— Я провожу тебя в твою комнату, — предложил Мануэль, — а потом вернусь сюда погасить огонь и выкурить на ночь сигарету. — Он непременно хотел убедиться, что в камине не осталось ни одного тлеющего уголька. Хватило бы одной искры, чтобы старый дом заполыхал, словно вязанка хвороста. — Не снимай платье. Агеда давно легла.

Мануэль зашел в мою спальню и осторожно прикрыл дверь. Он ослабил шнуровку на моем платье и дал мне белый махровый халат. Мануэль старался не шуметь, чтобы не потревожить тетушку. Аккуратно сложив платье, он шепотом пожелал мне спокойной ночи.

— Моя спальня около лестницы, — предупредил Мануэль. — Если что-нибудь понадобится, я в твоем распоряжении. Спальня Агеды в другом конце коридора. Вряд ли она нас услышит, но лучше не рисковать.

Я почистила зубы и надела пижаму. Агеда плотно задернула гардины, но я слегка раздвинула их, чтобы проникавший в щель лунный свет хоть немного осветил комнату. В моей сумке лежала книга Прадвина, которую мне одолжила Луиса Магдалена. Мне хотелось побольше разузнать о маркизах Денья, которых так часто упоминали Агеда и Мануэль. На прикроватной тумбочке стоял изящный хрустальный ночник с экраном из желтого шелка. Я залезла под одеяло и положила на тумбочку мамино зеркальце словно защитный амулет. Мануэль не станет делить со мной постель в доме своей тетки, подумала я и вдруг с удивительной ясностью ощутила его прикосновение. Я со вздохом откинулась на мягкую гагачью перину. Мое тело ощущало присутствие Мануэля, тянулось к нему, пробуждая фантазии, обуревавшие меня в тишине интернатской спальни. Я отдала бы все на свете, чтобы провести эту ночь с ним.

За ужином Мануэль нисколько не походил на человека, навсегда застрявшего в Средневековье. Позже, в библиотеке, я невольно залюбовалась им, окруженным любимыми книгами, слегка раскрасневшимся от жаркого пламени в камине. Теперь я точно знала, что мечтаю вовсе не о Филиппе, а именно о нем, Мануэле. Разумеется, в этом доме мы не могли дать волю своим чувствам. Тетушка Агеда отвечала за меня перед монахинями, да и вообще едва ли одобрила бы роман взрослого мужчины с девчонкой вроде меня. Оставалась надежда, что перед возвращением в интернат мы сможем ненадолго заглянуть к Мануэлю.

Я подняла глаза к потолку, на люстру, в хрустальных подвесках которой, словно в капельках воды, отражались десятки крошечных спален. На моей пижаме резвились набивные сиамские кошки. Тишина была глубже и гуще, чем в интернате, но время от времени старый дом вздыхал совсем как человек. Внезапно оробев, я закрыла глаза.

Я уже дремала, покачиваясь на волнах неспешных размышлений, когда тишину разорвал отвратительный металлический звук, необъяснимый и немыслимый в этих старинных стенах. Мерзкий скрежет пронзил весь дом, отдаваясь эхом в гулких коридорах, достиг моей комнаты и заставил меня содрогнуться всем телом. Я подскочила на кровати. Звук напомнил мне о заточении Хуаны, о глухом зловещем ударе, который раздается, когда поднимают крепостной мост. Сначала мне показалось, что это сон. Я замерла на месте, не выпуская из рук книгу. Потом встала, прошмыгнула к двери и приложила к ней ухо. В коридоре было тихо. Я осторожно открыла дверь, босиком выскользнула в коридор и на цыпочках пробралась к лестнице. В комнате Мануэля горел свет.

Я несмело постучала в его дверь костяшками пальцев.

Мануэль появился на пороге босой, в майке и пижамных брюках. Оглядевшись, он приложил палец к губам, схватил меня за руку и втащил в комнату.

— Мануэль, что это был за шум? — прошептала я. — Просто жуть какая-то.

— Какой еще шум?

— Не знаю, такой резкий металлический звук, как от щеколды или заслонки.

— Ах это, — усмехнулся Мануэль, закуривая сигарету. — Ничего страшного. В доме электронная сигнализация. Тетя включает ее каждый вечер ровно в одиннадцать. Это требование страховой компании. Здесь слишком много ценных вещей. Не дом, а музей.

