Кончилось тем, что Филипп снова попытался изолировать меня от соотечественников. Он принимал грандов один. Настоятель монастыря, добрый старик с грубым голосом, поведал мне в полумраке исповедальни, что по стране ползут слухи, будто принц-консорт держит королеву в заточении. Я не стала опровергать сплетни, рассудив, что рано или поздно все разрешится само собой.
Чтобы заткнуть рты сплетникам, Филипп позволил мне принять маркиза де Вильену, явившегося засвидетельствовать нам свое почтение. Во время приема двери парадного зала держали открытыми, чтобы толпившиеся в коридоре испанцы могли меня увидеть. Соотечественники сверлили меня взглядами, пытаясь угадать, действительно ли я настолько безумна, как говорят. Вильена привез весьма сердечное послание Филиппу от моего отца. Тот отвечал на дерзость зятя по-отечески терпеливо и ласково. Я спрашивала себя, что он задумал.
Высокомерные и заносчивые фламандцы не преминули перессориться с испанскими дворянами, примкнувшими к Филиппу в надежде на новые земли и титулы. В стенах монастыря росло напряжение, и гордые испанцы уже начинали жалеть, что присягнули на верность чужеземцу.
В один прекрасный день Филипп вломился в монастырскую келью, где я спасалась от жары и коротала время за чтением, крича, что мой отец вместе с герцогом Альбой и прочими своими сторонниками вот-вот будет здесь, чтобы схватить нас. Нам нужно немедля убираться из Ла-Коруньи.
Вид интригана, угодившего в собственную ловушку, вызвал у меня странное чувство, смесь отвращения и жалости. Узница получила невиданную власть над своим тюремщиком: успех Филиппа в борьбе за престол зависел только от меня. Я была его супругой, матерью его детей и, несмотря на дикую ревность, твердо знала, что ни одна женщина не может разжечь в нем такое желание. Муж сам говорил мне об этом в редкие часы перемирия. Он любил меня и ненавидел, считая эту любовь дьявольским наваждением. Он обзывал меня ведьмой, тварью, шлюхой, но все равно мы были как две половины единого целого, как пустой сосуд и жидкость, которая его наполняет. Филипп втайне восхищался моей необузданной натурой. Я напоминала ему великого деда Карла Отважного. Ни замки, ни крепкие стены не могли отнять у меня свободы, исходившей из глубин моей души, а Филипп боялся меня, зная, что мне известны все его слабости. Нас связали узы куда сильнее и крепче любовных, переплели, опутали, словно анаконда, и избавиться от них было не в наших силах.
В тот же день мы покинули Ла-Корунью и, хотя с нами двигалось большое войско, то и дело меняли направление, чтобы сбить преследователей со следа. Через несколько дней Филипп получил известие о том, что мой отец ждет его в старой часовне в окрестностях Вильяфафилы. Муж не счел нужным сообщить мне о предстоящих переговорах. Он не хотел, чтобы я встречалась с королем.
Маркиз де Вильена и граф де Бенавенте, как могли, развлекали меня, чтобы я ни о чем не догадалась. Но судорожные сборы Филиппа и его латников заметил бы и мертвец. Испугавшись, что мы стоим на пороге первой в истории войны между зятем и тестем, я призвала маркиза и потребовала объяснений. Тот начал бормотать что-то о маневрах, призванных проверить боеготовность германских наемников. Я сделала вид, что меня удовлетворили невнятные оправдания маркиза, хотя прекрасно понимала, что он лжет. Мой отец был близко, и Филипп приказал своим клевретам ни под каким видом не допустить нашей встречи.
Мне было нужно во что бы то ни стало увидеться с отцом. Я прогнала колкую мысль о том, что Фердинанд до сих пор не послал за мной, объяснив его промедление новыми кознями Филиппа.
Подкупив поваров парой изумрудных серег, я узнала то, что уже было известно всем, кроме меня: Фердинанд и Филипп встретились в Вильяфафиле и подписали трактат, по которому мой отец получал полную власть над Арагоном, а Филиппу отходила Кастилия. В отличие от моего мужа, прибывшего на переговоры с целой армией, Фердинанд привез с собой всего двести всадников и встретил зятя как родного сына. Подписанный обоими трактат полностью лишал меня власти под предлогом того, что ослабевший рассудок не позволит мне заботиться об интересах государства. Посомневавшись для виду пару часов, отец уступил Филиппу Кастилию, не заикнувшись о моих правах. Как опасалась Каталина, женщина проиграла в мужской игре. Однако королевской дочери было негоже опускать руки. Я твердо решила, что еще до заката отец выставит Филиппа вон, а для этого мне нужно было любой ценой пробраться туда, где шли переговоры. Мне пришлось прибегнуть к немыслимым ухищрениям, чтобы уговорить графа Бенавенте и маркиза Вильену отпустить меня на прогулку верхом.
