Перед уходом Мануэль показал мне внутренний дворик и лестницу на второй этаж, где, по его словам, было несколько просторных комнат.

— Конечно, иметь собственную квартиру для меня бессмысленная роскошь, — признался он, — но иногда мне просто необходимо побыть одному. — Потом он обратил мое внимание на мозаику, которой был выложен дворик. — Это драгоценные камни, — сообщил он. — Рубины, аквамарины, яшма, изумруды, топазы. Согласно легенде, они из сокровищницы Хуаны, которую Карл V тайком вывез из Тордесильяса. Королева прятала драгоценности в своих покоях. Карл расплатился ими с маркизами Денья за то, что они помогли ему держать мать взаперти. Внук дона Бернардо, который построил этот дом, придумал такой оригинальный способ спрятать камни. В детстве я как-то попытался выковырять один изумруд ножом, но меня застигли на месте преступления. — Мануэль, смеясь, указал на огромный самоцвет, подле которого на мраморной плите осталась тонкая белая полоска.

Вокруг атриума, на расставленных вдоль коридоров столах, на полках и в нишах хранилось немало ценностей. Я обнаружила фарфоровые блюда на изящных металлических подставках, коллекцию серебряных предметов культа, инкрустированные тумбочки, старинные ларцы с бронзовыми ключами.

Покрывавшие стены гобелены выглядели лучше иных экспонатов из Прадо. Мануэль показал мне толедские клинки, шлем и трость с причудливой рукояткой, принадлежавшие к эпохе Реконкисты [14]. Я представила, как донья Агеда обходит свои владения с метелкой для пыли в руках, выполняя рутинную работу, призванную ублажить тени предков.

Наверное, такое отношение к жизни было присуще всем уцелевшим в наши дни осколкам старой аристократии, что так и не смогла проститься с собственным прошлым.

— А когда Хуану заточили в Тордесильяс? — спросила я вечером, по дороге в интернат.

— Мы скоро дойдем до этого, — ответил Мануэль, пряча руки в карманы плаща. — Постарайся придумать какой-нибудь предлог, чтобы улизнуть на все выходные. Тогда мы как следует продвинемся, и ты удовлетворишь свое любопытство… Твои подруги ведь иногда уезжают на выходные?

— Разумеется. Но все не так просто. Нас отпускают только со взрослыми; с друзьями семьи, например, или с родственниками. В моем случае с бабушкой и дедушкой.

— Боже милостивый! Но ведь ты уже не ребенок. Разве нельзя наврать, что переночуешь у подруги?

— Боюсь, что нет, но я постараюсь что-нибудь придумать. А теперь ступай. Не хватало еще, чтобы нас увидели вместе.

Предложение Мануэля было чертовски соблазнительным. Мне не терпелось разведать границы обретенной свободы. Мануэль был прав. Я давно перестала быть ребенком, но не могла пользоваться преимуществами своего возраста. Моим наставницам не помешало бы стать чуточку терпимее. Нельзя обращаться с семнадцатилетней девушкой так, словно ей все еще тринадцать. Конечно, я не собиралась никого обманывать, да и не сумела бы. Пусть уж лучше Мануэль явится в приют собственной персоной и представится матушке Луисе Магдалене; назовется, скажем, профессором, другом деда. Его серьезный вид и манеры университетского преподавателя не должны вызвать подозрений. А я постараюсь не смотреть монахине в глаза, чтобы ничем себя не выдать. Хотя это излишняя предосторожность. Едва ли такие вещи можно прочесть по лицу. Мы совсем не походили на молодых влюбленных, что целовались на скамейках у музея Прадо или на площади Кастилии. Наша любовь была неотделима от любви Филиппа и Хуаны. Превращаясь в Хуану, надевая и сбрасывая ее платье, соблазняя и поддаваясь соблазну, я переставала быть нескладным подростком в школьной форме.

Выждав несколько дней, я позвонила бабушке с дедушкой. Маргарита подтвердила мои опасения, что без их согласия меня никуда не отпустят. Впрочем, мне без труда удалось убедить бабушку поговорить с настоятельницей, чтобы она разрешила мне отлучиться на выходные. Упоминания о том, что Мануэль и его тетушка принадлежат к сливкам испанской аристократии, оказалось достаточно, чтобы успокоить стариков.

