Усадебка — одноэтажный дом и несколько служебных строений — стояла у небольшого овального озера. Полк, как шел колонной по три, так и втянулся в ворота. За оградой лежали два мертвых тела с босыми ногами. Мадатов подъехал ближе, склонился с седла. Синий с желтым мундир, подкрашенный уже запекшейся кровью, и незнакомая кокарда на кивере — белая с красным.

— Странный француз перед нами, господин полковник. — Раскрасневшийся от хмеля и драки Бутович все еще держал обнаженную саблю, не мог расстаться с оружием. — Обидные слова кричит, причем, знаете, совершенно по-русски.

— Это не французы, не саксонцы и не австрийцы. Это — поляки. — Подъехавший Новицкий тоже внимательно оглядывал трупы. — Думаю, Северный легион. Нет-нет, скорей — Вислинский. Северный остался у саксонского короля. Хорошо они дрались, ротмистр?

— Славно стояли. — Бутович помрачнел и принялся вкладывать клинок в ножны. — Двоих у меня из седла выбили, одного насовсем, другого надолго. Да еще три лошади. Ну, мы тоже около десятка успокоили, когда они к лесу кинулись. Этих-то егеря достали. Ну, поехали, господа. Пора уже обустраиваться. Темнеть сейчас будет быстро.

У самых сеней Валериан спешился, бросил поводья вестовому, похлопал Проба по шее.

— Выведи, разотри и почисти.

— Не извольте беспокоиться, ваше сиятельство, — отозвался, улыбаясь, рябой Николаев. — Такого коня, да с превеликим нашим удовольствием. Тут же уже прибегал Петро от Фомы Ивановича, говорит, нашли и сена, и немного овса. Небогато, конечно, живут здесь люди, да и французы уже почистили. Ну а что осталось…

— То мы заберем, — закончил Валериан повисшую в пепельном воздухе фразу и осторожно попробовал носком ненадежную ступеньку крыльца. Та чуть проскрипела, подвинулась, но устояла.

В прихожей в нос ударила струя зловонного воздуха справа, от двери в нужное место. Валериан задержал дыхание, быстро прошагал по расшатавшемуся полу и толкнул дверь в жилые комнаты. Хозяева жили совсем бедно, об этом говорили и незашитые, необитые, закопченные бревенчатые стены; стволы, некогда мощные, теперь уже осыпались мелкой трухой.

Внутри уже было шумно, пахло потом и сыростью. Пробежал мимо гусар с охапкой полешек, а где-то уже и трещали дрова в невидимой пока печке. Офицеры разбирались по комнатам, снимали амуницию, намеревались ночевать в тепле и уюте. Последние четыре ночи проводили они у костров, не высыпались, мерзли и теперь хотели добрать упущенное и запастись наперед. Валериан подумал, что за крышу над головой он бы со своими людьми тоже дрался отчаянно.

— Не нагрянули бы сюда панове поляки где-нибудь к полночи, — загудел справа голос Ланского. — Распорядись, Анастасий Иванович, твоя нынче очередь.

— Пикеты выслал, часовые поставил. Но очень быстро бежали, вряд ли вернутся. — Приовский говорил в своей обычной манере, не слишком доверяя знанию чужого языка: коротко, не очень правильно и только по делу.

В самой большой комнате, служившей хозяевам, должно быть, гостиной, расположились генерал, батальонные, несколько штаб-офицеров, ротмистр Новицкий как полковой адъютант.

— Подсаживайся, Мадатов. Сейчас выпьем, поговорим, тепла надышим. Не стой, проходи. Эскадронные у тебя хорошие, сами распорядятся.

Валериан отстегнул саблю, поставил к стене и сел, почти повалился на свободное место у самой спинки кровати. И только сейчас почувствовал, как занемело туловище после долгого дня в седле.

— Что, князь, и железо иногда устает? — прозвучал голос Новицкого от противоположной стены. Огарок с печи едва мог даже не разогнать, а слегка подсветить вечерний сумрак, и лица ротмистра Валериан не увидел, но по тону понял, что старый знакомый слегка улыбается.

Мадатов знал, что в полку иногда называют его «железным», и втайне гордился этим дружеским прозвищем. Но сейчас он ощущал, что может вдруг и сломаться. Сознание своей усталости было ему неприятно. Горячий ужин с чаркой, да пара часов дремоты были сейчас просто необходимы. В самом деле, не пришло бы к голову отступившим гренадерам противника вернуться, чтобы отвоевать сухой и теплый ночлег.

— Так что, говоришь, Новицкий, Вислинский легион перед нами?

Валериан уже полуприкрыл глаза, но представил, как адъютант привстает, отвечая на вопрос генерала.

