Он быстро взглянул на Майаду, улыбнулся и сказал:

— Видит Бог, я добрый человек! — Аудитория с энтузиазмом зааплодировала.

Господи, хоть бы он перестал улыбаться! Майада от потрясения дрожала всем телом. Ей было безумно страшно, оттого что этот человек ее знает.

Майада смотрела на колени, думая, что больше не выдержит, если увидит, как еще одно озаренное надеждой лицо искажается от разочарования. Чтобы отвлечься, она понюхала духи на запястье.

Когда она вновь подняла глаза, то побледнела. На сцену взошел высокий костлявый мужчина в лохмотьях. Его кожа была цвета подгоревшего тоста, волосы прилипли к коже. Он раскрыл рот, в котором не осталось ни одного зуба. Пальцы были измазаны запекшейся кровью. Этот человек, похожий на скелет, встал рядом с Али аль-Маджидом.

Тот с жалостью взглянул на мужчину и с чувством пожал его окровавленные пальцы. Затем Али окинул взором толпу; черные глаза горели, как раскаленные угли. Он назвал имя этого человека и выкрикнул следующее, пояснив, что так зовут жену несчастного.

С каждой минутой беспокойство Майады росло. На сцену, спотыкаясь, забралась невысокая худая женщина не старше тридцати лет. Она встала у второго микрофона, поддерживая абайю в иранском стиле у подбородка. Она робко, подозрительно взглянула на Али аль-Маджида.

А исхудавший муж рассматривал ее, и гнев в его глазах сменялся разочарованием.

— Тебе давным-давно следовало развестись с этой шлюхой, — громким шепотом произнес Али аль-Маджид. — Ты знал, что она иранка. Надо было разломать ей кости и посмотреть, что внутри. Ты бы увидел, что там дерьмо.

Мужчина, с трудом проталкивая через горло слова, с невыразимой скорбью, дрожащим голосом сказал, обращаясь к аудитории:

— Посмотрите на мои руки! — Он оторвал их от боков. — У меня выдрали ногти из пальцев. В течение десяти дней выдирали по одному, пока ни одного не осталось. И пальцы на ногах, — мужчина попытался поднять ногу; но он слишком ослаб, чтобы удерживать равновесие на одной ноге, и потому просто показал на нее. — Теперь там тоже нет ногтей. Еще десять дней — каждый день по ногтю. Затем меня привели в маленькую комнату и посадили в кресло, а руки привязали. В комнату вошел мужчина со щипцами и вырвал зуб. Он выдирал зубы по одному. Они остались валяться на полу. После этого меня швырнули в огромную печь, где могло поместиться двое мужчин. Мне сказали, что будут поджаривать, пока я не подохну, а потом скормят собакам. Они держали меня там, пока не сожгли волосы и не поджарили кожу. — Окровавленной рукой он похлопал но обожженной голове. Мужчина печально смотрел на жену. Он с трудом находил нужные слова. — И все потому, что жена разозлилась на меня и написала донос в тайную полицию. Она заявила, что я член Исламской партии, замышляющей убийство правительственных чиновников.

Майада сидела не шевелясь. Она была поражена этой безжалостной местью. Муж часто разочаровывал ее, но она никогда не задумывалась о том, чтобы навредить ему. Она внимательно смотрела на лицо женщины, чувствуя, как в ней разгорается гнев. Как она могла сотворить такое с отцом своих детей?

Бедняга расплакался и никак не мог успокоиться, хотя Али пытался его утешить, говоря, что ему выплатят большую компенсацию за то, что его пытали по ложному обвинению. Он уже подписал нужный документ, и несчастный сможет получить большую сумму.

Повернувшись к женщине, которая уже тряслась от страха, Али прогремел:

— Что ты сделала со своим мужем, шлюха?

Она была слишком испугана, чтобы отвечать, хотя два или три раза пыталась открыть рот и что-то сказать.

Али сообщил подробности совершенного ею преступления.

— Это, — он плюнул на пол, — иранская шлюха. Она живет в Кербале. — Али показал на худого мужчину. — Она родила от мужа трех детей. Когда его призвали на фронт, чтобы он выполнил патриотический долг и защитил родину от иранских агрессоров, эта дрянь принимала у себя мужчин. Вместе с ней жили трое малышей, но она превратила дом в бордель.

