раз и считаются.

Подойдя к своей машине, Холли сказала:

– Садись. Подвезу к твоей стоянке.

Морис гадал, много ли ей известно. Травку явно поставляет она. Что Шейла могла ей рассказать в клубах голубоватого дыма о кольце, которое пририсовала?

– У тебя травка есть? – спросил он.

– Есть, сэр. В сумочке. Один косячок остался.

Они объехали вокруг торговых рядов, остановились у покосившегося универмага за мусорным баком. Холли раскурила косячок, затянулась, передала Морису.

– Зачем вы в тот день накурились? – спросил он. – Она давно поклялась бросить, а потом явилась домой провонявшая, точно машина Альберта.

– Просто две старые птицы пытались взлететь.

Шейла спрятала книгу и монеты. Включила стерео, поставив в ряд десять дисков. Вышла на балкон, пуская голубоватый дым, стараясь забыть о картине, о враче, обо всем.

Над ней пролетел звук трубы, кажется, с холмов за домом. Может быть, эхо долетит до океана, призовет ее родителей. Отец будет рассказывать ей о джазовых музыкантах. Перепачканная кремом женщина из торта извинится, поцелует отца в щеку. Мать скажет:

– Теперь твоя очередь, Шейла.

Слишком забалдев для связной беседы, Морис с Холли смотрели на красноглазое солнце, пока служащие брели к своим машинам, разъезжались по домам. Стоянка вскоре опустела. Мимо время от времени проходил охранник, ни разу не обратив на них внимания.

– Уже поздно, – сказал Морис.

По щеке Холли скатилась слеза.

– Что с тобой?

– Не знаю. Наверно, жалею себя, какой бы ни была.

– Неужели пытаешься найти себя? Брось это дерьмо собачье.

– Превосходный совет, особенно из твоих уст. Тебе хочется вечно быть тем Морисом, который трепещет от девичьих поцелуев или вообще уклоняется от поцелуев?

Морис выбросил в окно окурок.

– Хотелось бы, чтоб я мог измениться. А я просто сижу у светофора, который меняется с красного на зеленый и желтый.

– Давай лучше я довезу тебя до твоей машины. Если кто-нибудь нас увидит…

Когда она его высадила, он на миг задержался.

– Мы иногда действительно ссоримся, но…

– Прибереги это для Шейлы.

Она уехала. Он сел в свою машину, но медлил включать зажигание. Пожалел себя, каким бы он ни был, и, если б увидел Мориса, стоящего на перекрестке, махнул бы приветственно, медленно проехал светофор, притормозил, подсадил. Они долго ехали бы, разобравшись во всем. А закончив поездку, один Морис попрощался бы.

Руки прострелила боль. Грудь сжалась. Тяжело дыша, он держался за руль. Где Иона, который сказал бы, что он не умирает? Морис в машине не тот Морис, который подумал бы ехать в больницу. Тот Морис по-прежнему стоит на перекрестке, гадая, не случился ли с другим Морисом сердечный приступ.

Боль утихла. Но Морис догадывался, что когда-нибудь в другой день она не отпустит. Придется снова влезать в больничное окно к поджидающей койке.

Когда он приехал домой, Шейла спала. Он спрятал кольцо в ящик с носками. Лег в постель, прижался к ней.

Она пошевелилась, но не проснулась.

– Вабба хамма-гава?

– Да, – сказал он.

– Яма хамма-гава.

– Знаю, – сказал Морис.

– Нет, не знаешь. – Она открыла глаза. – Что ты делаешь?

– Ничего. Просто лежу.

– М-м-м.

Глаза закрылись. На этот раз она не притворялась, будто бормочет во сне. Племя развесило паутину между двумя деревьями, и они не знают, как из нее выпутаться.

Морис подумывал, не разбудить ли ее, преподнеся подарок колонизатора. А потом понял, почему надо дождаться Дня независимости: ее колонизирует банановая республика.

На следующее утро позвонил Зак. Хотел встретиться с Морисом за ленчем.

– При одном условии, – сказал Морис. – Никаких баров. В данный момент у меня слишком слабая воля.

– Давай тогда в парке. Я и сам не могу за себя поручиться.

Они сошлись на скамейке, над которой через несколько дней вспыхнет фейерверк. У Зака лежала фляжка в кармане, Морис смотрел в другую сторону, пока мэр выпивал. Прошли те времена. Хотя бы это он должен сделать для Шейлы.

– Ну, – начал Зак, – интересно, знаешь ли ты, что я хочу сказать?

– Ни малейшего представления не имею.

– Я хочу сказать о твоем отце, о моем отце, об отцах города. Кругом отцы, отцы, не сумевшие наставить сыновей на правильный путь.

– К сожалению, тут я помочь не могу.

Под ногами у них летел мусор.

– Господи, я погубил этот город, – сказал Зак.

– Мерси вел жульническую игру. Любой мог бы бросить крапленую карту.

– Но я один из банкометов.

Морис начинал догадываться, что хочет сказать мэр.

Интересно, думала Шейла, как врачи осваивают наихудшую профессиональную обязанность? Практикуются перед зеркалом? Занимаются на актерских курсах? Или у них есть хладнокровные двойники, провожающие облученных в долину смерти?

Впрочем, она чувствовала в себе больше сил, чем ожидала. Может быть, дело еще обернется иначе. В любом случае в мире есть очищающие источники, не говоря о целителях, шаманах, специалистах по акупунктуре, прорицателях, гуру. Она переправится через широкую воду и получит награду, которую сулит «И цзин». Своевременно вызвала Шейлу Первую, имея теперь небольшую надежду нейтрализовать предполагаемую мудрость своих зрелых лет.

Вся эта мистика «нового века» [37]– дерьмо собачье, дешевая болтовня. Если ты вообще можешь чему-то молиться, молись медицине. Только не надо обманываться по-ребячески. Для этого ты слишком стара.

– Сама катись в задницу, – сказала Шейла.

В годы любовных игр уяснила одно: никогда не гадай, как оценишь игру, лежа после нее в постели. Это своего рода грех перед временем. Надо сосредоточиться на текущем моменте, а потом осмысливать последствия. Иначе гарантирована неудача – попытаешься перескочить через пропасть, и проскочишь само событие.