— Могу ошибиться в названии части, Николай Сергеевич, но одно определенно — перед нами поляки. Может быть, Вислинский легион — они давно под началом Наполеона. Дрались еще в Испании. Может быть, войско Варшавского Великого герцогства. У этих умения должно быть поменьше, но стойкости хватит.

— Да, это мы уже видели. Впрочем, ты ведь и сам же поляк.

— Наполовину. — По голосу Валериан почувствовал, что Новицкий несколько подобрался. — Мать полячка. Отцовский полк стоял у Гомеля. Там они и нашли друг друга.

— То есть места эти тебе не совсем чужие.

— Я родился здесь. Но отец сразу увез мать в свое поместье. Так что вырос я под Смоленском. Родных у матери не осталось, вспоминать детство она не любила. И на родину ни она, ни я не возвращались.

— Язык-то знаешь?

— Мать выучила. Говорю, понимаю. Кое-что могу прочитать.

— Отец, ротмистр? — спросил Приовский. — Отец где воевал?

— Погиб на Кавказе. Вместе с генералом Гуляковым, когда зашли в горы.

О генерале Гулякове Валериан знал из писем дяди Джимшида. Это его полк встретил многотысячную разбойную партию лезгин, в который раз рвавшихся через Алазань, через Кахетию на Гянджу, и разбил их у речки Иора. Значит, с Новицким они связаны не одной только службой.

— А что же здешние? — продолжал допытываться Ланской. — Почему убежали?

— Хозяева поместья, наверное, поляки, шляхтичи. Русских они не любят, французам же были рады. Когда же услышали, что мы приближаемся, решили не дожидаться. Я спросил одного из дворовых, говорит — недели полторы как уехали. До Варшавы.

— Но деревенька там недалеко стоит, вроде бы и жилая.

— Крестьяне здесь, Николай Сергеевич, не поляки, а белорусы. Помещики свои им не слишком-то по сердцу, нам же, напротив, рады. Егеря как раз туда отошли.

— Да-а-а! — раскатил междометие генерал Ланской. — Ну и держава! Так посмотреть — те. Над ними же — эти. А что там справа и слева, так вовсе не разберешь. Ну да нам, гусарам, голову себе забивать нечего. У нас просто: где полк, там и родина. Что скажете, батальонные?

— Точно так, — откликнулся венгр Приовский.

— Согласен, — подтвердил армянин Мадатов.

— Новицкого не спрашиваю, знаю, что и он под этим подпишется. А коли согласны, сейчас мы за это и выпьем. Игнатьев, душа моя, раскрывай уже погребец, видишь, офицеры томятся…

После ужина, превозмогая сытую и хмельную дремоту, Валериан все же поднялся, решив посмотреть, как устроились люди и офицеры его эскадронов.

Лошадей поставили под навесы, запалив костры по периметру; гусары, кому повезло, улеглись вповалку на полы домиков, загнав хозяев на печки, остальные забрались в палатки. Полотняные укрытия подвез полковой обоз, сумевший нагнать эскадроны. К ночи еще подморозило, рядовые и унтеры согревались у импровизированных жаровен: дежурные калили камни в кострах и заносили внутрь.

Молодые офицеры, как обычно, собрались у Бутовича. Мадатов сначала хотел скомандовать отбой, но одернул себя, вспомнив, что в двадцать лет тоже мог не спать сутками, выстаивая дежурства в карауле или маршируя на учениях гвардии. Постоял у двери и собрался уже уходить, как вдруг выхватил из общего шума зацепившее его слово:

— …егеренок стоит дурак дураком…

Он задержался, стал у двери, прислушиваясь. Сгрудившиеся в комнатке молодые люди не заметили, как подошел батальонный, и говорили свободно, подначивая друг друга, соревнуясь в широте взглядов и остроте речи. Корнет Алексей Замятнин, это он вспомнил о «егеренках», был куда моложе товарищей, недавно появился в полку. В июле, вспомнил Валериан, уже после дела при Кобрине. Мальчик смелый, но еще слишком зеленый. В суматохе тогдашней определили корнета в эскадрон к Бутовичу, где больше других ощущалась нужда в офицерах, но где нужен был и другой командир. Хороший парень Павел Бутович, наездник и рубака не из последних, собутыльник из первых рядов, но за тридцать лет жизни командовать не научился даже собой. Выпить, перебрать семь медных струн, вывести пару романсов несильным, но верным тенорком, отыскать верхним чутьем свободных, веселых женщин, кинуть эскадрон в лихую атаку он умел не хуже других. Но как провести сотню гусар долгим, утомительным маршем, не растерять людей по дороге, а, напротив, сплотить их, помочь сохранить им энергию, стойкость и силу, как, собственно, командовать эскадроном, оставалось для него неразрешимой загадкой.