Но главное, что делало интерес к ней Шебы абсолютно непостижимым, — это безнадежное занудство Сью. Она ведь ходячая антология банальностей; особа, для которой образец розыгрыша — жарким летним днем незаметно подкрасться к кому-нибудь и оглушить восторженным ревом: «Припекает, э-э?!» Много лет тому назад, задолго до случая со стенгазетой, мне, на беду, довелось полчаса проторчать на автобусной остановке в компании Сью. Вообразите, в какой-то момент она обернулась ко мне и провозгласила с ликованием поэта, только что сочинившего гениальную эпиграмму: «Держу пари, придут штук пять кряду!»

На следующий день, в пятницу, я уже заняла свое обычное место в «Ла Травиате», когда в кафе появилась Сью на пару с Шебой. Обе вопили и гоготали всю дорогу от входа до столика. Веселились без удержу — не иначе как близкие каникулы сказывались. Или же, подумала я тогда, за этой взвинченностью они скрывают неуклюжесть своих отношений. Даже устроившись за столиком, новоиспеченные подружки время от времени разражались хихиканьем. Сью то и дело вертела головой, будто желала убедиться, что их исступление не осталось незамеченным ни одним из посетителей. Не собираясь обеспечивать ей поддержку, я заслонилась книгой, и все же их смех преследовал меня на протяжении всего ланча. Когда я наконец вышла из кафе, в маленькой жестянке-пепельнице на моем столике остались пять окурков. А на душе было черным-черно.

Сейчас, пожалуй, самое время объяснить, почему на меня так подействовала встреча в «Ла Травиате». Видите ли, несколько лет назад я получила жестокий удар от моей тогда лучшей подруги Дженнифер Додд. В один злосчастный день Дженнифер заявила, что не хочет иметь со мной никаких дел. Больше года мы были самыми задушевными подругами, и ничто не предвещало столь крутого поворота. Понятно, что я пришла в замешательство. Незадолго до нашего разрыва Дженнифер начала встречаться с неким молодым человеком, художником и декоратором, нанятым для кое-каких работ в ричмондском доме ее сестры. Правда, она категорически отрицала связь между чувствами к нему и внезапным охлаждением ко мне. Тогда в чем причина? Помимо брошенных вскользь туманных упреков в «чрезмерной рьяности» я не добилась от Дженнифер никаких объяснений, а когда попыталась оправдаться, она захлопнулась, как раковина. Чем больше я ее обхаживала, чем дольше расспрашивала, тем холоднее и несноснее становилась Дженнифер. Во время нашего последнего разговора она в буквальном смысле слова пригрозила мне судом, если я не оставлю ее в покое.

Месяца полтора спустя, субботним, помнится, днем, я решила съездить в центр за подарками к Рождеству. На Морнингтон-Крисчент в вагон метро вошла Дженнифер со своим кавалером.

Они заняли места напротив и чуть в стороне. Заметив меня, Дженнифер тут же отвернулась, а вот ее спутник — Джейсон, если не ошибаюсь — упорно, с наглым вызовом продолжал на меня смотреть. Этот самый Джейсон был довольно неприятным типом с сальной кожей, пустым взглядом и так называемой «развитой» мускулатурой, которую мужчины добывают поднятием тяжестей в спортзалах. Во время нашей прежней (первой и единственной) встречи я приложила массу усилий, чтобы удержаться в рамках вежливости, а потом как можно мягче поделилась с Дженнифер своими опасениями. Откуда же взялась его агрессивность по отношению ко мне? Согласитесь, ему не с чего было уничтожать меня взглядом. Впрочем, я не испугалась, что тут же и доказала, ответив ему ледяным взором. А он вдруг, в явно бессильной ярости, повернулся к Дженнифер, вцепился ей в плечи и поцеловал. Цель была очевидна — продемонстрировать свое единоличное право на мою подругу. Отлепившись наконец, кавалер послал мне сардоническую улыбку и безобразно неприличный жест. Да, да, он оскорбил меня на виду у пассажиров переполненного вагона. Я не верила своим глазам. На следующей же остановке я выскочила из поезда и целых полчаса проплакала на скамейке станции «Гудж-стрит».