Мануэль обхватил меня за плечи и поцеловал в макушку. Я прижалась к нему.

— Какая смешная пижама с кошками, — проговорил он, подталкивая меня к постели. Это была моя любимая пижама. Удобная, мягкая, из тонкой, приятной на ощупь ткани. Я оглядела комнату. Повсюду были механические игрушки и коробки с головоломками. В двух глубоких нишах по обеим сторонам от кровати стояли модели кораблей и замков.

— Что ты делаешь?.. — спохватилась я. — А если тетя услышит?

Мы говорили шепотом.

— Она приняла снотворное и вообще глуховата. Мы тихонько, я так по тебе скучал, ты не представляешь. Как здорово, что ты здесь.

— Я тоже по тебе скучала. Именно по тебе. Не по Филиппу.

— Все женщины в душе изменницы, — заметил Мануэль с усмешкой.

Он уже не ласкал меня, я впивался в мое тело с неистовой страстью.

Я попыталась высвободиться, но Мануэль продолжал расстегивать на мне пижаму. Последнюю пуговицу он вырвал с мясом.

— Подожди. Не надо. Ты ее порвешь, — испуганно бормотала я, пытаясь запахнуть пижаму на груди.

— Прости. — Мануэль отстранился и потупил глаза. — Не знаю, что на меня нашло.

— Мне казалось, тебе будет приятно узнать, что я вижу в тебе не только Филиппа, — простодушно пробормотала я.

Мануэль горько улыбнулся.

— Такой искренней можно быть только в твоем возрасте. Я и не знал, что ты представляешь на моем месте Филиппа.

— А я всегда думала, что ты влюблен в Хуану, — призналась я. — Мы как будто превращались в них, возвращали к жизни их любовь.

— Правда? Ты так думаешь?

— Но ведь о тебе я думаю тоже.

— Стало быть, нас четверо.

Я улыбнулась.

— Но сегодня мне нужен ты. Только ты, — добавила я горячо, всем сердцем желая, чтобы он мне поверил. — Я хотела быть с тобой. Нет, не хотела, я случайно здесь оказалась, просто хотела узнать, откуда шум. И непонятно как оказалась здесь. У твоей двери.

Мануэль поднялся на ноги и протянул мне руку. Он бережно застегнул пуговицы на моей пижаме.

— Идем, я отведу тебя в твою комнату.

Мы на цыпочках вышли в коридор. Я чуть не плакала от стыда за свое простодушие, от страха, что смертельно обидела Мануэля и все безвозвратно разрушила. На пороге своей спальни я резко развернулась. Он заметил мое смятение.

— Прости, Мануэль, — выдавила я, борясь со слезами. Мне хотелось плакать, и не только от боли и страха, но и от внезапно настигшей меня любви.

Мануэль втолкнул меня в комнату. Он обнял меня, впился губами в мои губы, прижал к себе с утроенной силой. Свершилось чудо; вместо того чтобы потерять Мануэля, я обрела его вновь, и теперь он покрывал поцелуями мое лицо, руки, волосы. Я тянулась к нему, стремясь обвить его тело, словно плющ. Я едва дышала, с трудом сдерживала стоны, пила собственные слезы. Мое лицо пылало. Сбросив одежду, мы занялись любовью прямо на полу в ванной, на полотенцах. Мануэль зажал мне рот, чтобы заглушить стоны боли и наслаждения. Мое тело оказалось неиссякаемой сокровищницей. Оргазмы следовали один за другим, поднимаясь из моих глубин, словно волны, а плоть Мануэля была как язык колокола, как гонг, звучные удары которого гулко отдавались в моем теле. Мануэль брал меня с закрытыми глазами. Он всегда закрывал глаза, когда мы занимались любовью.

Я не слышала, как он ушел. Под утро я очнулась от холода голая на полу в ванной.

Я забралась в постель и проспала до десяти.

Сквозь наполовину задернутые гардины в комнату заглядывало солнце.

Спустившись на кухню, я застала Мануэля и Агеду за оживленной беседой. Перед Мануэлем лежала огромная стопка бумаг. Агеда вязала. На покрытом скатертью столе еще оставались тарелки, хлеб и масло, но завтрак, по всей видимости, закончился. Заметив меня, сеньора отложила спицы и поинтересовалась, что я предпочту — омлет или хлопья. Мне не хотелось утруждать хозяйку, и потому я решила ограничиться чашкой кофе с бутербродом.