Я не успела разработать никакого плана, но оставалось надеяться, что в отчаянную минуту меня посетит вдохновение. Было двадцать седьмое июня. День выдался жаркий и ветреный. Копыта наших коней топтали неприхотливые полевые цветы. Оказавшись в чистом поле, я недолго думая подстегнула своего жеребца и пустилась галопом. О, что это было за наслаждение — вихрем мчаться по дороге навстречу ветру. Его порывы били мне в лицо, играли моими волосами. Сладкий вечерний воздух, пропитанный запахом сосен и дубовой смолы, наполнял мои легкие, словно чудодейственное зелье. Топот копыт и крики моих преследователей отзвучали далеко позади, но я продолжала лететь галопом, наугад выбирая путь к заветной часовне. Сердце билось в груди, словно пойманная в силок птица.
Я опоздала. Все было решено за много часов до моего появления. Часовня давно опустела. На вытоптанном лугу остались следы от множества конских копыт. Я не один раз проскакала по окрестностям, громко призывая отца, прежде чем осознала, что все кончено и единственное, чего я добилась, — это суровое наказание, которому непременно подвергнет меня Филипп, когда узнает о моем безрассудстве. Я пустила коня шагом и долго ехала куда глаза глядят, пока не оказалась на окраине бедной деревушки. Спешившись у первой попавшейся хижины, я постучала в дверь.
Мне открыла скромная приветливая крестьянка с обветренным лицом и сильными руками. Она назвалась здешней мельничихой. «Я твоя королева, королева Хуана, — представилась я в свою очередь. — Будь добра, пусти меня передохнуть и дай напиться воды». Женщина глядела с недоверием, но спорить не стала. В хижине она уселась подле меня и едва приступила к рассказу о своих горестях, как за дверью послышались голоса, и в хижину вошел Филипп собственной персоной, запыленный и раскрасневшийся от скачки. Вдохновленный собственным триумфом, он выразил насмешливое восхищение моей отвагой. Муж умел подбирать слова, которые били больнее кнута.
Филипп в двух словах пересказал мне содержание трактата. Они с моим отцом решили, что я не способна править, и все с этим согласились. Сам кардинал Сиснерос, ставший невольным свидетелем моих выходок в Алькала-де-Энарес и Медина-дель-Кампо, рассудил, что доверять мне государство слишком рискованно. Насладившись моим смятением, Филипп снисходительно потрепал меня по плечу, приглашая следовать за ним. Я сбросила его руку и заявила, что не сойду с места, пока не поговорю с отцом. Если он хочет, чтобы я вернулась в аббатство, в его интересах как можно скорее разыскать короля.
Я еще верила, что отца заставили подписать трактат обманом. Увидев меня, он поймет, что я вовсе не сумасшедшая. Я велела Филиппу из уважения к хозяйке хижины выставить стражников за дверь.
Бедность воздействует на нас умиротворяюще. Богатство и роскошь питают гордыню. Оказавшись в ветхом жилище мельничихи, Филипп переменил тон и заговорил со мной как терпеливый отец с непослушной дочерью. «Прошу тебя, Хуана, к чему все эти игры, когда дело можно решить миром?» Мельничиха напряженно ловила каждое слово. Она переводила тревожный взгляд с меня на Филиппа и отлично понимала, что происходит. Но муж тратил слова понапрасну: я давно стала глуха к его увещеваниям.
На целую неделю хижина Соледад — так звали добрую женщину — превратилась в убежище королевы. Местные жители приносили мне в дар кроликов, голубок и прочую снедь. Через несколько дней до меня дошли вести о том, что Фердинанд порвал трактат, как только пересек арагонскую границу, заявив, что зять принудил его подписать договор, приведя с собой войско. Кроме того, король издал специальный эдикт, в котором требовал вернуть мне свободу и впредь уважать все мои права.
