— Что это вы только что сказали, Барбара? — с жеманным укором спросила она. — Ну, насчет того, чтобы не угождать ученикам? Боюсь, не могу с вами согласиться. Я просто обязана возразить. Что плохого в том, чтобы доставлять детям радость? Счастливые дети лучше все воспринимают, а значит, лучше учатся. Я, знаете ли, страстно верю в то, что успех процесса обучения на три четверти зависит от теплой атмосферы в школе.

Я уже довольно давно была избавлена от выслушивания вздора Сью. С тех пор идиотизма в нем не убавилось.

— Хм-м. Очень интересная мысль, Сью, — сказала я. — Вам, наверное, и вправду легче, с вашими-то бесподобными инструментами. Вы ведь по-прежнему играете на банджо, верно?

Сью кольнула меня взглядом.

— Вообще-то играю, но дело не в инструменте per se [12]…

— Ну разумеется.

— Ах, как бы мне хотелось на чем-нибудь играть! — сказала Шеба. — В детстве родители учили меня игре на фортепиано, но…

— Шеба! А я и не знала! — воскликнула Сью, в ярости от того, что какие-то детали биографии Шебы от нее ускользнули.

— Да-да, учили. Недолго, правда. Когда мне исполнилось двенадцать, они сдались. К музыке у меня ну никаких способностей.

— Ничего подобного! — возмутилась Сью. — Так не бывает! Нам с тобой надо как-нибудь попробовать сыграть вместе. Это будет просто здорово!

Шеба рассмеялась.

— Ты не понимаешь, Сью. Бросить занятия предложила сама учительница музыки. Мне медведь на ухо наступил. Я живу в страхе, что кто-нибудь попросит меня похлопать в такт музыке.

— Неужели? — сказала я. — Представьте, со мной та же история.

— Ерунда. — Сью демонстративно игнорировала меня. — Теперь не отвертишься, Шеба. Тебе просто не повезло с учительницей.

— Поверь на слово, Сью, в музыке я полный ноль. — Шеба повернулась ко мне. — Вас тоже учили играть, Барбара?

— Да уж. — Я кивнула. — На флейте.

— Ну-у, флейта! — Сью визгливо хихикнула. — Флейта не считается. Вы бы еще сказали — на бубне…

— Почему не считается? — возразила Шеба. — Насколько я помню, есть всемирно известные флейтисты — так же как всемирно известные виолончелисты.

Сью насупилась.

— Ну-у, вообще-то да…

Официант поставил тарелки с супом передо мной и Шебой.

— Вкуснятина! — воскликнула Шеба после первой ложки. — Здорово вы придумали, Барбара.

Чувствуя на себе злобный взгляд Сью, я улыбнулась, пожала плечами и подула на дымящийся суп. С каждой минутой ситуация нравилась мне все больше.

Подошло Рождество. Шеба отмечала его дома, со своей семьей плюс бывшая жена Ричарда
и двое его детей от первого брака. Я же по традиции поехала в Истбурн, чтобы провести несколько дней с Марджори, моей младшей сестрой. Марджори и ее муж Дейв — приверженцы Церкви адвентистов Седьмого дня. Вместе со своими детьми, двадцатичетырехлетним Мартином и двадцатишестилетней Лорейн, они проводят Рождество за раздачей бесплатного супа бездомным и неимущим. Ну а я обычно валяюсь в постели и смотрю телевизор. Хочется людям верить в сказки — пожалуйста, я не против, только не навязывайте мне свои иллюзии. Мы с сестрой давно достигли молчаливого согласия насчет моего неучастия в делах церкви. Она готова с ним мириться, пока я готова изображать «нездоровье». Я столько рождественских праздников провела на диване в ее гостиной, усердно прихлебывая чай с лимоном и медом, что Мартин с Лорейн считают свою тетушку глубоким инвалидом.

Начало четверти я встретила в дурном расположении духа. Впрочем, на каникулах я всегда мрачнею. До директорского «документа», понятно, руки не дошли, так что пришлось идти к Пабблему и врать насчет «семейных неурядиц», лишивших меня возможности все силы отдать докладу. Признаться, я тешила себя надеждой, что Пабблем устанет ждать и отменит свой приказ. Увы. Он позволил мне попресмыкаться, после чего дал отсрочку на месяц.