Мануэль и Агеда появились в интернате вечером в четверг. Их приняла матушка Луиса Магдалена. Обе стороны неукоснительно соблюдали протокол. Меня вызвали в комнату с полированным паркетом и тростниковой мебелью, в которой принимали посетителей. Там я три года назад без слез простилась с бабушкой и дедушкой. Когда я вошла, Мануэль и Агеда поднялись мне навстречу и сдержанно, но сердечно меня поприветствовали. Оба они безупречно сыграли свои роли. Мануэль, опираясь на скудные сведения, которые я успела ему сообщить, мастерски изобразил дедушкиного друга. Он, дескать, давно обещал моему деду заняться со мной историей Испании, но в суете позабыл о своем обещании. Потом Мануэль случайно встретил меня на улице и, узнав, что я интересуюсь памятниками старины, твердо решил сдержать данное слово. Разумеется, они с доньей Агедой обязуются заботиться обо мне все выходные и вовремя вернуть меня в интернат. Жаль, что я так долго была лишена семейного тепла, но это еще не поздно исправить. Впереди был почти год, чтобы узнать много нового и найти в Мадриде настоящих друзей.

Матушке Луисе показалось странным, что я ни разу не упоминала о дедушкином знакомом. На это я возразила: «Я же говорила вам об историке, который изучает Хуану Кастильскую. Неужели вы не помните?» Монахиня согласно закивала, а я подумала, что в неполные семнадцать лет человек и вправду становится свободнее, чем в тринадцать.

Старики с легким сердцем доверили меня малознакомым людям. Истории о случайной встрече на улице оказалось вполне достаточно.

Однако прозорливая монахиня не спешила меня отпускать. Как ни старались Агеда и Мануэль добиться расположения матушки, она держалась с ними настороженно. И все же голубая кровь, любезные манеры и сплоченность Рохасов при незримой бабушкиной поддержке одержали победу. В конце концов, матушка Луиса Магдалена была вполне современной женщиной, которая к тому же любила меня всем сердцем.

— Проводи гостей, Лусия, — попросила наставница. — Мне пора возвращаться в лазарет.

Я провела Мануэля и тетушку в украшенный изразцами подъезд.

— Агеда, если бы вы только знали, как я вам благодарна, — горячо воскликнула я.

— Пустяки, — улыбнулась сеньора. — Мануэль был прав, когда утверждал, что мое присутствие успокоит монахинь и придаст нашему предприятию респектабельности. Я не уверена, что тебя отпустили бы только с ним, что бы ни говорила твоя бабушка. Что ж, теперь я смогу видеть Мануэля по выходным. А то он привык безвылазно сидеть в своей норе. Я приготовлю тебе комнату. Как ты могла заметить, у меня очень большой дом. Мы и трети его не используем. Я смогу пообщаться с молодежью, а Мануэль развлечет тебя легендами о своей королеве, — произнесла Агеда с довольным видом.

— Лусия, ты заметила, сколько всего можно добиться, стоит только поверить, что нет ничего невозможного? Я же говорил, что мы справимся, — заключил Мануэль.

В субботу, побросав в сумку пижаму, зубную щетку и пару джемперов, я вышла на улицу в сопровождении Мануэля и доньи Агеды.

Садясь в машину, я бросила взгляд на фасад интерната и впервые ощутила болезненный укол тревоги. Мне предстояло провести ночь в доме тюремщиков Хуаны, среди ее реликвий и воспоминаний.

Агеда показала мне просторную комнату с балконом, выходящим в сад. Я помогла ей раздвинуть тяжелые гардины, и в комнату проник неяркий полуденный свет, рассеянный ветвями каштана. Потолки в спальне были очень высокими. Старинные горчичные обои на стенах превосходно сохранились. Лепные панели были выкрашены в темно-красный цвет. По сторонам кровати возвышались четыре бронзовых столбика. Еще в комнате стоял диван, обитый той же красной камкой, из которой были сшиты гардины, и две кушетки. Это была очень женская комната с прелестным восточным ковром на полу и небольшим камином. Я выглянула в окно. Из него открывался вид на пересохший колодец.