Глядя, как Сью в «Ла Травиате» льнет к Шебе, я вспомнила все эти неприятности и волей-неволей распереживалась. Близость с Дженнифер была куда как важнее и глубже зарождавшихся во мне надежд на дружбу с Шебой, и все же доставленная Дженнифер боль оказалась сродни той, которую я испытала в «Ла Травиате». Я знала, какую ошибку совершила с Дженнифер: приписала ей интеллект, которого и в помине не было. Выходит, последние шесть недель я была во власти той же самой ошибки и в отношении Шебы? Какое счастье, что Шеба открылась во всей красе прежде, чем я впустила ее в свое сердце. Я в очередной раз обманулась. Нет между нами с Шебой внутреннего сходства. Нет никакого родства душ. У нас вообще нет ничего общего, решила я.

После зимних каникул я без раздумий оборвала все мелкие знаки внимания, которыми до сих пор сигналила Шебе о своей симпатии. Более того, я сознательно наложила вето на теплые к ней чувства, обратив их в презрение. Должна признаться, что в минуты слабости я заходила слишком далеко и опускалась в своей мести до ребячества. Я давилась смехом, когда Шеба рядом с кем-либо беседовала, и театрально медленным шагом покидала учительскую при появлении Шебы, демонстрируя осуждение ее наряда. Заметив как-то, что у нее отпоролся подол юбки, я устроила целое представление для коллег якобы с целью обеспечить Шебу булавкой.

Покоя моей душе все эти мелочи не принесли. Шеба не реагировала на провокации. Собственно, чаще всего она просто не замечала провокаций. Вспыхнула, конечно, получив от меня булавку, но тут же улыбнулась и рассыпалась в благодарностях, словно в полном неведении о моей враждебности.

От отчаяния я предприняла атаку посерьезнее. Однажды утром, еще до начала уроков, я застала Шебу на учительской кухоньке, оттирающей одну из казенных чашек от чайного налета. У большинства из нас были личные чашки, а Шеба по какой-то причине не удосужилась принести свою из дома. Я уже собралась съязвить по поводу сомнительной чистоты общественной посуды, которой упорно пользовалась Шеба, когда между нами встрял математик Брайан Бэнгс.

— Приветствую, дамы! — громыхнул он. — Как прошли выходные?

Бэнгс — субъект довольно жалкий. До чрезвычайности нервный, с воспаленным от бритвы лицом. Любая, самая незначительная попытка общения для него так тяжка, словно он в муках рождает каждое слово. К тому же он имеет обыкновение привзвизгивать на децибел-другой громче пристойного диапазона. Беседовать с ним — все равно что принимать участие в школьном спектакле.

Я лишь коротко кивнула Бэнгсу, зато Шеба оказалась великодушнее:

— Доброе утро, Брайан. Очень неплохо, спасибо. А у вас?

— Отлично! Ага, просто здорово, — ответил Бэнгс. — Ходил в субботу на матч «Арсенала».

— Вот как? — отозвалась Шеба.

— Классный матч. Ага, супер…

Шеба кивнула.

— Разгромили Ливерпуль всухую! — заорал этот тупица. — Три — ноль! — И Бэнгс победоносно пронзил воздух кулаком.

— Надо же, — рассеянно протянула Шеба, ложкой выжимая пакетик с чаем о край чашки. — Какой успех. — Она выудила пакетик и добавила в чай молока.

— Э-э-э… Блузочка на вас… э-э-э… ничего. — Бэнгс нацелил палец в грудь Шебы — на редкость неучтиво, на мой взгляд.

— А? — недоуменно переспросила Шеба и потянула за краешек блузки, словно только теперь вспомнив, что именно на ней надето. Глянула с сомнением. — Гм-м. Благодарю.

— Новая?

— Ну что вы. Давным-давно ношу.

— Ей-богу? А выглядит совсем как новая. Красивая — ужас. Надевали бы почаще.

— Вы считаете? Что ж… ладно, — рассмеялась Шеба.

Пока они болтали, я успела заварить себе чай. Элейн Клиффорд и учитель французского Майкл Селф подошли к стойке за своим растворимым кофе, но я осталась на месте. Разговор Шебы с Бэнгсом злил меня и притягивал одновременно. Невероятно, что эта женщина меня игнорирует, а кретина Бэнгса осыпает любезностями!

— Э-э-э… — продолжал тот. — А что скажете о моей рубашке? — Бэнгс отступил от нас на шаг и, подбоченясь, крутанулся пару раз, подражая моделям на подиуме. Именно таких игривых сцен людям вроде Бэнгса, неуклюжим и начисто лишенным артистизма, категорически следует избегать.