Единственной отдушиной была Шеба, чьи доброта и внимание ко мне не имели границ. Я все чаще присоединялась к ней и Сью в «Ла Травиате». Не скажу, чтобы общение втроем было сплошным удовольствием. Мое присутствие возмущало Сью, и она не упускала возможности подчеркнуть близость и теплоту своей дружбы с Шебой. Одним из ее наиболее прозрачных тактических приемов были намеки на громадную разницу в возрасте, на то, что она с Шебой и я принадлежим к разным поколениям. Однажды она невинно поинтересовалась, не страдаю ли я ностальгией по «эре джаза», а в другой раз оборвала себя на полуслове, чтобы объяснить мне, что «Боб Марли — это знаменитый певец с Ямайки». Бедняжка просчиталась. Выбрав столь топорную тактику, она сама себе вредила. У Шебы постепенно открывались глаза на ее завистливый нрав. Я же молча ждала и наблюдала, как Сью роет собственную могилу.

Согласно моим записям, первая встреча Шебы с Конноли после стычки на продленке произошла недели через две после начала весенней четверти. Как-то ближе к вечеру, когда Шеба разбирала бедлам, оставленный последним классом, Конноли протиснулся в студию с блокнотом в руках. Шеба подняла голову — и молча продолжила работу.

Какое-то время Конноли топтался на пороге и следил за ней.

— Мисс? — наконец произнес он. — Я тут кое-что принес показать, мисс.

Шеба гневно развернулась:

— А с чего бы это мне тратить на тебя время? Ты вел себя со мной просто безобразно.

Конноли со стоном закатил глаза.

— Да ладно вам, ми-исс! — нараспев протянул он. — Уж и пошутить нельзя?

Шеба качнула головой.

— Никуда не годное объяснение, — сказала она и добавила, что при таком его ребячестве не может относиться к нему как к взрослому.

— Не знаю, что ты там наговорил обо мне своему приятелю Джеки, — сердилась Шеба, — но его поведение было ничем не лучше.

— Да ничего я ему такого не говорил! — воскликнул Конноли.

Шебу огорошил подтекст этих слов. Ей хотелось возразить, что рассказывать-то и не о чем. С другой стороны, — отрицать не приходится — она была рада услышать, что Конноли ее не предал.

Конноли открыл было рот, но промолчал.

— Что? — спросила Шеба.

— Я… Ну, это… Ну не могу я с вами хорошо… при других. Еще скажут, что я гомик.

Шеба рассмеялась, и Конноли застыл, глядя на нее, явно довольный, что сумел развеселить.

— А вы чокнутая, мисс, — одобрил он.

Отношения как будто наладились. Конноли предложил помочь убрать класс, и Шеба приняла помощь. Мальчик ведь извинился. Не станет же она, как ребенок, продолжать дуться? Тем временем Конноли летал по классу, рьяно собирая бумажки и ошметки глины, а когда студия была убрана, устроился за учительским столом и открыл альбом репродукций Мане. Шеба пролистала альбом до разворота с «Завтраком на траве»; пояснила, что картина эта знаменитая и, когда ее впервые выставили, случился большой скандал. Позже Шеба признавалась мне, что в душе ждала детской реакции от Конноли. Опасалась, что он захихикает при виде обнаженной женщины. Но Конноли внимал благоговейно.

— В те дни идеал женской красоты сильно отличался от нашего, — продолжала Шеба. — Вряд ли натурщицы Мане попали бы на страницы «Плейбоя». — Она понимала, что говорит все быстрее и бессвязнее — лишь бы что-нибудь говорить, лишь бы в классе не повисла тишина.

Конноли молча кивнул и так же молча перевел взгляд на репродукцию. А Шеба не могла отвести глаз от его профиля, думая о том, что тяжелые веки, приплюснутый, чуть свернутый нос делают его похожим на боксера-профессионала. Если, конечно, не замечать золотистой безупречности кожи. Шебу так и тянуло прикоснуться ладонью к его щеке.

— А какие женщины?.. — вырвалось у нее.

Конноли вскинулся:

— Что, мисс?

— Нет, ничего, — поспешно отозвалась Шеба. — Уже вылетело из головы.

Она едва не спросила, какие ему нравятся женщины. Что в женской фигуре привлекает его внимание? К счастью, она вовремя осознала всю непристойность вопроса.