Когда же чеченцев вывели, он повернулся к Вельяминову:

— Проучим разбойников! Как с вами обсуждали сегодня. Ждать более бессмысленно. Приказывай.

Новицкий с Атарщиковым тоже заторопились наверх. Возвращаться в палатку Новицкий не захотел, решил пройти к валу, посмотреть, как выглядит местность ночью. Семен сказал, что вернется в палатку, и только предостерег, чтобы не ходил перед факелом.

— Там наверняка кто-нибудь уже затаился. Щелкнет из темноты, уползет. Ему честь и слава, тебе — дырка, хорошо если не в голове. Хотя в брюхе, наверное, еще хуже…

Но на вал Сергея не пустили караульные унтеры. Незнакомый штатский ночью показался им человеком лишним. Сказали, что на реку смотреть лучше утром, а больше и так и так ничего не видно. Новицкий побрел обратно и обнаружил в крепости изрядное шевеление. До полусотни казаков, других, ему не знакомых, верхами ехали к воротам. В середине строя, подскакивая, тащилось полевое орудие.

— Куда? На ночь-то? — вырвалось у Сергея.

Ближайший к нему урядник, с лихо заломленной шапкой, сверкая сквозь ночь ослепительными зубами, ответил:

— Поедем, поищем. Авось кого-нибудь да найдем.

Отряд выехал, и ворота за ним захлопнулись.

Утром Новицкого разбудил все тот же Атарщиков:

— Вставай, вставай, Александрыч, посмотрим, как Ермолов чеченов заманивает.

На этот раз Новицкого на вал пропустили. Там уже расхаживали и Ермолов, и Вельяминов. Артиллерийская прислуга шевелилась около двенадцати батарейных орудий, стоявших на барбетах, возведенных из утрамбованной крепко земли. Было еще довольно рано, прохладно и сыровато. Туман, впрочем, уже поднимался, рассеивался над Сунжей, и видно было, как на той стороне скачут, торопятся к берегу те самые казаки, что уехали за ворота еще до полуночи. Их преследовали, наперерез им неслись сотни конных, и еще толпы пеших бежали следом. Наши могли бы, наверно, легко уйти, но им мешало орудие.

— Ближе! — закричал Ермолов, словно его рыканье могло перелететь реку и еще полверсты равнины. — Ближе!.. Ближе!

Было видно, как ездовые размахивают кнутами, подгоняя упряжку, но расстояние между ними и чеченцами сокращалось с каждой секундой.

— Ближе! — неистово вопил Ермолов. — Ближе… вашу мать! Ближе!.. Ну так, и довольно!..

Словно в самом деле услышав его слова, казаки обрубили шашками постромки и, оставив пушку противнику, уже налегке кинулись врассыпную к Сунже. За ними уже не гнались. Брошенное русскими орудие казалось счастливой добычей.

— А что, в самом деле! — Ермолов повернулся к начальнику штаба: — Хорошо ты придумал, Алексей Александрович! Вылезла сотня с пушкой непонятно зачем. Их заметили, а может быть, и давешние приезжие сообщили. Поутру и решили поохотиться, диковинного зверя загнать. Только им еще невдомек, как этот зверь может вдруг огрызнуться. Командуйте…

Вельяминов подошел к пушкарям. Майор и штабс-капитан доложили, что расстояние измерили еще с дня вчерашнего, орудия наведены и заряжены, все ждут только сигнала. Полковник подошел к брустверу.

Чеченцы тысячными толпами сгрудились вокруг пушки, совещались о чем-то, видимо думая, как оттащить трофей к лесу и выше, в горы. На таком расстоянии Новицкий не мог различить лиц, все сливались в одну темную массу. Уголком глаза он заметил, как Вельяминов поднял руку.

— Готовься! — закричали артиллерийские офицеры.

Рука опустилась.

— Огонь!

Новицкий едва успел раскрыть рот, как разом рявкнула дюжина полупудовых пушек. Ни одна не промахнулась по заранее рассчитанной цели, и ни один заряд, ни одна картечина, ни один осколок гранаты не миновал человеческого и конского мяса…

Когда дым рассеялся, Новицкий всмотрелся и на секунду зажмурился. Десятки и десятки мертвых, раненых лежали вокруг орудия, ставшего приманкой в хитроумном и жестоком замысле русских. Оставшиеся в живых стояли, остолбеневшие, и только спустя несколько минут кинулись — не бежать, а поднимать сраженных прилетевшими из-за Сунжи чугуном и свинцом. И тут Грозная ударила снова.