Наш иракский герой вернулся с фронта, и ему рассказали о том, что происходило в его отсутствие. Он начал расспрашивать мерзавку, но она все лживо отрицала. Когда он вернулся на фронт, она написала анонимное письмо, обвинив мужа в предательстве. Его арестовали, допросили и наказали. Затем мы узнали об иракской шлюхе и привели ее сюда. И что же мы обнаружили? Мерзкая история выплыла на поверхность. Она все время врала! Она хотела, чтобы ее муж умер, а она могла заниматься проституцией.

Али угрожающе нахмурился, глядя на женщину, и сказал:

— Слушай, стерва! Сегодня тебя вывезут в нейтральную зону между армиями Ирака и Ирана. Детей выбросят вместе с тобой. Там ведется ожесточенный артиллерийский обстрел, так что рано или поздно тебя убьют. И это пойдет на пользу Ираку.

Вдруг Али аль-Маджид рассмеялся, словно ребенок.

— Я добрый человек! Я хороший человек! Я добился справедливости для несчастного человека. — Он продолжал громко хохотать, горящими глазами рассматривая аудиторию. Выглядело это очень странно.

Майада вздрогнула. Собравшиеся хихикали вместе с Али, затем стали аплодировать. Постепенно хлопки превратились в громкий одобрительный гул.

Майада с трудом пыталась вдохнуть воздух, глядя на бедного мужчину. В конце концов его обожженные ноги не выдержали, и он упал. Теперь у него заберут детей. Она хотела крикнуть Али аль-Маджиду, чтобы он не делал этого. Да, женщину следовало посадить в тюрьму, но ведь дети ни в чем не виноваты!

Однако Али аль-Маджид был доволен вынесенным вердиктом, и Майада знала, что ей не удастся заставить его переменить решение. Она схватилась за стул, с трудом противясь всепоглощающему желанию вскочить и убежать.

Охранники быстро поднялись на сцену и утащили сопротивляющуюся женщину. Две медсестры отвели раненого мужчину к задней части сцены.

Кошмар, который продлился шесть часов, закончился в три часа дня. Али Хасан аль-Маджид поблагодарил всех, кто пришел, и добавил, что подобные собрания будут проходить ежемесячно.

— Видит Бог, я справедливый человек, и, находясь во главе тайной полиции, я буду рассказывать иракцам о судьбе их родственников.

Майада вымученно улыбнулась и, продираясь через толпу, устремилась к выходу. Как только она подошла к двери, один из помощников Али подбежал к ней и сообщил, что начальник приказал ей остаться, чтобы они могли обсудить результаты собрания.

Майада всегда была честной, но тогда она соврала без запинки:

— Поблагодарите его за любезное приглашение, но я должна вернуться к маленькой дочери. Мы поговорим позже.

Она вылетела из зала, словно ее вывели оттуда силой. Она уносила ноги от Али аль-Маджида, который, очевидно, был психически ненормальным: он приказал казнить единственного сына матери, а затем назначал ей пожизненную пенсию. Майада вела машину быстро, насколько позволяли правила. Оказавшись дома, она рывком стащила платье и ринулась в душ. И хотя она стояла под теплой водой, по спине пробегала ледяная дрожь.

Вернувшись в офис на следующее утро, Майада прошмыгнула мимо Камиля и договорилась о встрече с главным редактором журнала Сухаилом Сами Надиром, чрезвычайно милым и добрым человеком. Майада и Сухаил не были близкими друзьями, но она всегда чувствовала, что он относится к ней с симпатией. Она доверилась ему, откровенно рассказав о том, что испытала на вчерашнем собрании.

— Я больше не могу видеть этого человека, — сказала Майада Сухаилу. — Я не могу о нем писать. Больше я не стану работать журналистом.

Сухаил пристально посмотрел на Майаду. Он сразу с ней согласился, как будто уже обдумывал этот вопрос.

— Послушай меня, — сказал он. — Если хочешь отказаться, Майада, то я тебя поддерживаю. Но ты должна сделать это постепенно. Когда-то и со мной случилось нечто подобное. Я отказался писать статью. И что было дальше? «Мухабарат» на три года засадила меня в тюрьму. Ты можешь опубликовать статью без подписи. Затем, шаг за шагом, ты будешь отходить от политической журналистики. Так будет лучше.