Новицкий схватился за уши, боясь, что голова разорвется, лопнет от невыносимого грохота. Что же творилось на той стороне, он боялся и разглядеть. Он обернулся.

Ермолов запрыгнул на ближайшую пушку, которую уже банили два здоровенных солдата. Стоял, вытянув шею, стараясь заглянуть за реку, подбоченился, притоптывал и, довольный, смеялся…

Две небольшие партии всадников, человек по десять-одиннадцать в каждой, подъехали с двух сторон к небольшой прогалине. Двое первых спешились и вышли на открытое место. Перебросившись несколькими словами, они обернулись, каждый к своим, и показали условный знак.

Еще двое, очевидно предводители, выехали на середину. Разведчики встретили их, приняли лошадей, подождали, пока начальники сойдут на траву, и раскатали перед ними два старых тонких ковра. Один достал из хурджина позолоченное блюдо, другой пару чуреков. Главари сели, скрестив ноги, и отломили по куску от одной и той же лепешки.

— Куда пойдет Бей-Булат? — спросил первый, плотный, широкоплечий, рябой.

Второй был заметно выше и, даже когда сидел, смотрелся стройнее; мог бы казаться почти красивым, если бы не портил его красный шрам, перечеркнувший лоб до левой глазницы. Но и он излучал ту же уверенную силу большого, хищного зверя.

— Это не наша война. Нур-Магомет умер.

— Аллах милосерден. Зачем ему нужен джигит без обеих ног.

Оба закрыли глаза и помолчали.

— Я ухожу, — промолвил Бей-Булат. — Десять моих людей остались около пушки. Сколько же ты потерял там, Абдул-бек?

— В два раза больше.

— Тоже уходишь?

— Нет, я остаюсь.

Снова повисла пауза. Только сверху долетал хриплый крик парящего коршуна.

— Ты будешь штурмовать русскую крепость?

— Я был там ночью перед тем, как русские заманили нас этой пушкой.

— Мы все попались в ловушку, словно стая щенят, что впервые видят добычу.

— Тот, кто выживет, становится волком. Я видел крепость снаружи и изнутри. Я слышал Ярмул-пашу. Я не хочу понапрасну терять людей у ее стен. Но я не могу оставить своих людей без добычи. Они спросят — зачем я повел их через снежные перевалы? Если уж мы перевалили горы, не надо возвращаться пустым.

— Ты хочешь пройти за Терек?

— Я взял проводниками чеченцев. Они покажут, чем можно поживиться у русских. Ты пойдешь со мной, Бей-Булат?

Высокий белад не отводил взгляда от собеседника, но думал о чем-то своем, скрытом.

— Я пойду рядом.

Абдул-бек медленно наклонил голову в знак согласия. И оба они отломили еще по куску лепешки…

Камыши раздвинулись, не зашуршав, и даже вода не всхлипнула, когда один за другим трое нагих людей, осторожно расталкивая упругие стебли, вышли к берегу. Каждый нес два мохнатых мешка-бурдюка. В одном спасали от воды оружие и одежду, другой, туго надутый, служил пловцу поплавком, помогая ему на струе.

Короткими ножичками разведчики взрезали бурдюки, оделись, опоясались кинжалами. Еще минута, и горцы скользнули по траве, ушли, пропали, словно и не появлялись здесь вовсе. Луна и звезды прятались в эту ночь за тучами, темно было на обеих сторонах Терека…

Пятеро казаков коротали ночь, разлегшись у костерка. Шестой стоял на вышке-треноге, тщетно пытаясь разглядеть что-нибудь движущееся в черноте южной августовской ночи. Наряженные в пикет, как и все на реке, знали о побоище, что учинил Ермолов чеченцам, и были твердо уверены, что до зимы, пока обмелевший Терек не схватится крепким льдом, набегов чеченцев можно не ожидать. Об этом и говорил молодым караульным старший, потягивая из баклажки захваченный из дома чихирь.

— Он, брат Назар, не стойкий. Приступит с криком и свистом, аж внутри все трясется. Побежишь — смерть твоя. Станешь на месте — он устрашится. Это же как со зверем… Стой! — перебил он себя и вскочил на ноги, держа наперевес заряженное ружье. — Кто?!